I.
По службе и дружбе полвека читал сочинения юной поросли, рожденные в тихие, печально-обмершие осенние дни, либо в синеватые, раздумчивые зимние вечера, либо короткими, как всполох зарницы, летними ночами. В иных сочинениях, в былые лета начертанных вкось и вкривь на свитках и тетрадных осьмушках, – сон разума, что рождает чудовищ, в иных – довременная душевная усталь и мысли, бездумно списанные с зачитанных хрестоматий, что в одночасье постарели, словно с обложек сорвали кумачовые рубища, обнажив тоскливую пустоту и морщинистую худобу. Тешил мою читательскую душу романтизм и, присущий юности, нравственный максимализм, хотя и жаль, что презирался не грех ближнего, а сам грешник, коего бы любить и жалеть пуще здравого, ибо хвор, да и все мы во грехах, яко во шелках. В эдаком максимализме, круто замешанном на гордыне, одиночестве и презрении к толпе, таилась взрывная разрушительная сила, что в буржуазном веке породила самоубийства и убийства ближних из презрения к ближним.
Из иных сочинений сочился змеиный яд цинизма и национального нигилизма, кои у нынешних мертводушных торгашей, ростовщиков и чиновников воплотились в неприязнь к совестливому русскому духу, русскому народному слову, обычаю и обряду.
Но, слава Богу, избранные сочинения юных дарований умиляли, восхищали ранней сердечной мудростью, сострадательной любовью к ближнему – что уже любовь к Вышнему, и чутко услышанной любомудрой, цветистой речью русских веков. От воплощения в прозаических сочинениях житейских бед и радостей избранные взошли к осмыслению многовековой народной судьбы, к исповеди и проповеди любви, запечатленной строгим слогом. Дивила блаженная ясность душ, Божиим чудом убереженная в зловещем сумраке, в утробном рёве пресыщенных лиходеев, в хмельном плаче нищих бродяг, вчерашних трудяг, тоскующих по родному рабоче-крестьянскому царству-государству.
Рожденное в сердце писателя – в сердце читателя взрастет; рожденное в разуме – лишь разума и коснется; и благо, коли в душе молодого сочинителя – любовь, коя осветит и освятит читательские души. В согласии с сим извечным законом творчества из широкого и пестрого потока молодой прозы и поэзии я, будучи издателем и редактором журнала, просеивал рукописи. Превозносить в напутном слове некие произведения молодых сочинителей дело неблагодарное, да и жаль отымать хлеб у доморощенных белинских.
Отравленные формальным изыском, по-юношески глупые либо застарело безумные, в коих бес вошел, либо лукавые, служащие сему бесу, – эдакие брезгливо морщились: дескать, веет от опусов и виршей болотной тухлятиной русского академизма и народного традиционализма. Но писатели, читатели, чующие сладковатый и терпкий полынный дух русской народности, дивились тому, что и в поколении, созревшем под владычеством биороботного эгоцентризма, явились писатели, воспевающие любовь.
Даже в одичалые девяностые, когда супостаты похитили народное добро и ерничали, измывались над русским целомудрием, искушая похотью ветреных юнцов и дев, так вот, даже в тогдашнем российском сумраке, в житейской скудости и бесправии мечтательные юноши и девушки вдохновенно сочиняли стихи и прозу. Если юную душу не палило честолюбие, и сочинение, словно ясный и печальный вздох, словно небесный, божественный восторг, вздымалось из покаянной либо восторженной души, жаждущей любви к Вышнему и ближнему, – в сем благословенном случае юным дарованиям можно поклониться, даже если проза и стихи, что явились из-под их пера, неуклюжи и шершавы. Вспомним, как ранешний деревенский паренек, целомудренный и жалостливый, коряво и мучительно объясняется в любви, хотя давно уже возлюбил деву более себя самого. Разумеется, и слово бы высокое, вровень с высоким чувством, но то даровано лишь избранным, чьи произведения близки молитве. Хотя и тихий поэтический дар, подобный шелесту листвы, воспевающий любовь, – уже радость земная и небесная... Горько, когда за хлестким и вертким словом – холод, пустота либо лукавство и соблазн книгочеям.
Память доброго сочинителя, кою распирают впечатления, жаждет выражения, и не в застольных беседах, а в сокровенном сочинении, ибо не имеет выражения, как в былые времена, в величавом устном поэтическом слове. И столь дивны юные дарования, что воистину по Божьему промыслу начинали писательство с откровенного, исповедального душеписания, пусть даже бледным и бедным слогом.
II.
В былые лета довелось читать рукописи молодых сочинителей, кои вошли в сборник «Пусть будет музыкой любовь…», довелось разбирать и оценивать сочинения с точки зрения народности – речь не о воспевании сохи и бороны, серпа и цепа, лаптя и сарафана, хотя и сия песнь во славу русскому писателю; речь о изображении души героя в яростном борении света и тьмы, в небесных взлетах и земных падениях.
В сем смысле впечатлила повесть Михаила Попова «Ямской стан», где в сокровенном голосе слышатся века устной и книжной поэзии, что живет и в русской прозе. Рассказ Анны Гусельниковой «Украденной имя» – полная житейских страданий и радостей жизнь деревенской бабы от девичества и до седых волос. Рассказ – школа всесветно славленой деревенской прозы, где писатели не вышли из простолюдья, но духом и словом остались в сем простом и добром народе, даже и приобщившись к мировой литературе.
Страдающие журнализмом, скудоязычием, тем не менее, близки русской школе рассказы Владимира Мешкова, которые можно обозначить и старописательским речением физиологический очерк, что мастерски сочинял Николай Некрасов. Рассказ «Напасть»: кающийся пьяница Спиридонов, измученная жена, бедовая семья; и в описании горьких будней сочинителя поджидало роковое искушение намалевать картины жизни словно дегтем, погружая души читателей в унылый мрак, руша божественную гармонию света и тени. И добро, что юный сочинитель пытается одолеть искушение сладостного мрака… Увы, столь редки в нынешней литературе откровенные житейские сказы, ведающие о счастье обывателей, что возвысились над суетными буднями, потаенно, бескорыстно и деятельно возлюбив ближнего, что предтеча любви ко Всевышнему.
Подобное впечатление и о пронзительно печальном рассказе Эдуарда Тубакина «Письмо» про забытую деревушку, про одинокую старуху, брошенную родом-племенем; но от сказа сего трагического не веет вышепомянутой беспросветной тьмой. Светлы и певучи сказы Владимира Шавелкина о юношеской любви с восхищением, одухотворением мира, но и с муками ревности, робости, со встречами и разлуками. Сказ столь поучителен и душеспасителен в нынешнее лихолетье, когда юношескую любовь бульварная беллетристика, а тем паче зрелищные искусства опустили до кустов.
Если, отметая дешевое бульварное чтиво, толковать о прочих избранных сочинениях, можно согласиться: не бездарны, со сложным психологическим рисунком, с яркими сценами и характерами, но от духа и речи сих писаний веет стылой переводной литературой,
А коли судить, рядить о поэзии, то стихи юных, в отличие от прозы, подобраны не по правилу всякой сестре по серьге, а по душевной и поэтической одаренности стихотворца, по степени освоения академической школы русского стиха, а то – единственный путь к самобытному поэтическому голосу. О избранных стихах можно сказать: здесь русский дух, здесь Русью пахнет, и словотворчество не ощущается, в чем краса и сила стиха, но волнуют душу выстраданные поэтом, запечатленные чувства, возвышающие души из потемок к солнечному свету.
И, коль юные дарования мечтают войти в русскую литературу, то должны обрести русскость в духе и слове. Словом, кроме филологической подготовки необходимо и русское народно-православное самосознание, необходима великая и восхитительная и сострадательная любовь к родному народу, чтобы любовь привить и книгочеям. Но у большинства молодых литераторов в душе клубится смута, а в иных юных душах властвует и демонизм, даже порой не утаенный, куражливый и показной.
А с точки зрения литературной учебы мало разбора рукописи мастерами… Живописцы, прежде чем создавать свои картины, будучи в картинных галереях, постигали шедевры великих мастеров и даже копировали их полотна. Помнится, в молодые лета я, читая излюбленных классиков русской прозы, исследовал их стили, выписывал в амбарные книги особо впечатлившие абзацы и пережил, похоже, невольное подражание неким мастерам.
Завершая краткое слово, скажу, что впечатление от юных сочинителей все же благоприятное, и думается, из молодежи, избранной, читающей не бульварную беллетристику, а русскую классическую литературу двух столетий, может вызреть созидательное поколение русских писателей. Дай Боже, чтобы постигали и средневековую литературу, что христианским духом сродни святоотеческим сочинениям.
Анатолий Байбородин/День Литературы
