Федор Иванович Тютчев в своей работе «Россия и революция» четко противопоставил эти два громадных феномена. Он поставил вопрос: либо Россия существует, либо происходит революция. Таким образом, он как мыслитель предостерегал русский образованный класс от очарования революцией. Не революцию он видел в качестве идеала, к которому можно двигаться. Действительно, ведь русская литература в воспитании человека стремилась именно к тому, чтобы он осознал: в нашей культуре есть сокровище: христианство, Христос! Обратитесь к Нему! Не к революции — к Богу! И посмотрите, так ли вы живете, как должны жить христиане?
Тот же Тютчев поднимал еще одну обширную тему:
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует...
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.
Это великолепное фундаментальное стихотворение, которое характеризует духовную пропасть XIX столетия. И в этой пропасти действительно находились, к сожалению, наши лучшие умы, лучшие писатели. Тот же Николай Васильевич Гоголь. Хотя, в отличие от Льва Николаевича Толстого, про Гоголя нельзя сказать, что он стремился разрушить Православие. Он в юности «нашалил», как сам Николай Васильевич писал об этом в «Избранных местах из переписки с друзьями». И когда он все-таки опубликовал эту книгу, на нее была однозначная реакция со всех сторон: его заклеймили и либералы, и Церковь. Либералы—понятно почему: Гоголь призывал свернуть к христианству. А духовенство возмутилось иным: «Как это, нас начнет поучать человек, который только что писал про Церковь такие вещи?».
Тем не менее, опыт Гоголя — как раз тот самый опыт движения из тьмы к свету. Лев Николаевич Толстой, наоборот, все время шел от света к тьме, уходил от света. Он мог к этому свету прийти каким-то образом в главных своих произведениях — «Войне и мире», «Анне Карениной». Но у него от раза к разу проявлялась одна и та же болезнь, которая, кстати, была характерной для весьма многих литераторов того времени: полное неприятие, «невидение» существования Церкви в России. Анна Каренина в себе самой переваривает то, что происходит у нее в жизни. Логичнее было бы (в нашем представлении: все же это XIX век, эпоха существования в России могущественной Церкви!) увидеть ее исповедующейся и советующейся с духовным отцом. Но об этом в романе нет даже помыслов. Там если и возникает движение ко Христу у Каренина-супруга, то через, скажем так, внешние веяния, а не внутреннее воздействие самой Церкви. Нигде мы не увидим соприкосновения понятий: человек из общества и исповедь.
Федор Михайлович Достоевский, которого мы с натяжками считаем православным писателем, который, в отличие от Льва Николаевича, действительно шел к Православию, ходить в храм и исповедоваться начал только в последние годы жизни. Но и у него тоже, обратим внимание, знаменитый разговор Раскольникова с Сонечкой Мармеладовой ведется не о священстве и существующей Церкви, а так будто есть учение о Христе внутри общества и оно какое-то… почти тайное. Именно Сонечка Мармеладова исповедует главного героя «Преступления и наказания», именно она открывает глаза Раскольникову, словно и мать никогда не водила его в храм, и он сам даже в детстве никогда не исповедовался, не причащался…
Где в русской литературе XIX века можно отыскать исповедь, причащение? Горько задавать этот вопрос, зная ответ на него.
Даже Иван Сергеевич Шмелев до 1917 года был либералом и только после революции написал все свои православные произведения. Наверное, он все-таки самый православный человек в русской литературе того времени, притом по культуре и воспитанию относящийся все же кXIX веку, это явно не человек ХХ столетия. Но Шмелев — исключение из правила, личность «не общей судьбы».
Кризисный дух был во всем. Не только в литературе, в самой культуре, включая культуру дворянскую! После того как рухнула советская власть, мы стали свободно говорить о том, «какие хорошие были государи, дворяне» и так далее. Но сейчас пришло время начать беспристрастное осмысление: насколько и они несут вину, не сохранив Россию, допустив революцию.
Творцы революции из образованного класса несли в себе нечто животное, вырожденческое. Та сила человеческая, которая должна была перевоплощаться в христианское, духовное, у них вырождалась в нечто прямо противоположное: антихристианское, антидуховное. Отсюда — бесконечные порнографические романы… Незадолго до революции был популярен роман «Санин» М. Арцыбашева, где в подробностях показаны самые вольные отношения. В главного героя все влюблялись, и автор подводил читателя к мысли: вот таким и должен быть человек.
Словом, к сожалению, не нашлось людей, которые бы пресекли этот кризисный дух культуры. Боролись тогда с явлением, с видимыми симптомами болезни, а не с ее причинами. Боролись, и то без особого пыла, с революционерами. А все равно недопонимали, где причина всяческого зла. Ссылались на то, что революционные настроения надвигаются «с запада», оттуда революционеры снабжаются деньгами и т.п. Пока не начался террор, дворяне смотрели и не видели или же не хотели видеть, откуда действительно надвигается тьма... Лишь лучшие их представители потянулись к Церкви. Ярчайшие из них — великий князь Сергей Александрович и его супруга Елизавета Федоровна. Люди, которые осознали еще в молодом возрасте, что всем надо быть ближе ко Христу, иначе революция станет неизбежной.
Почему мы об этом сейчас говорим? Да ведь ситуация в наши дни примерно такая же, как в преддверии 1917-го. И «верхи», к сожалению, об этом не задумываются. Приведу пример: только что вышла «Большая российская энциклопедия». Следующую такую мы будем ждать лет 30—50. Обратите внимание, кто есть в этой энциклопедии, а кого нет. Выдающиеся современные русские писатели —В. Сорокин и В. Пелевин. А вот А. Н. Варламов отсутствует. Хотя это действительно фигура, притом политически заметная! Но нет его. А что воспитывают в людях Сорокин и Пелевин? Это тот же самый кризисный код в культуре, который был накануне 1917 года.
Боюсь, нарастающая угроза до сих пор не вполне осознается ни людьми творческого сообщества, ни людьми власти.
