Александр Васильевич Суворов действовал в трудные для православия времена. Для большинства аристократов вера превратилась в нечто второстепенное, ритуальное. На этом фоне религиозность Суворова бросалась в глаза. Посудите сами: он построил несколько храмов – в Новой Ладоге и Кистыше, оставил свой след и в истории московской церкви Фёдора Студита и десятков храмов, располагавшихся в имениях Суворова. И в России, и в Чехии, и в Австрии, и в Италии, и на Украине есть храмы, о которых благоговейно говорят: «Здесь молился Суворов».
На церковных службах Суворов непременно появлялся вместе со своим штабом: полководец приобщал к церковной жизни равнодушных, видя в этом свой долг. При встрече с духовным лицом прежде всего принимал от него благословение. Уверенный в помощи Божией, Суворов не знал страха; шёл на смерть, но не допускал и игроцкого риска. Бретёрство было не по душе Суворову, он не любил показной храбрости. Что же касается эксцентрических чудачеств Суворова, здесь, кроме прочего, прослеживается и духовная связь с культурой русского юродства. Он нес евангельское слово в армию, каждое сражение начинал и завершал молитвой. А незадолго до смерти составил канон Спасителю.
После смерти великого полководца архимандрит Евгений (Болховитинов) писал: «Князь лежал в фельдмаршальском мундире, в Андреевской ленте. Около гроба стояли табуреты числом 18, на них разложены были кавалерии, бриллиантовый бант, пожалованный Екатериной II за взятие Измаила и перо за взятие Рымника, бриллиантовая шпага, фельдмаршальский жезл и прочее. Лицо покойного князя было спокойно и без морщин. Борода отросла на полдюйма и вся белая. В физиономия что-то благоговейное и спокойное… Улицы, все окна в домах, балконы и кровли преисполнены были народу. День был прекрасный. Народ отовсюду бежал за нами».
Образцов высокого служения Богу и Отечеству стал Суворов и для Державина, который так откликнулся на уход полководца: “Герой нынешнего, а может быть, и многих веков, князь Италийский с такою же твердостию духа, как во многих сражениях, встречал смерть, вчерась в 3 часа пополудни скончался. Говорят, что хорошо это с ним случилось. Подлинно, хорошо в такой славе вне и в таком неуважении внутрь окончить век! Это истинная картина древнего великого мужа. Вот урок, вот что есть человек”. В Благовещенском храме Александро-Невской лавры Суворов нашёл успокоение.
Каким же он был, солдат и богомолец, чем руководствовался в жизни?
Многим известен суворовский завет: «Потомство мое прошу брать мой пример: всяко дело начинать благословением Божьим». Так он и жил. И побеждал, сохраняя праведный дух.
Перед итальянской кампанией 1799 года, анализируя боевой путь и идеологию французских генералов, Суворов заметил: «Не довольно знать воинские достоинства неприятельских военачальников. Надобно знать и их нравственность». Суворову была необходима уверенность в том, что его политические противники – проконсулы французской Директории – есть «кровопийцы разбойничьего вертепа». Французская революция представлялась Суворову «гиеной», ибо её вожди посягнули не только на помазанников Божьих – монархов, но и на сами Божьи храмы. Во Франции и на иных европейских маршрутах революции храмы осквернялись, а нередко преобразовывались в неоязыческие святилища вроде «храма богини Разума», в который превратили собор Парижской Богоматери. Суворов с ужасом читал сообщения о том, как в парижских храмах проходили церемонии нового культа. Решение Генерального совета коммуны от 23 ноября 1793 г. гласило: «Все существующие в Париже церкви или храмы всех без исключения культов будут немедленно закрыты». Культ «Верховного Существа», провозглашённый Робеспьером, напоминал Суворову масонскую риторику, олицетворённую «злым гением полководца» Репниным… Суворов не мог забыть этого святотатства и в 1799 году, когда Директория под влиянием народного мнения несколько смягчила отношение к Церкви. В 1799 году немецкий автор писал о Суворове, определяя идеологию Итальянского похода: «Исполняя все должности своей религии с ревностию и благочестием, могущими посрамить нынешних наших безбожников, когда говорит он о своих победах, всегда приписывает их Творцу всяческих благодеяний. Ненавидя нечестивую философию, порождающую одно только беззаконие и возмущение против государей, кои суть образ Божества, в Варшаве низложил он сию французскую мечту в ту минуту, когда Север был близок пасть под ея бременем». Опыт ХХ века показал бессмысленность интервенции, несмотря на всевозможные благородные цели. Закономерно, что к окончательной победе над Францией Россия пришла, когда война приобрела для наших дедов характер освободительной, народной, отечественной. Но без рыцарского суворовского поединка с «гиеной» не было бы и бородинского подвига, и других славных побед 1812 – 1814 годов. Армия была воспитана Суворовым. До поры до времени этого не желал понимать император Павел, сторонник прусских порядков в армии.
Взаимосвязь, существующая между Суворовым и Россией, угадывалась и современниками полководца, и самыми внимательными исследователями суворовского гения. Фельдмаршал Д. А. Милютин писал: «Суворов по природе был, можно сказать, типом Русского человека: в нем выразились самыми яркими красками все отличительные свойства нашей национальности…». Своей судьбой Суворов словно повторял судьбу России, а во многом он попросту предзнаменовал будущность нашей культуры. Конечно, наш полководец – не единственный в этом роде из великих русских людей, разделивших судьбу своего народа. С большим основанием можно предположить, что национальный (а лучше сказать по-русски – всенародный!) герой и должен быть таким. Он, являясь сокровенным олицетворением народного характера, обречён на повторение достоинств и недостатков (последние – продолжение первых) своего народа.
По странному стечению обстоятельств, верное определение сущности суворовского таланта нашёл гениальный недоброжелатель нашего полководца – лорд Байрон, писавший о Суворове в поэме «Дон Жуан». Байрон судил о Суворове по скудным и тенденциозным источникам, заставляющим вспомнить известный анекдот о Суворове, французском историке и зеркалах. Для английского бунтаря-романтика Суворов – гениальный полководец, сатрап сумасшедших российских властителей и развратной властительницы, безжалостный и циничный «мясник» (это слово возникает в русском переводе поэмы). Но тот же Байрон произносит следующее:
Суворов был необъяснимым чудом…
Это слово –
«чудо» – так много значащее для православной России и впрямь точнее других характеризует Суворова, не случайно оно возникло в русском переводе известной английской поэмы.
А что говорил сам Суворов? Предоставим, наконец, слово и ему. Благо, Александр Васильевич оставил потомкам щедрую россыпь крылатых выражений.
Афоризмы сохраняют характер автора, в них – ключ к его судьбе. Тут переплетаются парадоксальные остроты Суворова и его программные суждения о самом важном. А главным для Суворова было воинское служение. Он –
профессионал высшей марки.
При этом – христианин, немало думавший о противоестественной природе войн. Войны порочны, но подвиги славны, к такому выводу пришел Суворов за полвека учений и боев.
* * *
Знаешь ли ты трех сестер? Вера, Любовь и Надежда. С ними слава и победа. С ними Бог.
* * *
Бог наш генерал. Он нас водит, от Него и победа.
* * *
Я не люблю соперничества, демонстраций, контр-маршей. Вместо этих ребячеств – глазомер, быстрота, натиск – вот мои руководители.
* * *
Честь моя мне всего дороже. Покровитель ей Бог.
* * *
Ученье свет, а неученье – тьма. Дело мастера боится, и коль крестьянин не умеет сохою владеть – хлеб не родится.
* * *
С юных лет приучайся прощать проступки ближнего и никогда не прощай своих собственных.
* * *
Я тот же, дух не потерял. Обманет меня всякий в своем интересе, надобна кому моя последняя рубашка, ему ее отдам, останусь нагой. Чрез то я еще не мал.
Не правда ли, тут есть о чем поразмышлять – применительно к каждому из нас. Не стареет Суворов. И не устареет.
