Умер протоиерей Николай Агафонов…
Наверное, эта смерть стала для него освобождением от тенет тяжелейшего недуга. В таких случаях говорят: отмучился… На 65-м году жизни… Умер он на Духов День, 17 июня, что, конечно же, не случайно.
Завершилась жизнь яркая, красивая, духовная, по-человечески мудрая. Завершилась на полуслове, могла бы длиться еще и еще. Счет мог бы идти не только на годы, но и на новые им написанные книги. Но вот точка поставлена. Глава дописана. Эпилог.
В чем застану, в том и сужу. Этих слов не ищите в Священном Писании, их там нет. Но они настолько прочно вошли в Предание нашей Церкви, что выглядят не менее достоверно, чем записанные слова нашего Господа Иисуса Христа.
Так в чем же «застал» нашего отца Николая Господь? В чем будет его судить?
Последнюю правду о каждом из нас знает лишь Бог. Мы можем лишь описывать видимое, то, что нам открылось в общении, во взаимной молитве. Мне повезло. Я знал отца Николая с 1999 года, познакомились на годовщине со дня смерти его тестя, протоиерея Иоанна Державина, в самарской Нероновке. С той поры прошло ровно 20 лет.
Тогда уже отец Николай казался мне зрелым, что называется, маститым пастырем. У которого так многое было за плечами! Оказалось, все главное для него только еще начиналось.
А в последнюю нашу встречу он назвал меня другом. Это было в онкоцентре уже.
Вырос отец Николай в Тольятти, в семье, где почти не было церковных традиций. Рос с подросткового возраста без отца. Сам искал путь в жизни и нашел его - поступил в Московскую Духовную семинарию. То, чего не хватило в образовании, «добирал» уже в семье своей будущей супруги Иоанны, старшей дочери протоиерея Иоанна и Лидии (ныне монахини) Державиных. А это семья так уж вот семья! Одиннадцать человек детей! Мужчины все - «по церковной линии», женщины все - матушки. Удивительная корневая семья, каких тогда было на всю Россию если и не по пальцам, то близко к тому, пересчитать. У отца Иоанна учился будущий пастырь тому, «что и не снилось никаким мудрецам» за книжками и за семинарскими партами. Корневой приходской церковной жизни. Хотя по складу своему они были все-таки разные. Творческая жилка в отце Николае всегда просматривалась.
Хотя… я как-то спросил его:
- А как относился тесть (известный своими строгими консервативными взглядами) к вашим литературным стремлениям?
- Положительно! - был неожиданный ответ. - Для него было важно то, что Святитель Димитрий Ростовский одобрял христианские мистерии, прообраз будущего театра.
То есть отец Иоанн принимал своего зятя таким, как есть. Творческим человеком.
Как только грянули новые времена, отец Николай Агафонов чуть ли не сразу оказался на должности ректора Саратовской Духовной семинарии. О годах его ректорства сейчас уже мало кто вспоминает. Было это давно. Но из разговоров с отцом Николаем, из других «свидетельских показаний» знаю, что ректором он был необычным. Неформальным. К семинарии относился как к продолжению своей семьи. Сам уже маститый протоиерей, кандидат богословия, клирик Свято-Вознесенского собора и преподаватель Самарской Духовной семинарии отец Дионисий Толстов, а в ту пору саратовский семинарист, любит вспоминать, как матушка отца Николая готовила на всех учащихся чан с борщом. И потом семинаристы, расположившись кругом, кушали то, что матушка отца ректора им на сегодня сготовила. А не сготовь она им ужин, легли бы спать натощак. Такие были времена.
Простота - одно из отличительных качеств отца Николая. Он был прост до самых последних своих дней. Несмотря на титулы, звания, митру, членство в Союзе писателей, всероссийскую известность. Прост евангельской простотой. А не той, что «хуже воровства». Был прост и почтителен со Священноначалием, был прост и радушен с друзьями, прост и обходителен с прихожанами. Его простота притягивала к нему людей.
Потом его бросили на другой участок церковной пахоты. Не менее сложный! Тогда, в конце девяностых, Россия переживала словно второе крещение. Храмы ломились от тех, кто желал «облечься во Христа». А сколько было тех, кто «и рад бы в рай, да грехи не пускают»?! И отец Николай решил подойти к этому технологично. Не будем здесь приводить пословицу про гору и основателя другой, не нашей религии. Но все же: если люди не всегда могут добраться до храма, то храм должен добраться до них. И если речь идет о Волге (а тогда отец Николай служил уже в Волгограде), надо, чтобы храм подплыл к их домам. Тогда уж не увернутся!.. И отец Николай это сделал блистательно. Оснастил миссионерский корабль и пустился в плавание! Сколько сотен, тысяч людей крестил в ту пору отец Николай? Наверное, это можно узнать из миссионерских отчетов. Если они, конечно, тогда велись. Я не буду заниматься подобным. Скажу лишь: он крестил целые волжские деревни. Целые пристани наполнялись тогда новокрещеным народом! В этом есть что-то великое. За один этот подвиг, не слишком-то и шутя, его можно назвать «апостолом волжских берегов». Кораблик проплавал три сезона. Пока была в нем нужда. А когда навсегда причалил по месту приписки, в спину отцу Николаю полетели, вместо слов благодарности, комья грязи. Это уж как водится в наших суровых палестинах! Оказалось, он на каком-то этапе позаимствовал на свой миссионерский корабль средства у зарубежного фонда «Помощь церкви в беде». Фонд оказался вроде бы католический. Но крестил-то отец Николай в Православную веру! Он не был ни разу экуменистом, как и многие отцы его поколения, и категорически отрицательно относился к идее сближения с католиками (знаю из личных разговоров с ним). Но вот, обвиняли же. А он… посмеивался в ответ. И уже примерялся к новому послушанию. Которое заполнило потом всю его жизнь. Послушанию писательскому, самому из всех непростому.
Ему вообще всё удавалось. И потому я не слишком удивился тому, как одна за другой стали вдруг выпрыгивать книги из-под его пера. На что другие писатели тратили годы, ему удавалось осуществить за месяцы. Это были, я считаю, его лучшие книги. Ту свою первую высоту, ту свою первую любовь в литературе он потом так и не приподнял. Это были «юродивые истории», «поповские байки», каких знал он немало. Короткие его рассказы - вот тот конек, на котором он въехал в литературу. Это как раз то, что останется от его имени в литературе. Надолго, если не навсегда. «Алтарник Валерка», «Друзья» - эти рассказы опубликованы в «Благовесте» и вошли в отечественную словесность. Некоторые его рассказы весьма высоко ценил Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) и любил дарить книги отца Николая своим многочисленным гостям из среды духовенства. Ему бы причалить на этом вот рубеже. Но повлекло в романы да повести. В большие эпические жанры, требующие и других отношений со временем, и других совсем навыков да умений… Но его уже было трудно остановить. Да и как остановиться, когда самую высокую оценку его литературным трудам именно в жанре исторической прозы («Иоанн Дамаскин», «Жены Мироносицы», книга про Патриарха Гермогена) дала не кто-нибудь, а авторитет в литературе очень значительный - писательница Юлия Вознесенская. Их замечательная, в своем роде блистательная переписка в течение многих лет стала потом шедевром эпистолярного жанра. В ней и Юлия Вознесенская, и отец Николай Агафонов раскрылись несколько по-другому, чем в их книгах, но тем и интереснее это для нас. И тем важнее уже для истории Православной литературы. Надо ли говорить, что единственные, кто опубликовал эти их письма, были мы - «Благовест» и «Лампада». Те издания, которые отец Николай, да и Юлия Вознесенская в какой-то мере тоже, считали своими.
Один мой знакомый рассказывал такое:
- Вечер, почти уже ночь, иду пешком по зимнему городу мимо строящегося только еще, маленького временного храма в честь Жен-Мироносиц. Смотрю, в храме том маленьком светится, мерцает оконце. Дай, думаю, тихо приближусь и загляну… Заглянул - и увидел там нечто странное. Вокруг - снега, ночь, а в храме, в самом его центре, восседает за столом согбенный отец Николай и что-то без продыху строчит на ноутбуке. Пишет какую-то новую повесть…
Таким он был. Литература, захватив еще в детстве, так и не отпустила его до последних земных его дней. Уже в онкоцентре, после соборования десятью священниками, говорил он нам о том, что если Бог продлит ему дни, напишет он еще как минимум пять книжек.
Не успел все пять написать. Но одну, кажется, все же успел. Человек ведь только предполагает. А располагает - Сам Бог.
Но в литературе добился отец Николай высшего из возможных на земле признания. Имею в виду не «вообще» (там уже Нобелевская премия маячит), а судьбу Православного литератора. В 2014 году отец Николай стал лауреатом Патриаршей литературной премии. Это - высшее достижение для пишущего Православного, кто бы он ни был. Достижение, о котором можно только мечтать. А у отца Николая оно было.
Однажды, будучи в командировке в Москве, пошел, как обычно это делаю, в Третьяковскую галерею. К Владимирской иконе Божией Матери. И там на входе в церковь при галерее чуть ли не нос к носу столкнулся с отцом Николаем. Он держал в руках две пачки своих книг, привез их настоятелю «на реализацию». Обнялись самарцы. Не чаяли вот тут, перед Владимирской, друг друга увидеть. Я спросил, отчего так затянулся его столичный вояж. Оказалось, он проходил там какие-то курсы столичных киносценаристов, говорил, что тем самым как бы «продал себя в рабство», лишь бы строился храм в честь Жен-Мироносиц. Не очень понял я его спутанные объяснения, но смысл был вот такой: покуда он учится на сценариста, пока пишет всевозможные сценарии для фильмов, те, кому это нужно, кто в это вкладывается, помогают ему и его сыну (священнику Иннокентию Агафонову, в ту пору настоятелю строящейся церкви) возводить храм. Очень это красиво, и очень по-агафоновски!..
Я спросил, не собирается ли он возвращаться в Самару. Погостил в столицах, и хватит. Он вместо ответа упал перед чудотворной иконой, застыл в поклоне.
Потом поднялся и говорит:
- Помолился Пречистой. Вернусь. Благословила.
Вскоре был он уже в Самаре. В моей родной Петропавловке. Там я его узнал не только как писателя. Но как узнает прихожанин своего пастыря.
А храм Жен-Мироносиц достроили другие. Великолепный получился храм.
Его популярность в Самаре и не только доходила до курьезов. Помню, как во дворе Петропавловской церкви чуть ли не до хрипоты стенка на стенку спорили прихожане: одни говорили, что нельзя описывать в православной прозе, как пьют прихожане и церковные старосты, не говоря уже о священстве, что же тогда о нас скажут «внешние». А другие спорили в ответ, что всё это так и есть и писатель должен писать правду. Только правду и ничего кроме правды. А то у нас не пьют?!..
Я, смеясь, рассказал об этом отцу Николаю. Он тоже посмеялся на мой рассказ.
- Да у меня в рассказах не много и пьют-то, - ответил он с улыбкой, словно бы в оправдание. - Но если уж пьют, то пьют конкретно.
Однажды ко мне на дачу прилетели лебеди. Ну, не ко мне, а на озеро, что рядом с домом. Четыре белых, две пары… Пошел на них смотреть, пошел их фотографировать. До чего красивая птица лебедь! Особенно если на воле. Если смотришь вблизи. Фотографировал на телефон, что под руку подвернулось. И вдруг - звонок. Тут лебеди - а тут звонок. Словно разные миры, не состыкованные. Но отвечаю. Оказалось, отец Николай звонит. Что-то не очень срочное спрашивает. Я что-то не очень существенное отвечаю ему. А рядом лебеди плещутся. Поговорили. Нажал на рычажок и дальше любуюсь на лебедей. Но почему-то вот до сих пор в памяти осталось: отец Николай звонил. И - лебеди. Вроде бы и нет никакой связи. А вроде бы и есть.
Нас очень с ним сблизило, но и чуть не поссорило Стояние Зои. Мы в «Благовесте» много писали об этом самарском чуде. Стали невольно как бы хранителями его. И вот когда отец Николай стал по-особому, писательски этим чудом интересоваться, я только обрадовался. Тем более, отец Николай лично знал свидетелей подлинного Стояния Зои. Книга, им написанная, частично публиковалась в газете. То есть я принял его этот труд. Часть он заимствовал, но, конечно же, творчески переработав, из наших старых публикаций (например, та линия, где преподавательница в ослеплении плюет на икону). Частью внес что-то совершенно свое, с чем я могу согласиться, но было и такое, с чем согласиться все-таки до конца не могу. Но в целом книга была «за» чудо, и мне уже этого достаточно. Думаю, отец Николай успешно послужил Самарскому чуду. На всю Россию расширил круг читателей, которым это чудо помогло укрепиться в вере. Послужил своему тезоименитому святому - Николаю Чудотворцу. На которого с годами он все больше и больше становился похож (я даже ему говорил об этом).
А однажды нас с ним пригласили вместе на телеканал «Россия-1». В передачу к Борису Корчевникову, рассказать о Самарском чуде. Помню, как усиленно уговаривал меня отец Николай согласиться и все же поехать (меня бороли сомнения). С нами была еще одна женщина, весьма пожилая. Косвенная свидетельница того «стояния» 1956 года. Можно сказать, почти не ходячая. И ее за собой утянул отец Николай на Прямой эфир (так называлась передача). Она сказала, что поедет, если только батюшка причастит ее перед самой дорогой. И что же? Отец Николай рано-рано утром заехал за ней (а жил он тогда уже в Красноярском районе, за городом). Отвез в храм, попросил сторожа отворить ворота, причастил ее и повез в аэропорт. Не каждый пастырь пойдет на такое.
Приехали. И тут случилось неожиданное. Можно сказать, отец Николай оказался внутри довольно серьезного искушения. Ему дали слово в самом начале… как зрителю, чуть ли не как человеку со стороны... А ей, которую он уговорил и привез, дали слово как эксперту. Не говоря уже обо мне, ведь я оказался невольно «вишенкой на торте», главным действующим лицом всей часовой передачи. Не буду об этом подробно рассказывать. Кому интересно, посмотрите у нас на сайте запись передачи. Скажу лишь, что после этого телеэфира Борис Корчевников вскоре был назначен директором телеканала «Спас» (и сделал телеканал чем-то совершенно блистательным). Было там даже и знамение. Когда обрушилась кровля у здания, где шла запись (эфир-таки не был «прямым»). Никто не пострадал! Но чудо это многих впечатлило уже воочию, ведь обрушение произошло на словах, только лишь на словах-предположении, что чуда Стояния не было… Ответ не замедлил, он был оглушительный. Так и вижу перед собой изумленные, чуточку даже испуганные глаза Бориса Корчевникова, и его отчаянный возглас: «Я знал, знал, что что-то подобное случится…» Нет, ребята, такого и на телестудии нарочно не подстроишь… Тут вмешались иные силы… И был этот эпизод с обрушением заснят, и был он причислен к чуду. Так вот… А у отца Николая «человеческая» обида вылилась в краткий приступ негодования. Не на меня, на тех, кто зазвал его в Москву и по сути дела лишил его слова. Так и вижу его бегущим по длинному коридору и выплескивающим эмоции, а за ним гуськом семенили продюсеры, организаторы, ассистенты… Мы тогда ночевали вместе в гостинице. И я опасался, что его обида выплеснется и на меня. Ничуть не бывало. Он жестко отозвался о работе администрации телепередачи, но сразу вывел меня за скобки («ты сделал все правильно и вел себя в эфире достойно»). Но маленькая обида все же осталась. Некая тень легла между нами.
И вот уже в Самаре в храме, от воскресенья к воскресенью я стал замечать, как сдувается и блекнет его обида. И уже через пару выходных мы вновь с ним стали, как прежде, друзьями. Долго сердиться он не мог. Не такой был человек, чтобы таить какие-то обиды. А вскоре его вновь позвали в Москву на телеэфир. И вновь - рассказывать о Стоянии Зои. В другую уже передачу. Я не поехал (звали и меня). Пусть уж отец Николай там всех их как следует пропесочит. Пусть постоит за наше самарское чудо… Что он и сделал со свойственным ему блеском. Я смотрел передачу по телевизору и искренно радовался за него.
Моя жена Людмила (тоже прихожанка Петропавловки) давно заметила: на вечернем Богослужении, как только пройдет с кадилом по храму мимо нас отец Николай, все сразу, как по команде, начинают улыбаться. Все! И она, и я, и вообще все присутствующие. «Вот что значит стяжал благодать!» - говорит она. А ведь и правда. Все в присутствии отца Николая словно бы расцветают. Улыбаются. Шутят. Как-то чувствуют себя легко и свободно. Если ему сказать, что он большой молитвенник, он бы только посмеялся в ответ. Никаким «исихастом», насколько знаю, он не был. А вот подвижником все-таки был! Скажу то, что не всем может быть приятно. Скажу и как читатель его книг, и как его прихожанин. Как ни прекрасен писатель Агафонов, как ни значителен он, но все же не больше, не выше он СВЯЩЕННИКА Агафонова! Как он служил!.. Его Литургии становились праздником для нас. Я стою на клиросе, и для меня было событием всякий раз, когда он вслух, громко, нет, не читал, не даже произносил, а обращал к Богу так называемые «тайные» литургические молитвы. Он имел особое дерзновение так вот молиться. Не сравниваю его с Иоанном Кронштадтским, но дух свободы и особого дерзновения молитвенного чувствовался на его Литургиях, а это дается только по благодати… и далеко не всем даже и очень хорошим пастырям… А только лучшим из лучших.
Когда два года назад отец Николай перед Великим постом сломал обе руки… мы все за него горячо молились. Переживали. Но мне почудилось в этом какое-то предупреждение ему. Не слишком увлекаться литературой, оставить свое «сердце» в священническом служении… Как-то вот так… Помню, он говорил потом, что после этого неудачного падения его вдруг перестало тянуть к писательскому столу. Что-то особое и он, похоже, почувствовал. Но потом снова затянула литература. И вместо старца, молитвенника он остался пишущим батюшкой. Как-то вот так… У Бога со священников особый спрос. И не мне, мирянину, судить об этих материях. Только лишь осторожно намекну по праву прихожанина.
Просто на моем веку не встретился мне другой такой священник, который бы так совершал Литургию! Ну разве что Батюшка Иоанн, Самарский Батюшка отец Иоанн Букоткин. Чье место отец Николай и занял, по сути дела, в особом совершенно для нашего города Петропавловском храме.
Теперь это место вновь вакантно.
P.S.
В эти самые минуты, как точку вроде бы уже поставил, позвонила его дочь Ксения.
- Папа с утра уже был очень слаб. Хотели его соборовать, должны были приехать на соборование сразу несколько священников. А потом уже, после соборования, обязательно причастить. Но он попросил себя облачить, поднялся, сел, и мы поняли: можем и не успеть дождаться соборования. «Я сегодня умру», - сказал он. Тогда его сын, священник Иннокентий, причастил его до соборования. Потом папа сказал: «Теперь соборование…» И отец Иннокентий начал соборование один. Важно было успеть хотя бы раз помазать папу освященным елеем. Это значило бы, в случае его смерти, что таинство соборования все равно состоялось. Один раз помазал его… Потом стали дожидаться уже выехавших к нам в Белозерки священников. Они приехали, и соборование продолжилось. Мы с мамой с двух сторон поддерживали его на стуле. И вот второй раз помазали его… После этого глаза отца Николая устремились куда-то ввысь… Он видел уже что-то совершенно другое. Потом он два раза улыбнулся… мы это видели по движению его губ.. И тихо отошел ко Господу. Издал только один или два предсмертных хрипа… Это была мирная кончина, о которой молятся все Православные. «Непостыдная, мирная»…
Царствие Небесное дорогому пастырю! Царствие Небесное дорогому другу!
Источник
