Склонность национальных элит к предательству национальных же интересов – феномен, если и могущий быть подвергнутым рассмотрению, то с крайне противоположных и взаимоисключающих друг друга точек зрения.
Я предпочёл бы здесь манеру вольного размышления именно потому, что только она способна не придавать своему предмету умозрительно плакатных свойств однозначного деления на «чёрное» и «белое».
Ни в одной стране мира элита не является чем-то однородным, безличной массой, не способной к вполне критически настроенной и здравой рефлексии о государстве и народе. Совокупно коллегиальное решение элиты часто уводит историю в желаемом элите направлении, но такие периоды не длятся вечно – воля народа пробуждается в самые страшные дни и начинает «гнуть свою линию». Тогда великолепные и далёкие от реальных нужд построения элитарного меньшинства, пусть и достаточно активного, и обладающего к тому же рычагами влияния, начинают испаряться, как сон.
Интересы элиты и народа не могут не разниться: одни хотят направлять, другие – чтобы их оставили в покое на окладе, не превышающем разумения. Одни не могут предать никого, кроме самих себя и своих ближних, а другие не могут не «изобретать смыслов», и порой не предавать ни самих себя, ни подведомственных им граждан в том или ином смысле метафизическом и бытийном, и лишь потому, что одно является производным от иного. Предательство интересов народа – то, что в чём элиты «виновны» чуть не с колыбели, учитывая отчасти и генетику, и довольно шаткое положение «над» людьми, но более всего – «инновационных» должностей, при исполнении которых расхождение глубины и поверхности предречено самой судьбой.
Но одно дело – принцип непрерывности боярских заговоров, подразумевающих ночной вынос ключей от столиц нахлынувшим из диких степей ордам, и совсем другое – ползучее перекодирование нации с помощью чуждого ценностного инструментария. Семантически они сочленяются, но аберрация неизбежна: выносящие ключи бояре часто отвлекают внимание на вопиющие случаи частных предательств, а о самом выносе предпочитают молчать или выражаться туманно, если не застигнуты, как их собратья, на месте преступления. Так появляется основание говорить о системном предательстве, где система оправдывает и защищает саму себя.
***
Феноменология предательства заключается, как сказал бы марксист, «в классовой природе» этого явления – элиты перестают жить общенародной жизнью сразу же при выпадении из узкой сетки обычных доходов и расходов. У выделенных из народных масс работников идеологической или экономической сферы появляются сами собой потребности в таких товарах и услугах, о которых обычный смертный не знает ровным счётом ничего.
Однако дело, конечно, не может состоять исключительно в одной материальной составляющей: она лишь изменяет умственный и душевный настрой и подчиняет саму мысль некому прогрессистскому образу сознания, при котором любая технологическая новинка или идея обладает некой вполне ощутимой правотой над косностью общего бытия. Таким образом, «человек прогресса» становится жертвой определённого стокгольмского синдрома, платя сдачей в аренду всех своих душевных склонностей без остатка и самой глубокой интеллектуальной зависимостью, в конечном счёте, неким заводчикам совершенно безличных предметов. «Прогресс» начинает казаться ему единой и могучей силой, способной преобразовать личную и всю социальную жизнь таким образом, чтобы презренные склонности людей к сибаритству были умело скрыты или даже поощрялись.
Так «прогресс» начинает быть онтологическим врагом любой фундаментальной религии, включая, естественно, в первую очередь, христианство, а приверженцы прогрессисткой религии – всячески пытаться попирать Христа, и самый дух народа.
Россия пережила первую волну гонений на Православие сто лет назад, и до сих пор следы её видны и в душах, и в умах, и в образе правления, непрестанно атакуемом со стороны поборников ничем не ограниченного развития страстей и пороков.
***
Русские интеллектуалы, подразделённые несколько веков назад на славянофилов и западников, никогда, наверное, не сойдутся в том, кто в отечественной истории предатель, а кто спаситель.
Разница в идеологических подходах с одинаковой лёгкостью рисует предателями то представителей власти, то противостоящих им их оппонентов родом из тех же кругов, вынужденных или добровольных изгоев, несогласных, протестантов, и так далее вплоть до относительно современных «диссидентов».
Печальна судьба русских реформаторов! страна платит им чёрной неблагодарностью! - вздыхают адепты «шоковой терапии» 1990-х гг. под крики «исполать!» и «ужо!».
«Семейные» раздоры на управленческих высотах породили в народе одну верную и постоянно поверяемую практикой пословицу о дерущихся панах и трещащих у холопов чубах, или – чуть иного контекста – фразу «Отцы ели бузину, а у детей на губах оскомина».
Своих «выдающихся» предателей мы знаем поимённо: например, троицу «Курбский- Мазепа-Власов». Первый, как известно, предал Грозного, второй – Петра, а третий – Сталина, и ряд расширяется до бесконечности уже за счёт разведчиков-перебежчиков из социалистического лагеря в капиталистический, то есть, опять же например, генерала Калугина или Бакатина, а то и полковника Скрипаля или подполковника Литвиненко. Бесчисленны и бессчётны: научный работник Адольф Толкачёв, сотрудник разведки Леонид Полещук, ответственный работник Вадим Синцов, снова сотрудник разведки Олег Пеньковский, сотрудничавшие с ЦРУ, но кто из просвещённых граждан, мало увлечённых историей разведки, знает их имена? Это «игры спецслужб», в которых мы обязаны быть вечно благодарными Рихарду Зорге и Николаю Кузнецову, Геворку Вартаняну и Маркусу Вольфу, Рудольфу Абелю и Киму Филби, а Гордиевского и Пауэрса – презирать. С кем ты, с Отечеством или против него? Ответ мало-мальски вменяемому человеку ясен заранее, и разночтений не подразумевает, хотя в любой национальной истории их более чем достаточно.
Но кто же, в конце концов, настоящий, бесспорный предатель интересов страны? У того же Власова была же модель «России без Сталина», и многие ею пленяются до сих пор, несмотря ни на какие братоубийственные свидетельства и вопиющий позор самого факта отношений с Адольфом Г.
***
…От самого основания страны слышны нам сетования русских летописцев на князей, «творящих крамолу», то есть, предающих друг друга и своих людей почём зря, что в «эпоху феодальной раздробленности» представляло собой «нормальную практику».
Выгода малого княжества ощутима и расписываема по пунктам, как средний семейный бюджет – уцелеть, пустить корни династии с планомерным переходом власти от отца к сыну, а если далее, то посильно приумножиться, и/или наладить отношения с агрессивными соседями/одолеть их, присоединив к себе. Здесь государственная этика, несмотря на времена уже христианские, действует на отчаянно клеточном и сугубо биологическом уровне, реализуя дарвиновские постулаты о выживании сильнейшего. И лишь в пору первой мировой – империалистической – глобализации, то есть, возникновения планетарных центров силы – у империй возникают действительно впечатляющие «вне-биологические» цели – такие, как повальная ликвидация голода и безграмотности, устроение межконтинентальной транспортной сети или освоение околоземного пространства. То есть, согласно пост-марксистскому Маслоу, развиваются в связи с резко возросшим объёмом управленческих идей и технологий, потребности высшие.
Досадно другое: при распаде межконтинентальных империй властная логика снова начинает походить на практики раздробленности, или, если угодно, раннего Средневековья. Вассальная зависимость от относительно крупных финансовых потоков лишают вассала какой бы то ни было самостоятельности в будто бы безвозвратно глобальном и прошитом сквозными коммуникациями мире. Несмотря на глобализацию, национальное мышление вновь становится базовым для тех из стран, кто не хочет быть совсем уж вассалом-изгоем. И такой фон – самая благодатная почва для новых и новых предательств и дезертирств.
Заглянем в анналы: как бы ни старались объяснить сегодня, что прозвище Святополка Окаянного может означать «злополучие», первым предателем (князей Бориса и Глеба) для массового сознания выставлен именно он. При этом известно, что имена отступников безвозвратно – такова была традиция – вычёркивались из летописей и изымались из обращения, а имя «Святополк» ещё несколько колен подряд в них упрямо оставалось. Выпускается, что замысел убийства Бориса и Глеба приписывают не ему, а Ярославу Мудрому, предатель был остро необходим, как пушкинскому Моцарту Сальери.
Не станем обманываться: позднейшим толкователям исторической драмы понадобился смысловой центр зла, и Святополк «подошёл на позицию», поскольку после приписываемого злодейства вынужден был уехать на чужбину и умереть, не оставив обвинителям ни письменных, ни устных опровержений. Само же слово «предатель» появилось в нашей истории не так давно, и об руку с усилением идеологической составляющей.
Можно с совершенной уверенностью говорить о том, что поляки относятся к Ивану Сусанину с должной степенью прохладности и уж точно никаким героем его не мнят. Выводок троцкистско-бухаринских партийных деятелей, чуть ли не лично отравлявших водопроводную воду, нещадно реабилитирован практически вместе с жертвами всех советских репрессий, включая некоторых – издержки процесса! - арестованных за чисто уголовные преступления. «Враги народа», «чсиры», разнообразные лишенцы – вечная боль Гражданской и её социальных последствий… А в ранние века предателей называли изменниками и отступниками, причём оба эпитета подразумевают, что есть какое-то Общее Дело, шаг в сторону от претворения в жизнь которого означает выход из колонны следования, а то и переход во враждебную колонну.
Послушаем начальника управления Минобороны РФ по увековечению памяти погибших при защите Отечества генерал-майора Александра Кирилина:
«Почему-то стало нормой считать, что якобы был приказ Сталина всех военнопленных считать предателями, а их семьи - репрессировать. Никогда не видел таких документов. Из 1 млн 832 тыс. советских воинов, вернувшихся из плена, были осуждены за сотрудничество с немцами 333 400 человек» - говорит он, противореча, таким образом, версии Александра Исаевича Солженицына, и «перестроечному мифу» о прямом людоедстве, выстроенному на ней.
Если считать количество жертв по документам, цифры одни, по ощущениям – совсем другие, в связи с политической конъюнктурой – совершенно третьи. «А сколько неучтённых!» - и только суть остаётся прежней: как бы ни трактовать, и тем более ни выдумывать русской истории, Общее Дело защиты родной земли зачастую вырастает при инфантильном максимализме государственной пропаганды до идола, которому приносятся жертвы и в мирное время.
И основной вопрос для нас, россиян сегодняшних, звучит приблизительно так: а есть ли такое Общее Дело теперь у всех нас, притом, что видоизменившиеся с 1991-го года общественные ценности прямо указывают на то, что человек стоит в центре бытия, и его благо составляет первичный интерес и цель этого самого бытия? Можно ли предать преданное?
То, что огромный процент молодёжи, несмотря на усилия военно-патриотической общественности, воспитывается в прямо противоположном духе, и мечтает уехать из России сразу же после получения фундаментального образования, подтверждено. А что прикажете думать, если подавляющее большинство российской элиты предпочитает сразу же, от самой колыбели, давать своим детям и внукам западное образование? У кого же здесь расщеплённое сознание и отсутствие любви к Родине, у общества или власти, или и у тех, и у других?
При столь «гибридной» морали не только молодым, но и основательно пожившим гражданам страны временами совершенно непонятно, кто кого предаёт.
А что говорит по этому поводу Евангелие? Какой дух воспитывает в людях Православие? Защиты родной земли, неустанной мольбы за русское воинство, как и тысячу лет назад. По сути, Русская Православная Церковь одна и стоит за страну в том самом изначальном смысле, который не подразумевает разночтений.
***
Во времена раздробления Руси на удельные княжества для европейской культуры «базисом» служили три «главнейших» предателя – Иуда, Кассий и Брут, помещённые Данте на самое дно Ада. Заметьте: «отцы предательства, лжи и вероломства» - не Каин, убивший брата, и тем более не Адам и Ева, пытавшиеся обмануть божественное доверие, а именно эти трое. Ниже – только закованный во льды князь мира сего с рогами, копытами и хвостом.
Именно на мученичестве первых веков христианства – верности единожды принесённой клятве – построено великолепное здание Веры. Некрасовское двустишие «Умрёшь не даром. Дело прочно, когда под ним струится кровь» из «Поэта и гражданина» иллюстрирует вменённую жертвенность как нельзя лучше. Из новейших времён, уже не то, чтобы христианских - «Лучше умереть стоя…»
Тут совершенно будто бы упускается из виду, что все ранние христиане отреклись от клятв изначальных, языческих, и остались до смерти верными тому, что казалось верным, подлинным, настоящим, не могущим быть ни опровергнутым, ни чем-либо приниженным или заслонённым. Так что же есть перемена веры, данной от рождения, измена присяге или благой порыв?
Проблема разрешается в ключе этическом: первый принцип христианства в сравнении с язычеством – добровольность приносимой жертвы, её полнейшая осознанность и невозможность нарушить её личные границы. Жертвовать Христу можно лишь самого себя и никого иного, кроме себя, а если ближний отказался следовать за тобой, это его свободная воля. Его, а не твоя. Твоя воля - молиться за него, его – следовать своему пути.
Если жертва не осознана изнутри, она есть рабство, а если осознана, то она – свобода.
Свободное избирание и блаженства, и мук, и самой смерти – одна из первых добродетелей верующего, и как бы не последняя. Уж если советских пионеров тридцать лет назад пытались вдохновить подвигом подростков-героев Великой Отечественной, архетип мученичества крайне живуч и постоянно подвергается либеральной рефлексии. Так, относительно недавно высказывавшиеся соображения о том, что лучше бы Ленинграду не мучиться в блокаде голодом и холодом, а сдаться в плен, притом, что «культурные» немцы нипочём бы не сожгли Эрмитажа и Русского музея, выглядят слегка надуманными на фоне зверств зондеркоманд СС и полевой жандармерии в Белоруссии и на Украине.
Христиане прямо говорят: свобода – и в муке, и в гибели, если речь идёт о личном выборе и действительно больших величинах, и прежде всего о Христе как абсолютном идеале добровольной жертвы. Светское же и обмирщённое сознание протестует, как может, видя в свободном жертвоприношении архаические рецидивы сознания, жить с которыми в цивилизованной современности немыслимо. В либеральной этике каждый поступок подлинно свободной личности настолько анти-тоталитарен, что любое мученичество во имя отвлечённых от антропоцентризма идей отвергается практически сразу, и любое предательство их во имя самого себя – а заодно и во славу прямо противоположных поведенческих образцов – объявляется геройством.
И это конфликт этик, но на принципиально новом витке.
Либеральный дискурс постановляет, что человек может существовать лишь ради самого себя, безусловно отвергая любое мученичество, подобно тому, как отвергает его спокойный и прагматичный иудаизм. Жизнь коротка, и так далее. После нас – что угодно.
Но именно в постановке проблемы жертвенности никоим образом не могут быть поверхностно отождествлены либерализм и язычество, лишавшее жертву какой бы то ни было воли к спасению и выбора как такового. Фатум, тяготевший над языческим бытием, привёл к возникновению оригинальных героев, прославление которых с приходом Христа не закончилось.
Языческий Одиссей живёт переигрыванием партнеров по игре: и несчастные троянцы, и циклоп, и обитатели подземного мира, и даже женихи Пенелопы – переиграны его хитроумием, и образ его накладывается здесь и на лукавого покровителя торговли Меркурия, и на Ходжу Насреддина, и на иных «благородных разбойников» от Робин Гуда до Тиля Уленшпигеля. И, если уж на то пошло, на Ивана-дурака, которому везёт отнюдь не просто так, а по Промыслу Божьему, которому он и подвластен, и, что самое главное, внемлет.
Осознанный выбор между добровольной жертвой и предательством – основная коллизия христианской притчи. При этом предательство становится в иудином случае причиной христианства, и настолько серьёзной, что временами фигура предателя интересует нас если не в равной, то в сопоставимой степени с Тем, Кто вознёсся.
***
Кто же и кому предатель в сегодняшних российских реалиях? Увы, и каждый самому себе, и каждый каждому, пока не соблюдёнными оказываются мера и степень того, что приемлемо, а что нет.
Христианская этика с прошедшими веками также претерпела расщепление на народную и властную: в ней появился зазор между желаниями властителей и мечтами о свободе.
Здесь целый узел противоречий. Верующий одновременно
не имеет и малейшего права наносить себе какой-либо телесный или душевный вред (отсутствие пороков постулируются как цель служения), сознаёт себя грешным и практически не исправимым от пороков созданием, всеми силами души стремится навстречу Создателю и строжайше запрещает себе как-либо «ускорять» процесс. То есть, сосуд греха следует, несмотря ни на что оберегать, и решить раз и навсегда для себя подобную дилемму даже с безусловных богословских позиций не так-то просто.
Слышавший голос Отца, Сын Человеческий вовсе не хотел крушения царств. Он предвидел, что нужда в царствах может отмереть с приходом в жизнь иных оснований, а именно – возвышением человеческого сознания до божественного. Но также Он предсказывал и противоположное: укрепление царства Антихриста над человеком таким образом, что каждый покорится, а не покорившийся будет уничтожен, но лишь физически.
Придут ли на землю времена, когда каждый будет себе и царь, и раб, и такому человеку не понадобится больше переадресовывать ответственность кому-то иному, кроме себя, не известно. Но спустя две тысячи лет положение вещей остаётся примерно тем же: мы вынуждены сокрушаться о своей отпадающей от Господа природе так же, как ушедшие от стражи в Гефсиманском саду апостолы. Какое же из предательств для нас предпочтительнее, мира или Христа?
Предательство мира и есть Христос, а вот его предательство паразитирует на соблазне мира с его земными и ограниченными лишь рамками земного бытия богатством и властью. Однако предательство далеко не всегда обретает формы уплощённо материальные: в нём возникает определённая, заметна и «духовная» нужда поступить противоположным от ожидаемого образом. Объявляемый предателем желает выказать себя, некую позицию (отсюда, кстати, и попытки «оправдать» Иуду), преступить рамки традиционной морали ради какой-то более высокой, чем всеобщая мораль, необщей правоты.
«Рабочей версией» предательства, стало быть, может выступать примерно такая: «Предатели – катализаторы сюжетов; свершённые ими злодеяния заставляют активизироваться силы добра, возвращающие мир в равновесное состояние».
Но так ли хорош мир, который может быть поколеблен выбором частного человека? Скорее уж, нечто зависит от лица всецело должностного.
Непрерывное «производство отступников» – не просто постоянный элемент влияния власти через прессу на основные массы населения, а целая технология, инструмент манипулирования общественной нравственностью и имплантации в неё выгодных государству моральных норм. Верность раба – по сути, его главное свойство. Наряду с работоспособностью, черпаемую из лошадиного здоровья, готовность умереть за господина, покорность любым жизненным обстоятельствам лишь с пришествием христианства начали складываться в совершенно иной комбинации, чем в рабовладельческую эру: из мировых религий выделились государственные и практически секулярные идеологии. «Не убий» сделалось куда более сложным концептом по принципу «если нельзя, но в этом «нельзя» чрезвычайно нуждается государство, то можно». Но, может быть, нравственный выбор гораздо проще, и государство лишь олицетворяет в какой-то степени его, и направляет законные устремления народа?
Во время войны – да.
Потому что для нормального человека и без государства понятно, куда идти и что делать в страшные дни, и только государству решать, что делать с его пониманием, родившимся глубоко внутри частного человека. Пускать его или не пускать, вооружать или до времени попридержать оружие в арсеналах.
***
Элите сегодня приходится нелегко и на идеологическом, и на бытийном уровне.
Ей больше, чем простым людям невнятно, что считать нравственным, а что безнравственным, причём не только в России, но и в мире. По ощущениям, где-то после войны было коллегиально решено отойти от Христа, и отход ознаменовался целым фонтаном сначала тихих, а потом уже властно потребовавших себе места и времени, а затем и поклонения установлений. Уже и девиации – вариант нормы, а дальше – по Достоевскому – людоедство, замаскированное под «контроль численности населения»?
Тем временем разоблачающие идеологические и экономические манипуляции конспирологии уже сводят на нет усилия элитарных идеологов, рассуждающих о нуждах «глубинного народа», выступая в роли начального христианства, прекрасно различавшего свет и тьму. По совокупно конспирологической точке зрения, в мире процвели гуманистические начала, разрешавшие и позволявшие всё то, что нещадно преследовалось во имя сохранения и будущих поколений, и жизни настоящей и сегодняшней. Но впечатление эти старания оставляют специфическое: призрак перенаселения и углекислого перегрева планеты, судя по всему, относится к разряду выдумок, под которые удобно затевать мировые бойни. Удобным было бы устранение России с арены континентальной борьбы за её же, в общем, ресурсы…
В людях же и по эту, и по ту сторону границы осталось памятное «Плодитесь и размножайтесь», и «цивилизационных угроз» вперемешку с «планетарными вызовами» они зачастую не понимают или не хотят принимать в расчёт. Призывы бесконечно терпеть нужду или сложить голову в славной сече до населения доходят слабо – любая война воспринимается не как отвлечённый «провал дипломатической службы», а результат злокозненной несговорчивости правителей между собой. Основания должны быть самыми серьёзными, иначе люди их попросту не поймут. В промежутках между войнами население упорно верит в то, что власть гарантирует ему мир, даёт поднимать на ноги детей и внуков - отношение князей и народа примерно такие же, как в древнем Новгороде. Функционал – тот же. Массовое обнищание и особенно гибель сыновей и дочерей – страшная рана, наносимая извне, святость жертвы которой воспринимается по-разному.
Но вот что неприемлемо трактовать с нескольких точек зрения – возможность предать эту кровь, нанося тем самым рану ещё глубже, чем военное лихолетье. Нельзя, органически нельзя верить в то, что русский солдат способен на мародерство, изнасилование и убийство со скуки. Что русский солдат зол, подобен мифическому орку, не имеет ни своей воли, ни своего понимания войны и мира, что он лишен истинной веры.
Это и есть предательство – вера в то, что простые люди буквально Бог знает кто. Каждая либеральная публикация, обвиняющая русскую армию в бесчинствах, и вчера, и сегодня, и завтра будет предательством гораздо худшим, чем даже пытки и убийства беззащитных пленных в подвалах спецслужб на камеру.
***
Какой же быть любой современной национальной элите?
Проще ответить на вопрос, какова она сейчас. Сегодня иной, чем она есть, она быть и не может, поскольку в соблазнение её и разложение прогрессисткой наднациональной идеологией извне вкладываются самые значительные средства. В известной степени слуга народа теряет национальные черты – с него облетает и самый принцип размышления о бытии, завещанный ему не слишком имущими предками… Иные, чем у простых людей, добродетели – технократия, усиление контроля, получение прямых выгод от правления – руководят им...
Именно поэтому вместо радения за вольности народные мы сплошь и рядом видим перед собой класс людей, объединённых всеми своими интеллектуальными, людскими и технологическими ресурсами против «анархии» во имя упорядочения рынка труда. Или работорговли, здесь уж кому как нравится.
Но нуждаемся мы в людях принципиально иных – не «пятой колонне», готовой при первых угрозах личному благосостоянию покинуть страну и проклясть её, и нас вместе с ней, а верующих в то, что Россия, несмотря ни на что, является центром Вселенной для всех, кто родился и живёт в ней, и её правота просияет сквозь любые грозы. Подлинная элита России верит в то, что никакие жертвы наши не напрасны.
Могут быть минимизированы - да, но не напрасны – точно.
