Настоящий поэт дает нам видеть мир иначе – в предельной значимости и красоте всего, что мы встретим. Так Гомер открывает Вселенную, как объект восхищения, где мы можем и сами умножать красоту через труд. Подобное ликование труда, удивление о красоте мира и сделанных людьми вещей мы находим только в Ветхом Завете, многие книги которого современны Гомеру. И это не совпадение, – это единство устремления всех лучших людей земли к Богу, как к единому источнику всего, что божественно...
Томас Элиот пишет: «Для читателя поэзия – это сгусток опыта». Того опыта настоящести, который Господь дал пережить поэту, а пережив выразить в совершенных словах...
«Путь мой труден; дело мое такого рода, что без ежеминутной, без ежечасной и без явной помощи Божией не может двинуться мое перо. Ради Христа, обо мне молитесь», – писал Гоголь иеромонаху Оптиной пустыни Филарету.
«Помолись обо мне, чтобы работа моя была истинно добросовестна и чтобы я хоть сколько-нибудь был удостоен пропеть гимн красоте небесной», – просил Гоголь Жуковского за три недели до смерти.
И подавая милостыню о совершенствовании своих произведений, Гоголь ощущал тонкую связь между писательской работой, поддержкой Господней и авторской добротой.
Дар поэта – видеть и прозревать. На латыни писателей называли словом Vates, а это значило не только «поэт», но и «пророк», «провидец». Древние люди, от римлян до кельтов, вообще чувствовали, что дело поэта – не складывать строки, но прозревать мир до сути.
И поэт, vates, умножает красоту и видит суть всюду, даже если людям кажется, что он просто сидит в кафе…
Но светоносность строк поэта зависит от света сердца, от приобщённости Небу, а не от дара как такового.
Потому Гоголь интуитивно старался привести в свои строки сияние милостыней и молитвой – своей и других о нём. Тогда, в обретении светоносности, строки поэта разгоняют всякую тьму и утверждают надежду.
Такие строки помогают читателям ощутить жизнь как подарок, они очищают восприятие, приводят к изумлению и благодарности, то есть – к христианскому измерению сердца, хотя слова о вере могут в таком случае и не звучать – вера в таких строках приходит как обретение, а не именование. Она в таких книгах – свет от невидимой лампы…
Один из даров писателя заключается в том, что он видит что-то красивое в вещах и событиях, мимо которых большинство спешит мимо. Такова уж болезнь человечества – присвоение, о которой Джон Толкиен говорил, что вещи и люди, радовавшие нас свои видом и смыслом, мы присвоили, объявили своими, «стали обладать ими, заперли под замок и перестали на них смотреть». А писатель, поэт, своим вниманием к красоте и отношением ко всему вокруг как к подарку, возвращает и вещам, и людям этот глубочайший смысл дара, когда, например, игрушечный медвежонок наш не потому, что мы можем его в любой момент выбросить, спрятать на чердак или продать, а потому что у нас с ним особые, неповторимые отношения. Тот же смысл – дара в нашей жизни – писатель возвращает и окружающим нас людям, особенно близким.
И вот здесь, в ощущении мира как подарка и внимании к красоте, и кроется вдохновение и даже сама радость жить и творить. Люди бы тоже могли замечать всё это, но им кажется, что они не имеют времени остановиться и увидеть, рассмотреть, вслушаться в цветок, прохожего или камень у дороги. Люди думают, что, если они станут вслушиваться, то пострадает их ритм жизни «с понедельника по пятницу, с восьми до пяти и так – до самой смерти». Поэт же открывает им и себе, что вслушаться в красоту не страшно, и что подлинная жизнь начинается как раз вне всего того, что солидным взрослым людям кажется значительным и серьёзным.
Наследник
