Этой осенью некоторые библиотекари крупных российских библиотек получили запрос от небольшой петербургской телекомпании. Телекомпания сообщала, что готовит круглый стол по вопросам «современной отечественной литературы для детей дошкольного возраста» и просила рассказать, известно ли библиотекарям «о каких-нибудь отечественных детских книгах категории 0+, которые обсуждались как потенциально способные травмировать ребенка».
Мелкая инициатива небольшой телекомпании, вероятно, не стоила бы внимания, если бы не вновь прозвучавшая – и готовая к обсуждению в публичном пространстве – идея об опасности детских книг для психики ребенка. А особенно – современных отечественных детских книг.
Только старое и доброе!
Когда родители открывают для себя мир современной детской книги, разочарования неизбежны. Случайный поход в книжный магазин или книжную ярмарку приводит неподготовленного родителя в смятение: обычно он встречает там книги не то чтобы особо вредные или опасные – а просто бездарные.
Поэтому обычно родители боятся современной детской литературы и на всякий случай стараются детей от нее оградить. С одной стороны, качество так себе, в том числе полиграфическое, с другой – она может заронить в детские головы не самые лучшие мысли. Так что, решают родители, надо давать детям только проверенные годами классические произведения.
Но дети обычно рушат эти прекрасные планы, не особенно желая читать не только школьную классику, но и те книги, которыми их родители зачитывались в детстве («Три мушкетера» или «Таинственный остров», например): язык кажется им устаревшим, слова – непонятными, действие – слишком медленным, герои – странными.
Разумеется, существует хорошая современная литература, где действуют живые, похожие на нынешних детей современные герои, написанная сегодняшним языком. Но издатели боятся ее издавать (они же знают, что родители берут только старое-доброе), распространители боятся ее распространять, а читатель боится ее покупать. Поэтому хорошие современные книги издаются крошечными для многомиллионной страны тиражами в 3-5 тысяч экземпляров, и не в каждой библиотеке их можно найти.
Пушистые глазастики
Лидеры продаж в отечественном детлите – немудрящие стишки о котиках и песиках, мишках и мышках. Азбуки в картинках, стишки для детсадовских утренников – проверено, безопасно, невкусно, как детсадовская манная каша. Такие стихи, какие пишут лидеры детского книжного рынка, каждый грамотный человек в состоянии писать километрами, одной левой ногой. Вот я вам прямо наимпровизирую не глядя:
Села кошка на крылечко,
В небе проплыла овечка.
– Мяу, – кошка ей сказала, –
Я тебя тут поджидала.
Солнце жарит целый день,
Приноси скорее тень!
И небесная овечка
Тенью скрыла все крылечко.
Создание этого шедевра заняло у меня сорок секунд.
С такой скоростью за двадцать минут можно накреативить контента на книжку в 24 странички. Потом художник настрогает пушистиков с глазками, на компьютере это быстро. Есть издательства, которые специализируются на публикации таких шедевров большими тиражами; тиражи эти целиком уходят в регионы, где их раскупают заботливые родители для своих малюток.
Это ведь стихи? – Стихи. – Милые и добрые? – Да. – Про зверюшек? – Да. – Плохому не учат? – Не учат. – Учат ли хорошему? – М-м-м-м-м. Сомнительно.
Ну ладно, дайте мне еще двадцать секунд, я вас и хорошему научу.
– Гав! – сказал щенок. – Гав-гав!
– Нет, щеночек, ты неправ!
Мне башмак мой отдавай
И, пожалуйста, не лай!
Мы ведь лучшие друзья!
Нам ведь лаяться нельзя!
Вот у меня и второй шедевр готов. Учит он добру? Еще как учит! Если щеночки на картинках не будут откровенно страшными – многие родители спокойно купят эту чушь и будут ее читать детям, несмотря на то, что стихи халтурные и написаны на ваших глазах левой пяткой для примера. И писать в отзывах, что это хорошая добрая книжка.
Если не верите, что на таких стихах можно стать самым продаваемым детским автором в стране, то вот вам цитата из самого продаваемого автора, Владимира Степанова:
Серый ежик весь в иголках,
Словно он не зверь, а елка.
Хоть колюч молчун лесной –
Ежик добрый, а не злой.
«Очень добрые, светлые и нужные стихи, – откликаются читатели в рецензиях на «Лабиринте». – Стихи замечательные, легко запоминаются».
И никто не бьет в колокол, не кричит про опасность. Хотя опасность – вот она: под видом приобщения к чтению ребенку на голову обрушивают массу плохо зарифмованной чуши, тонны стихотворной манной каши, да еще с комками (попробуйте выговорить с первого раза «хоть колюч молчун лесной»).
Единственное, что делает такая литература – помогает удержать ребенка в бессмысленном, бессловесном состоянии.
Даже если она прикидывается познавательной (ну как же: вот азбука, вот цвета, вот счет, вот праздники, вот времена года) – она не дает ему познавать мир, не дает задуматься, запирает его в искусственно созданном мире выдуманных пушистиков (настоящие пушистики, как известно, кусаются, царапаются, пованивают, а в конце концов умирают). Взрослый, который пичкает ребенка такой литературой, пытается законсервировать его в невинном, неискушенном, нежном младенческом состоянии.
Задача, конечно, невыполнимая – и уж тем более невыполнимая такими средствами: рано или поздно ребенка начнет тошнить и от этих стишков, и от глазастых пушистиков. И тогда ребенок скажет, что надоели ему эти дурацкие книжки, и будет прав.
А родители станут сокрушаться, что он не любит читать, и спрашивать, как привить ему любовь к чтению.
От пушистиков к Муму
Но опасность взрослые будут искать не в пушистых глазастиках, а совсем в другом месте.
Опасность обычно мерещится людям там, где есть что-то непривычное. Непохожее, странное, абсурдное. “Что курил этот Чуковский? – с ужасом спрашивают такие родители. – А этот Хармс – он полоумный был, да? Как этого Олега Григорьева вообще можно давать детям? Чему учит этот Остер?” Идея, что литература может ничему не учить, а просто играть с ребенком, кажется им крамольной, сотрясающей основы мира. Книга – учебник. Она должна учить хорошему. Ребенок должен прочитать хорошую книгу и стать хорошим.
Художник Чарльз Вест Коуп. “Джордж Герберт и его мать” (фрагмент)
Но когда ребенок подрастает – в книгах появляется конфликт. И отрицательные персонажи. И не такая уж редкость, что ребенок, перекормленный глазастыми пушистиками, вдруг обнаруживает родную душу в каком-нибудь книжном пирате и кричит: “Тысяча чертей! Дайте мне бутылку рому, или я перестреляю вас, как ворон!”
Родители падают в обморок: книга научила нашего мальчика плохому.
И бесполезно объяснять, что плохое для этого мальчика – не книжка про пиратов, а родительский запрет на игру, на шалость, на баловство, на выражение гнева; что внутри у этого ребенка зреет бунт – и все равно найдет выход, даже если ему не давать книжку про пирата. В конце концов, кто помешает малютке, выросшему на благостных ежиках, объявить, что он зверь, у него иголки, и он злой, а не добрый?
Поиски опасных для детской психики книжек – занятие вечное: в разные времена тревожным родителям и педагогам казались опасными то «Бармалей» Чуковского, то «Книга о вкусной и здоровой пище людоеда» Остера. Таким взрослым кажется, что ребенок – чистый лист: что на нем написать, таким он и станет. Напишешь на нем «ем я маленьких, да, очень маленьких, лишь только маленьких детей» – и все, ребенок потерян. Либо перестанет спать и начнет панически бояться людоедов, либо, наоборот, вырастет Ганнибалом Лектером.
Взрослые опасаются, что ребенок получит сильные впечатления и навсегда будет ими травмирован. При этом главной опасностью почему-то кажется именно книга – не родительские ссоры, не улица, где ребенка может испугать что угодно – сметенный ветром с крыши лист железа, пьяный человек, визг тормозов, злая собака. Как будто книга способна навсегда высечь на человеческой душе какие-то таинственные знаки (да-да, я тоже в детстве боялась слепого Пью, давайте запретим Стивенсона). Но дело, кажется, просто в том, что контролировать ураган, пьяного на улице, злую собаку и себя самого – гораздо труднее, чем книги.
Наконец, родителям трудно говорить с детьми о трудном опыте – и житейском, и читательском. Им кажется необходимым охранять ребенка от этого опыта во что бы то ни стало. А в результате дети получают опыт в жизни, не имея возможности не то что прочитать о нем где-то, но и даже обсудить его со взрослыми. В этом взрослым очень помогает Закон о защите детей от вредной информации: он избавляет их от сложных детских вопросов и возводит вокруг детей забор непроницаемого молчания: да, ты можешь столкнуться с ненормативной лексикой, сексуальными домогательствами, насилием, смертью – но говорить с тобой об этом нельзя. Запрещено законом. Поэтому выпутывайся сам, как хочешь.
Все это не значит, что такой опыт ребенку надо навязывать безо всякого запроса с его стороны – и кошмарить его бесконечными тяжелыми болезнями, смертями, издевательством над животными, как это делают некоторые школьные программы по литературе. Их составители тоже полагают, что если ребенку дать прочитать книгу про то, как страдает собака, то он вырастет добрым и никогда не станет мучить зверей. А если рассказать ему, как «били женщину кнутом, крестьянку молодую», он возненавидит угнетателей. Идея, что он возненавидит в первую очередь русскую литературу, где топят собачек, бьют лошадок, издеваются над детьми и сводят людей в могилу непосильным трудом и побоями, почему-то не посещает эти светлые методические головы.
Одна крайность не лучше другой; принуждать ребенка вечно размышлять о страданиях и смерти – ничуть не лучше, чем оберегать его невинность, запирая его в мире пушистых котиков.
Где грань? А вот эту грань должны знать родители – при условии, что сами они умеют читать, умеют слушать своих детей – и не боятся услышать от них непростой вопрос. А если родителям сложно – то им могут помочь библиотекари, учителя, критики детской литературы.
Но учителям и библиотекарям родители не верят, а про критиков детской литературы даже не слыхали. Поэтому вместо вменяемого разговора о детской литературе в общественном пространстве слышен только набат, в который без конца бьют родительские комитеты, журналисты, а то и детский омбудсмен. И все они дружно ищут крамолу в детских книгах.
Родители вместо цензуры
Тут ХорошаяМатьТМ просто обязана сказать: но ведь есть же и плохие книги! И вредные!
Есть, ага. Я и сама держала в руках девичий роман, где несовершеннолетняя героиня, к примеру, при полном сочувствии автора спит со взрослым мужчиной и восторженно обсуждает этот опыт с подружками. И книжки для «будущих настоящих мужчин», где все конфликты разрешаются мордобоем и стрельбой. И фантастические романы, замешанные на густом и бездарном оккультизме.
Но означает ли это, что надо срочно ограждать ребенка от «потоков низкопробной литературы», вводя цензуру, создавая государственные комиссии по выработке «позитивного контента»?
Ксения Молдавская
«Цензура у нас запрещена, – говоритпедагог, критик детской литературы Ксения Молдавская. – Всю полноту ответственности за выбор книг для детского чтения несут родители. Если они перекладывают эту ответственность на какие-то государственные органы – они плохо исполняют свои родительские обязанности. Каждый родитель выбирает из множества издающихся книг те, что больше подходят его ребенку. Не обязательно давать ему каждую вышедшую книгу – можно ограничиться тем, что он сам считает нужным. У семей разные этические установки и разные вкусы, но это нельзя регулировать законом. А вот если в подростковой книжке содержится призыв к межнациональной розни – то это у нас запрещено законом и здесь тоже не нужны никакие рейды «родительских комитетов» по библиотекам. Проблема с «вредными» книжками всегда в том, что они предлагают детям не ту модель поведения, которую родители считают правильной для своего ребенка.
Но запрещать книги – не выход. Детям вообще нравится далеко не любая книга, которая им попадается. Они не мусоропровод, чтобы все заглатывать.
И нормальная родительская позиция – разговаривать с ребенком, помогать ему вырабатывать собственную этическую позицию и собственное отношение к прочитанному. А вот если этого не делать – то это невыполнение родительских обязанностей».
Смех, телесность и смерть
Татьяна Рудишина
Главный библиотекарь методического отдела Центральной детской библиотеки имени Гайдара Татьяна Рудишина тоже говорит о разнице в семейных подходах: «В одной семье родители любят современную скандинавскую литературу и трясутся от слова «Михалков», в другой – наоборот. В каждой при этом есть представления о том, что вот такое у нас дома читают, а вот это – не наше. Особенно это заметно в отношении к юмору, иронии. В одной семье обожают сказки Седова – «жила-была мама, она была пьяница», в другой эти сказки вызывают отторжение. Что в одном доме кажется нормальным – в другом неприемлемо
Кроме юмора и иронии, в семьях очень по-разному относятся к телесному и к смерти. В одних семьях готовы откровенно говорить с детьми на эти темы, в других – скрывают. И то, и другое может приводить к крайностям.
Но во всех этих случаях мне кажется важным вот что: если ребенок очень сильно реагирует на книжку – у него что-то не так, и дело тут не в книжке. Нормальный ребенок довольно рано начинает отличать книжные истории от реальной жизни.
Поэтому если ребенок прочитал книжку и начал вести себя как ее персонаж – то, может быть, стоит разобраться со специалистом, что с ним происходит.
В последнее время поток жалоб на книги и библиотеки все шире: пишут мэру, пишут министру культуры – и нам постоянно приходится объяснять, что в той или иной книжке нет ничего плохого. Много жалуются на страшилки – но ведь страшное тоже нужно ребенку. Русская народная сказка, например, умеет в меру припугнуть, чтобы дети в лес одни не ходили. При этом на страшилки жалуются не родители малышей, а, скажем, мама девочки 12 лет: «Зачем моей дочери дали книгу ужасов?» Хотя худшее, что эта книга может сделать с ребенком, – это испортить его литературный вкус.
Был случай, когда мама 14-летней девочки нашла в книге Андрея Жвалевского и Евгении Пастернак «Хочу в школу» слово «презерватив» и написала жалобу на школьную библиотеку. Но в этом возрасте люди должны уже знать о существовании таких предметов! – не пользоваться ими, а знать о них.
Запретить можно. Но запретный плод сладок. Сейчас многие взрослые с упоением вспоминают, как в подростковом возрасте таскали запретный «Декамерон» из родительской библиотеки. И что мы должны считать запретным? Страшное? Тогда надо запрещать Гоголя. Жестокое? Тогда надо запрещать советскую литературу о войне. Где тут грань? Взрослым очень важно не растеряться, когда ребенок в книге сталкивается с тем, что родителям кажется неприемлемым. А родители пугаются – и вместо того, чтобы поговорить с детьми, пишут в инстанции».
Травмы – часть взросления
Алексей Копейкин
Алексей Копейкин, заведующий отделом рекомендательной библиографии Российской государственной детской библиотеки, главный редактор портала «БиблиоГид», удивлен самой постановкой вопроса о вредных и опасных книгах: «Такое впечатление, будто книги – главное зло в этом мире. Они учат детей плохому, всячески их травмируют, причиняют вред. И вообще лучше держаться от них подальше. Что это, как не мракобесие? Конечно, зачем детям книги, у нас ведь есть прекрасное телевидение с его бесконечными бессмысленными ток-шоу. Это нормально, это в порядке вещей. Я даже не буду лишний раз повторять, какой именно роман Брэдбери мне это напоминает. Но! Если вы спросите меня, были ли в моей читательской жизни книги, которые меня травмировали, я отвечу: да.
Травмирует всякое сильное художественное произведение, потому что оно оставляет в душе человека глубокий след.
С этой точки зрения, меня в свое время травмировала «Черная курица» Антония Погорельского, потому что заставила плакать.
Травмировал Владислав Крапивин, потому что в какой-то момент всего меня «перепахал», я, можно сказать, болел его книгами. Люди, которые боятся, что ребенок ненароком травмируется, и стараются давать ему один сладкий сироп, вероятно, не задумываются о том, что весь путь взросления человека состоит из больших и малых травм. Но получает он их не от книг, вернее, не только от книг. Он получает эти травмы от самой жизни. И это и есть то, что его формирует, формирует его как личность, формирует его характер и мировоззрение.
Я понимаю журналистов, которые хотят без особых хлопот раздуть шумиху на этой теме. Это проще всего. Все родители так или иначе озабочены здоровьем своих детей, а тут им говорят: смотрите, как вредные книжонки подсовывают вашему ребенку! И понеслось. Между тем, проблема, на мой взгляд, глубже и сложней, ее нельзя решить кавалерийским наскоком. Говорить нужно не о «вредных» или травмирующих книгах, нужно говорить о бездарных, пошлых, вторичных, наспех написанных-переведенных-иллюстрированных или откровенно графоманских детских книгах.
О том, что многие литераторы полагают, что нет ничего легче, чем написать книгу для детей. И пишут – в огромных количествах. Такие книги бывают вполне благонамеренными, их трудно упрекнуть в том, что «они учат детей плохому». Но они портят вкус, исподволь разрушают представления о том, что такое настоящая литература, настоящее искусство. Вот что стоило бы обсуждать. Но это, разумеется, куда как трудней! Зачем все эти непонятные дискуссии? Вы нам пальцем покажите, кто враг и вредитель. Так и до «черных списков» можно докатиться.
Выход из ситуации я вижу в развитии полноценной и полнокровной критики детской литературы, развитии рекомендательных ресурсов, которые бы максимально честно и открыто говорили о том, что есть хорошая детская книга и что есть плохая детская книга, спорили, сражались бы каждый за свою правду и в конечном счете формировали бы те самые критерии, которых многим так не хватает. Но Боже упаси, если критическое высказывание, от кого бы оно ни исходило, станет поводом для шельмования, для «далеко идущих выводов», для составления тех самых «черных списков»!
К сожалению, общественная ситуация дает немало оснований для подобных опасений. Хуже нет, когда детей и детскую литературу втягивают в политические игры любого сорта и вида. И, напротив, прекрасно, когда чтение книг вызывает разные мнения, заставляет людей спорить, обсуждать прочитанное. Именно это и наполняет смыслом литературную жизнь».
Правмир.ru
