К докладу на конференции в Перервинской духовной семинарии
Гуманитарная ситуация современной России характеризуется, на мой взгляд, следующими чертами:
- робкими и вяло поддерживаемыми «сверху» попытками вернуть народу дореволюционный духовный климат верующей страны,
- всемерным сопротивлением этим попыткам со стороны отдельных лидеров мнений и стоящих за ними больших сообществ, связанных с преобладающим вектором развития страны – модернизацией всех сфер общественной жизни и научно-техническим прогрессом как всеобщей верой последних ста пятидесяти-двухсот примерно лет.
Это довольно древняя история противостояния, и, если угодно, неразрешимого конфликта двух философских течений, гуманизма и христианства.
Европейский и, можно говорить, «евроатлантический» гуманизм образовался как дитя христианской культуры, обнаружившей в XVII-XVIII вв. явные признаки стагнации. На фоне территориальных захватов общепланетарного масштаба (с крестовыми походами их уже не сравнить – они кажутся в исторической перспективе весьма локальным действом), неизбежного перемешивания языческих и монотеистических культов развитое человечество вступило в длительный период смущения умов, разброда и шатания, не прекратившихся и поныне. Здесь мы видим зерно поражения новых конквистадоров: обратить всю планету во Христа у них не получилось, и потому, масштабировав крестовые походы, они впали в подавленность, изверились и отчаялись. Ни деньги, ни влияние, ни грубая сила им не помогли, и потому во многих из наиболее ревностных адептов пробудилась мелкая бесовщина.
В результате взаимодействия культур этнические уклады и верования на их основе были восприняты как «ещё одни правды», подразумевающие если не симбиотические, то мульти-культурные отношения традиций. В этом процессе России было отведено место падающего с глиняных ног титана, и к 1917-му году было почти сокрушено традиционное православие, мешавшее установлению веры не в какой-то отвлечённый «социализм-коммунизм», а во всесилие человека на земле, то есть, гуманизм как таковой.
В гуманистических координатах человечество является порождающей саму себя силой, призванной сначала преобразить планету, а выйдя за её пределы, и всю Вселенную. Этакая множащая сама себя плесень, остановить которую возможно лишь полным вытравливанием её поверхности бытия… Опасности, подстерегающие человека в дальних пределах пространства, диктуют ему отречение от изначально данной биологической сути, преобразование её в связи с самыми экстремальными условиями внеземного бытия. Так рождается уже транс-гуманизм.
Русская светская культура, существующая как самостоятельная величина не так давно – с тех же самых времён ползучего отречения Европы от христианства – находится сегодня в одном из самых сложных и уязвимых положений. Уязвимость её состоит в следующем:
- и в лучшие периоды своего существования («Золотой», «Серебряный» век) она преимущественно христианской не была, хотя и подразумевалось, что основной опорной конструкцией русской культуры выступает именно подвиг Христа. Но одно дело подразумевать, а другое – давать возможность преобразования канона. Церковь, не готовая к братскому отношению со светской культурой, упустила момент, когда словесника можно было бы просвещать с евангельской точки зрения, и в результате отношения были испорчены взаимным недоверием
В ряду первых лиц русской словесности, состоящем из Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Тургенева, Некрасова, Толстого и Достоевского, христианство заметно лишь в последних двух, и то с вычетом первого. Консервативная линия словесности от Гоголя и Хомякова с Аксаковым к Достоевскому, Леонтьеву и Лескову претерпела внутренних конфликтов гораздо больше, чем прогрессисты. Надо сказать, что смятенное, потому что стремительно модернизируемое, общество XIX-го столетия и не стало бы слушать людей, «зацикленных» на Евангелии: перед ним стояла проблема возврата крепостного крестьянства из состояния живого имущества к обычному гражданскому статусу, а также множество дилемм, связанных с неизбежной деградацией имущего общественного слоя и перспективами роста.
- Советская культура с 1917-го по 1991-й год пытается построить в словесности героический миф о человеке, способном самостоятельно определять свою судьбу, править ей среди мировых бурь и без всякого сожаления жертвовать собой во имя будущего. К 1970-м гг. эта фигура становится объектом насмешек на фоне разочарования в будущем как идее.
- К 1991-му году от будущего устают и решают как бы походя вернуться в предыдущий период, причём реконструкция его силами маргинальных и подпольных групп не удаётся, что из 2021-го года вполне очевидно. Русские верующие во Христа монархисты остаются на той же ступени развития, что и тридцать лет назад, не способные породить ничего, кроме того, что уже о русском бытии они уже давным-давно сказали. И пока язычники-модернисты, как обычно, чудят, как городские сумасшедшие, постсоветская культура опирается на сложную идеологическую смесь из либерально-рыночной идеологии и весьма причудливую икэбану традиционных верований, в которой христианство и научно-технический гуманизм продолжают сражение.
Допустим, что люди придут когда-нибудь в разум, а также в веру, и тогда гуманизм должен быть отвергнут вместе со своими достижениями. Достанет ли у соблазнённого и обескровленного общества сил отречься от маленьких юрких электронных игрушек, на которые его подсадили плотнее, чем молодежь депрессивных регионов на психотропные вещества? Вы и сами знаете ответ: нет. Гаджеты сегодня символизируют всемогущество всемирного вольера, в котором человеку отведено место возобновляемого под контролем ресурса.
Возможна ли полная победа гуманизма с уничтожением христианства? Она уже почти состоялась, и силы для окончательного реванша наращиваются прямо на наших глазах: всеобщая маркетинговая и уже медицинская слежка за каждым через гаджеты – уже реальность. СМИ продолжают трубить о достижениях науки, о каких-то чудесных панацеях, одновременно, «в рамках научно-технического прогресса» весьма успешно изобретая боевые вирусы и вступая в общепланетарную борьбу с ними. За занавесом увлекательного и приносящего фигурантам немалые деньги процесса – всеобщий и идеологический, и поведенческий, и бытовой контроль. Апокалипсис развёртывается в полном соответствии с пророчеством Иоанна Богослова, и никто не может отрицать, что сценарий исполняется весьма прилежно.
Ожидать в лоне такой культуры зарождения христианского шедевра или какого бы то ни было иного объяснения сущего в гуманитарных координатах бессмысленно: живому Христу в данной реальности просто нет места. Она не только Его не ждёт, но и активно не приемлет, несмотря на атмосферу крушения царств, империй и общий идеологический вакуум. Христос воспринимается в координатах терпящего, может быть, последний, кризис рыночного гуманизма как «воображаемый друг» древнего человечества, с которым в какой-то момент ему оказалось не по пути.
Евангельский сюжет мог бы выступить спасительным, если бы светская гуманистическая культура не была изначально отравлена гуманистическим («человек – мера всех вещей») пониманием действительности. По сути, она представляет собой девиацию, вздорный подростковый бунт против Родителя, и в своих истерических попытках заставить слушать себя дошла до полной невменяемости постмодернистских координат осмысления самой себя.
Светская гуманистическая культура, как сегодня принято говорить, «о том», что человек на Земле совершенно случаен, оставлен в качестве забытого создателями вида, предназначенного, скорее всего, для разработки планетарных недр. Она о том, что человек одинок и покинут, и большего, чем «Господи, зачем оставил меня?» она произнести не в состоянии, потому что дальше нужно признать заново Божье бытие и как-то заново с ним соотнестись. А обнаружить бытие Божье такая культура не может, и недоказуемость Его кажется ей догмой, за которой снова стоит вселенское одиночество, порождающее кошмар за кошмаром. Провидеть в новейшей истории божественное присутствие светская культура не способна: всё происходящее кажется ей алогичной цепью причин и следствий. Вот уж действительно как в дурном сне или пророчестве: больные будут коллективно считать больным каждого здорового.
Христианской литературы в России сегодня – щепотка. Словесность вообще – загляните в центральные книжные магазины – делится на три неравнозначных группы, ни одна из которых государству, провозглашающему светский всеобще веротерпимый гуманизм своей идеологией, не нужна.
Первая группа – поддержанная частным идеологически либеральным книгоизданием «премиальная» литература, в которой поощряются чернушные эпопеи о прошлом, настоящем и особенно будущем, псевдоисторические поделки, постоянное искажение и переделывание исторических источников в угоду буржуазно-преобразовательской и тем тупиковой картине мира. Эта литература пронизана русофобией уже потому, что Россия всё ещё не перешла, по мысли архитекторов либерализма, на рельсы всемирного гуманизма и не признала права «меньшинств», кардинально важных для новой идеологии Европы и США. Россия, мыслят архитекторы хаоса, отстала от признания извращенцев лет на сто, а то и двести, и её следует как можно чаще и болезненнее шокировать отсталостью, уязвляя тем, что постмодернистские поделки пока, по крайней мере, воспринимаются основным населением и жалкими, и оскорбительными. То есть, если за очернение платят щедрее, чем за прославление, ответ, в какой лагерь идти, очевиден.
Вторая группа – противостоящая первой «литература традиции», в которой довольно пёстрый состав и авторов, и идеологий. Современная «традиция» неоднородна: следует понимать, что писавшийся пятнадцать, а то и двадцать лет глубокий, оригинальный и сокровенный в высшем смысле роман практически обречён перед бойкой поделкой с образцовой финансовой поддержкой. То есть, в координатах современного книгоиздания понятно, кто выиграет гонку, которой на самом деле не существует. Именно так появляется и прорывается в первые ряды традиции слой словесников с идеальным нюхом на политическую и идеологическую конъюнктуру. Настоящие мастера своего дела, если вчера они славили одно, то сегодня будут славить другое просто потому, что существует заказ. Ниши заказа и государственного, и частного, заполняются стремительно уже потому, что ни о какой глубине или хорошем вкусе речи не идёт. Для того, чтобы оценить по достоинству исторические в основном романы и иные жанры консервативного лагеря, в обществе действительно должно измениться всё: не только обязана вернуться монархия со всеми присущими ей институциями, но и восстановиться полностью сословная общественная структура. Если в верхах элита уже выставила достаточной высоты барьеры, то остальные примерно 95-97 процентов россиян образовать сословия с непреодолимыми препятствиями для перехода из одного в другое ещё не готова, и срок подобной готовности неопределёнен.
Третья группа словесников состоит из разрозненных независимых авторов, ничем почти между собой не связанных, не образующих никаких совокупных литературных течений, в которых можно было бы различить хоть какое-то идеологическое направление. Эти авторы – поверх идеологий. Они – исключительно об изуродованной непрестанными реформами и модернизациями душе, и так искренно, как могут. Свобода от «лагерно-идеологического» понимания словесности даёт им возможность предпринимать довольно глубокий поиск в направлениях, ещё не исследованных до 1917-го года. Христос рождается в их наследии самочинно, потому что веет, где хочет, и особенно там, где чувствует духовную свободу. Не по указке свыше, не по издательскому плану какого-нибудь «ведущего издательства», а потому, что Он до сих пор присутствует в воздухе даже той России, которая некогда попыталась Его отвергнуть. В нашем недавнем предательстве Его – тот же апостольский жест и страха, и нежелания гибели из-за неверия в будущую жизнь вне Земли.
Несмотря на наличие всех трёх групп, каждая из которых декларирует благонамеренность на свой лад, значительный христианский роман, влияющий на сердца и умы, сегодня практически не возможен. Поле книгоиздания специально, кажется, построено так, чтобы значительная и преобразующая умы и сердца книга ни до кого не дошла: средние тиражи составляют около тысячи экземпляров, отсылка их в книжные магазины и библиотеки страны нерентабельна. Интернет с его кажущимся всемогуществом – площадка в основном торговая, подразумевающая не распространение знания, а скорее его утаивание с целью приторговывания им из-под полы и минимального обогащения.
Поэтому перспективы новой, подчеркну, христианской словесности, самостоятельной и образующей устойчивое течение в культуре, несмотря на определённую поддержку со стороны Церкви, видятся пока не слишком радужными. Как не может, наверно, произойти никакого подлинного возрождения христианства в идеологически буржуазной, гуманистической в подражание Европе и США светской стране, так и не стоит ждать, что в ближайшие годы у нас возобновится взволнованная книжная дискуссия. Само пространство критики, то есть, рефлексии о словесности, вытоптано «рыночными» исполнителями и их заказчиками до почти полного бесплодия. Неудивительно, что за издевательскую и постмодернистскую по природе своей рефлексию о «премиальной» литературе берутся сегодня выходцы с полуподпольного и не подцензурного портала Удафф.ком: русская душа принудительно отвёрнута от словесности в течение вот уже тридцати лет после падения Советского Союза, и ожидать от неё буйного цветения сегодня наивно.
Народ-читатель был измучен и протравлен духовными химикатами задолго до пандемии. Чтение с 1990-х гг. не является его ежедневной духовной пищей. И механизмов возврата людей к национальной культуре и не выработано, и не вырабатывается. Никакие возвраты в прошлое в принципе не исполнимы: сами реки часто меняют своё течение, и вместо бурного некогда потока есть большая вероятность застать иссохшее русло. Поэтому для того, чтобы река или тем более море явились нам, их следует наплакать нам самим, своими собственными слезами и отчаяния, и надежды. И пока в наших душах действительно не просветлеет, разговоры о словесности так и останутся разговорами.
Сергей Арутюнов/Соты
