Представляем вниманию читателей портала "Православие.ru" воспоминания замечательной русской писательницы Нины Павловой (к сожалению, уже усопшей), посвященные архимандриту Иоанну (Крестьянкину). В православной среде Нина Александровна известна, в первую очередь, как автор книги «Пасха Красная», посвященной трем убиенным оптинским монахам. Но не многим известно, что оказалась она в Оптине именно по благословению отца Иоанна, который немало посодействовал ее духовному взрослению, особенно в тот период, когда она делала свои первые шаги в церковной жизни
Сейчас уже самой не верится: неужто было такое время, когда можно было подолгу сидеть «при ногу» старца, внимая богомудрым словам архимандрита Иоанна (Крестьянкина)? Правда, случалось это нечасто – старца всячески «оберегали» от посетителей. И картина обычно была такая: батюшка выходит из храма, а множество паломников, приехавших в монастырь за советом к старцу, бросаются к нему.
– Батюшка, – кричит через толпу какая-то женщина, – сын пропал месяц назад. Может, жив или убили его?
Старец оборачивается к плачущей женщине, но поговорить им не дают. Какие-то люди (охранники, что ли?) отпихивают женщину от старца, а его самого быстро-быстро ведут через толпу, профессионально подхватив под руки. Только женщина не унимается, бежит за старцем и кричит, захлебываясь от слез:
– Батюшка, родненький! Сын единственный! Матерь Божья, спаси, помоги!
И тут батюшка как-то выворачивается из рук охранников и благословляет женщину, утешая ее:
– Жив ваш сын и скоро вернется.
Вот так и общались со старцем – на ходу, на бегу, чаще письменно, передавая свои вопросы через келейницу Татьяну Сергеевну и через нее же получая ответ. А сын той женщины уже наутро приехал домой.
Но все же бывали и на нашей улице праздники, когда батюшка Иоанн (Крестьянкин) подолгу и подробно беседовал с людьми. Вот почему ярко помнится осень 1988 года в Псково-Печерском монастыре. Тепло, небо синее, а клены светятся таким золотым сиянием, будто это не кроны, а нимбы над храмами. Монастырское начальство вызвали в Москву, и архимандрит Иоанн (Крестьянкин) говорит, выйдя из храма:
– Ну вот, начальство от нас уехало. Остались только мы, черные головешки.
Батюшку, как всегда, окружает народ, и короткая дорога до кельи превращается в двухчасовую беседу. Кто-то ему приносит стул, мы рассаживается у его ног на траве. И вопросы идут за вопросами:
– Батюшка, что такое перестройка?
– Перестройка? Перепалка-перестрелка.
– Батюшка, благословите нас с мамой переехать в Эстонию. Мы в Тапу хороший обмен нашли.
– Как в Эстонию? Вы что, за границей хотите жить?
Слушаю и недоумеваю: ну, какая же Эстония заграница? А перестройка – это… Это же время митингов, восторга и опьянения свободой. Но каким же горьким было похмелье, когда обнищала и распалась великая держава. Эстония стала заграницей. А в горячих точках и у Белого дома вскоре пролилась большая кровь.
Но пока над головой синее небо, и застенчивая девица с румянцем во всю щеку спрашивает батюшку, как доить коров. Кто-то морщится, не скрывая насмешки: мол, с таким пустяком обращаться к архимандриту? Но для девицы это не пустяк – у нее в монастыре послушание доярки, а коровы, бывает, брыкаются и не даются доить. От смущения девица говорит шепотом, а вот ответ батюшки слышен всем:
– Был у меня в детстве случай. Одна корова давала много молока и вдруг стала возвращаться с пастбища пустой. Начали следить за коровой и обнаружили, что на водопое у реки она всегда забредает в ту заводь, где, мы знали, водились сомы. Подплывают к ней сомики и пьют молоко. Губы у сомика мягкие, нежные, а корове нравится нежность. Поняла, как надо доить?
– Как сомик, – улыбается девица.
– Как сомик.
***
Разные вопросы задают старцу, но главный вопрос – как жить?
– Батюшка, я недавно крестилась и хочу теперь бросить работу, чтобы жить возле монастыря и молиться Богу, – рассказывает паломница из Норильска, преподавательница музыки, лет пятидесяти.
– Значит, вы хотите стать безработной? – уточняет старец. – А за электричество как будем платить?
– Как за электричество? – переспрашивает женщина и осекается, понимая, что даже в деревне надо оплачивать счета за электричество и на какие-то средства покупать хлеб. – Батюшка, подскажите, как же мне жить?
– Надо бы все же доработать до пенсии. Пенсия нам крылышки дает.
– Батюшка, – продолжает расспрашивать паломница, – а православным можно лечиться лекарствами?
– Почему же нельзя? Врачи от Бога.
Эту паломницу я знаю. Мы обе недавно крестились в монастыре, там и познакомились, попав под опеку строгих богомолок в черном, предрекающих скорое пришествие антихриста и чувствующих его вездеприсутствие в мире. Нам с моей новой знакомой это пока не понятно, и богомолки-«ревнительницы» просвещают нас: чай и кофе – напитки бесовские. Обувь на каблуке тоже бесовская, ибо каблук на самом деле копыто, и понятно чье. Ну а про то, что в аптеках торгуют бесовской химией, а искусство – это зловонные миазмы преисподней, тут и говорить нечего. А еще «ревнительницы» убеждают нас, что надо одеваться благочестиво, и вскоре преподавательница музыки появляется в храме, одетая, как они: черный платок в «нахмурку», повязанный по самые брови, кособокая сатиновая юбка до пят и грубые большие мужские башмаки. Смотреть на этот маскарад как-то неловко. Однако уже через неделю «ревнительницы» обряжают во все черное и меня.
А дальше картина такая. Иду я через двор монастыря этакой маскарадной черной вороной, воображая себя благочестивой, а батюшка Иоанн (Крестьянкин) смотрит из окна своей кельи на мое благочестие и стучит по стеклу, пытаясь что-то сказать. Келья батюшки на втором этаже, окна уже заклеены к зиме, и что он говорит – никак не разобрать.
– Батюшка, не слышно! – отзываюсь я снизу.
И тогда архимандрит Иоанн присылает ко мне своего письмоводителя Татьяну Сергеевну, чтобы передать, мол, батюшка просит вас не одеваться в черное.
Переоделась я в свою обычную одежду, и «ревнительницы» так запрезирали меня, что с той поры я лишилась ценной информации о бесовских свойствах чая, а также искусства. В общем, пью чай, читаю Тютчева, а еще люблю хорошую живопись и дивной красоты павловопосадские платки. Платки – это тоже из той осени: на совет к старцу приехали художники, муж и жена. Оба пишут пейзажи и участвуют в выставках, а для заработка (семья многодетная) расписывают на фабрике платки. Жена, чуть стесняясь, достает из сумки и показывает их. А платки – чудо, праздник радости в красках! Но муж, похоже, смотрит на эту фабричную поденку иначе, рассказав чуть позже, как его срамил некий «ревнитель», говоря, что надо расписывать храмы, а не бабье тряпье. Словом, художники смиренно просят батюшку благословить их оставить мирское искусство, чтобы писать исключительно иконы. Помню ответ старца:
– Иконописцов и без вас хватает, а мир заболеет без красоты.
А еще батюшка говорит нам про те «самодельные кресты», когда человек отвергает данный ему Господом путь ко спасению – не хочет нести крест кормильца многодетной семьи или ухаживать за больными родителями, но выдумывает для себя в горделивом мудровании особую «духовную» жизнь. Мы переглядываемся – это про нас. У каждого из нас своя поденка, свои скорби и те тяготы жизни, от которых хочется сбежать в монастырь или уйти сгоряча из семьи. Сколько же семей, уже находившихся на грани развода, сохранилось тогда благодаря старцу! Но об этих семьях надо рассказывать особо. А пока скажу о главном уроке, полученном тогда от старца: с креста не сходят – с креста снимают, а бежать от креста – это бежать от Христа.
Но как же нелегко порою нести этот данный Господом крест! Помню, я пожаловалась тогда батюшке на свои скорби, а вскоре получила от него письменный ответ:
«Дорогая моя многоскорбная Нина! А я ведь вас позову к подвигу – идти дальше за Христом, идти по водам, одной верой преодолевая скорбные обстоятельства жизни своей. Уже многому научило вас страдание, многое приоткрыло из сокровенных тайн духовной жизни, а сколько их еще впереди, но цена их страдание.
А вам, дорогая Нина, говорю не от себя, но от святых отцов:
“Что успокаивает в лютые времена душевного бедствия, когда всякая помощь человеческая или бессильна, или невозможна? Успокаивает одно сознание себя рабом и созданием Божиим; одно это сознание имеет такую силу, что едва скажет человек молитвенно Богу от всего сердца “да свершится надо мною, Господь мой, воля Твоя”, как и утихает волнение сердечное от слов этих, произнесенных искренне, самые тяжкие скорби лишаются преобладания над человеком”.
Это вам на те дни, когда мгла застилает небо над головой и Господь, мнится, оставил создание Свое.
Божие благословение вам и О.
“Одно мне предписывает плоть, другое – заповедь.
Одно – Бог, другое – завистник.
Одно – время, другое – вечность.
Горячие проливаю слезы, но не выплакан с ними грех”.
И вот выплачем и спасемся. Храни вас Господь, а мы о том молиться будем.
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)».
Как же меня поддерживали в те трудные годы письма и молитвы архимандрита Иоанна! Батюшка-солнышко, батюшка-утешитель и батюшка с мученической судьбой. Из лагерей он вернулся с перебитыми пальцами на левой руке, но о годах заточения избегал говорить, пресекая все разговоры о том. И все же однажды, не утерпев, я спросила:
– Батюшка, а страшно было в лагерях?
– Почему-то не помню ничего плохого, – ответил он. – Только помню: небо отверсто и ангелы поют в небесах.
Вот это и было главным при встречах со старцем – ощущение незримого Благодатного Света, льющегося на нас с небес, а с Богом и в скорби легко.
***
Однако вернусь снова в ту осень, когда архимандрит Иоанн (Крестьянкин) подолгу беседовал с людьми.
– Батюшка, – жалуется старушка, – полжизни стоим в очереди на жилье, а живем и доныне всемером в комнатушке. Теснота такая, что внуки спят на одной кровати валетами и друг другу подбородок ногой подпирают.
Следом за старушкой жалуется мужчина и почти кричит, рассказывая, как он десять лет отработал в горячем цеху ради обещанной заводом квартиры, но после перестройки завод приказал долго жить. И что теперь делать?
– Молились бы вы святителю Спиридону Тримифунтскому, – говорит батюшка, – и были бы давно с жильем.
Записываю на всякий случай имя святителя Спиридона Тримифунтского, хотя и не собираюсь молиться ему. Проблем с жильем у меня нет. Точнее, есть. Но, после того как наша семья всего четверть века отстояла в очереди на двухкомнатную квартиру, получив в итоге однокомнатную, мы уже не ждем ничего от властей. Правда, с очереди нас не сняли, обещая дать положенное, но, судя по срокам, посмертно. Так что у нашей семьи теперь другие планы – купим дом возле монастыря в Печорах, благо деньги для этого есть. Нет проблем, если ты при деньгах. Но вот что странно – позже я уже почти в безденежном состоянии купила дом возле Оптиной пустыни, а тут и с деньгами не получалось никак. Более того, каждый раз, как я отправлялась по объявлению о продаже дома, в ноги вступала такая боль, будто в пятки вонзили иголки. Доковыляю кое-как, а дом уже продали или раздумали продавать. Промучилась я полгода в поисках дома, а потом спросила архимандрита Иоанна:
– Батюшка, да почему же у меня никак не получается купить дом в Печорах?
– Потому что ваше место не здесь, а в Оптиной пустыни.
Прости, Господи, мое невежество, но ни о какой Оптиной пустыни я в ту пору и не слыхивала, усвоив из слов старца единственное: меня хотят изгнать из моих любимых Печор. Пришла я с этой обидой к моему духовному отцу архимандриту Адриану, но и тот благословил съездить в Оптину пустынь. Съездила. Не понравилось. Руины храмов и горы мусора вокруг. Монастырь еще только начинали восстанавливать. И мерзость запустения на святом месте поражала настолько, что я тут же отправилась к архимандриту Кириллу (Павлову) с жалобой на старцев, выселяющих меня непонятно куда.
Помню, как улыбался отец Кирилл, слушая мои причитания, а потом сказал, благословляя на переезд:
– Благодатная Оптина, святая земля.
Как же благодарна я теперь Господу, поселившему меня на этой святой земле, но какой же трудной была дорога сюда!
– Мы у Господа тяжелые хирургические больные, – говорила мне позже одна монахиня. – У каждого своя гордынька и своя корона на голове. А Господь жалеет нас, неразумных, и лечит уже хирургическим путем.
Словом, переезду в Оптину предшествовала та «хирургия», когда отсекалось все, чем тщеславилась, бывало, душа. Сбережения съела инфляция. А то, что казалось прежде значительным: литературный успех, публикации, жизнь в кругу знаменитостей – все стало ненужным и уже немилым, когда тяжело заболел сын и умирала, казалось, мама… В квартире стоял тяжелый запах лекарств, под окном ревело моторами московское шоссе, и в сизом тумане выхлопных газов было порою нечем дышать. Как же мы мечтали тогда о деревне и о глотке, хотя бы глотке, свежего воздуха! Но пока я привередничала, не желая переезжать в Оптину, цены на здешние дома, стоившие прежде дешевле дров, возросли настолько, что были уже не по карману.
Вот так и свершилось то, о чем заранее предупреждал батюшка Иоанн (Крестьянкин): над головою черное небо в тучах и такая отчаянная беспросветность, что я уже даже не взмолилась, а возопила к святителю Спиридону Тримифунтскому, умоляя помочь. Помощь пришла незамедлительно, и я лишь твердила про себя: так не бывает. Но так было. И вскоре мы уже купили дом возле Оптиной пустыни, где и стали оживать, возвращаясь к жизни мои родные. Помню, как сын, пролежавший в больнице четыре месяца, сначала неуверенно вышел в сад, а потом убежал купаться на реку, и вот уже мы, как в прежние времена, плаваем с ним наперегонки. И мама снова прежняя мама. Вот она несет с огорода редиску и радуется, что взошла морковь.
Особо любимых угодников Божиих много. Но святитель Спиридон Тримифунтский был в моей жизни первым святым, через которого открылась та бездна милости Божией, когда на опыте узнаешь: Господь не дает испытания свыше сил, но все ко благу и все промыслительно. И я так полюбила святителя Спиридона, что ежедневно читала ему тропарь:
«Собора Перваго показался еси поборник и чудотворец, богоносне Спиридоне, отче наш. Темже мертву ты во гробе возгласив, и змию во злато претворил еси, и внегда пети тебе святые молитвы, Ангелы, сослужащие тебе, имел еси, священнейший. Слава Давшему тебе крепость, слава Венчавшему тя, слава Действующему тобою всем исцеления».
Помню, как в Оптину пустынь приехала на все лето семья Воропаевых с детьми, а снять жилье не получалось никак. Пришли они ко мне грустные и говорят, что никто не берет с детьми на квартиру и придется им отсюда уезжать.
– Давайте, – предлагаю, – читать тропарь святителю Спиридону Тримифунтскому.
Начала читать, а дети смотрят на меня с недоумением, не понимая слов тропаря.
Вот и пришлось рассказывать им о святителе Спиридоне, ибо тропарь – это краткое его житие. Тут за каждой строкой своя история, и особенно детям понравилось про то, как «змию во злато претворил еси». Было это во времена страшного голода. Пришел к святителю Спиридону бедняк и заплакал, рассказывая, как просил у богача взаймы хлеба для своей голодающей семьи, а тот отказался дать что-либо без денег.
Через сад в это время проползала змея, и святитель тронул ее посохом, превратив незаметно для бедняка в слиток золота. Отдал он золото голодающему, велев выкупить его у богача обратно, когда будет хороший урожай. Потом голод миновал и был такой обильный урожай, что земледелец с лихвой расплатился с богачом за взятый взаймы хлеб и, выкупив золото, вернул его святителю Спиридону. Святой отнес золото в сад, и слиток по его молитве превратился обратно в змею, тут же ускользнувшую из сада. Все это происходило на глазах изумленного земледельца, дабы уверился и возблагодарил Господа, неизменно пекущегося о нас…
Святителя Спиридона Тримифунтского всегда почитали на Руси как покровителя бедных, бездомных, страдающих. В честь него возводили храмы и называли улицы, взять хотя бы знаменитую Спиридоновку в Москве. А в те трудные годы, когда восстанавливали разоренную Оптину пустынь и все вокруг лежало в руинах, в монастыре ежедневно читали акафист святителю Спиридону Тримифунтскому…
Рассказала я детям, как дивно помогает святитель Спиридон, и мы уже с большим воодушевлением прочитали тропарь и акафист ему. Только кончили читать, как окликает меня с улицы соседка:
– Хочу сдать на лето садовый домик какой-нибудь семье. Нет ли у тебя таких знакомых?
– Есть! Есть! – закричали тут разом все Воропаевы.
С тех пор каждое лето они жили в этом «своем» домике.
***
Ровно год я читала ежедневно тропарь святителю Спиридону Тримифунтскому. Ничего не просила, но лишь благодарила от всей души. А через год пришла телеграмма с известием, что мне надо срочно выехать в Москву для получения двухкомнатной квартиры.
Приезжаю, а инспекторша по жилью смотрит на меня огнедышащим взором и говорит, задыхаясь от ярости:
– Всех блатных наизусть знаю, но такого блата, как у вас, еще не видела!
Ничего не понимаю. Какой блат? Откуда? Постепенно выяснилось – никто не собирался мне ничего давать. Напротив, начальство распорядилось дать эту квартиру каким-то нужным людям. Дело было уже решенным, как вдруг квартиру по очереди предоставили мне. Разгорелся скандал: почему «упустили»? И теперь инспекторша жаловалась мне:
– Нет, я же еще и виновата. Да я, как лев, против вас боролась! Я себе голову сломала, вычисляя ваши связи. Всех вроде знаю, а тут – не пойму. Ну, хорошо, квартира ваша, но откройте секрет – кто за вами стоит?
– Святитель Спиридон, – отвечаю.
– Кто-кто? – не поняла инспекторша.
Но я уже не стала ничего уточнять. Впрочем, той квартирой мы владели недолго. Моя старенькая мама слабела с годами, а до монастыря было далековато ходить. Вот и обменяли мы престижную квартиру в центре на куда более дешевую квартиру в зеленом «спальном» районе, чтобы купить новый дом возле монастыря.
Место здесь дивное и всегда красиво. На Рождество искрится под звездами снег, а весной все бело от цветущих яблонь. Воздух гудит от благовеста колоколов, а мы всей семьей идем в храм. Мама часто крестится на купола Оптиной, а сын, опережая нас, уходит вперед. Сколько живу здесь, а все удивляюсь: да за что ж мне такая милость? И все чаще вспоминается старенький батюшка Иоанн (Крестьянкин), вразумляющий нас, неразумных: «Промысл Божий управляет миром и судьбами каждого из нас». Все так. Но поверила я этому уже только в Оптиной.
