Современный человек обычно под счастьем понимает его ветхозаветную, дохристианскую версию, ассоциируемую с успешностью. Христианство же сделало доступным для человека настоящее счастье.
Православное христианство окружено стереотипами. Один из наиболее распространенных: «Православных христиан легко определить. Это хронически несчастные люди со страдальческим выражением лица». Действительно, часто к вере человек приходит не в самые благополучные времена. Чаще всего он ищет и находит Бога тогда, когда ему отчаянно плохо. Но это вовсе не значит, что страдание — это единственное возможное для него состояние. Наоборот, именно открытость Богу дает человеку самый прочный вид счастья, которое в Евангелии называется блаженством.
Двадцатый век вошел в историю человечества не только как время двух мировых войн или освоения человеком космоса. Для христианского богословия двадцатый век оказался временем, когда осуществился так называемый «антропологический поворот». Если до двадцатого века богословие по преимуществу занималось осмыслением аспектов бытия Божественного, уделяя внимание земным реалиям по остаточному принципу, то после мировых войн стало понятно, что теперь религиозная мысль должна сосредоточиться на бытии человека.
Богословы различной конфессиональной принадлежности (К. Ранер, П. Тиллих, Н. Бердяев, С. Франк, К.С. Льюис и др.), не сговариваясь, стали задавать одни и те же вопросы. Что может сегодня дать христианство людям, пережившим опыт боли, страдания и утраты близких? Способно ли Евангелие принести человеку счастье? И если да, то в чем оно тогда состоит? Данные рассуждения не были проявлением ограниченного религиозного прагматизма, но вполне укладывались как в пастырскую парадигму, так и в логику популярной в двадцатом веке экзистенциальной философии, для которой человеческое бытие представляет первоочередную ценность (хоть и по-разному понимаемую).
Для одних экзистенциалистов (Сартра, например) важным было отстаивание границ человеческого бытия, внутри которых только и может существовать персональное счастье и которое необходимо оберегать от стороннего влияния, от «ада» чужого бытия. Для других (например, К. Ясперса) — подобное восприятие казалось неверным. Замкнутость отдельного бытия-экзистенции, по мнению Ясперса, лишала человека счастья. Его, по мнению философа, можно ощутить только преодолев сковывающую «упаковку» эгоизма. Для этого необходимо достичь «предельного состояния», которое в положительном значении имеет форму любви. Иными словами — человек только тогда способен по-настоящему почувствовать счастье, когда с доверием откроется другому или Другому (то есть Богу), разомкнет удушающие границы собственного микромира, осуществив бескорыстный дар любви.
Такое понимание в общем и целом близко евангельскому восприятию счастья. Хотя само слово «счастье» (ευτυχία, евтихиа — досл. «добрая судьба или участь») в новозаветных текстах не встречается. Вместо него используется понятие «блаженство» (μακαριότητα, макариотита). И такое противопоставление блаженства счастью не случайно. О последнем, выражающем себя преимущественно через материальные категории (здоровье тела, количество детей, наличие земли, скота), довольно много говорится в ветхозаветных произведениях.
Здесь мы имеем дело с счастьем замкнутым, тщательно оберегаемым и очень уязвимым, ассоциируемым в современном мире с понятием «успешность». В нем самом нет ничего плохого, кроме того, что исключительная фиксация на нем чревата страданием. Вот как об этом говорит Книга Иова: «Человек рождается для труда (в ином варианте перевода «для страдания». — А.Б.), как искры, чтобы устремляться вверх» (Иов. 5,6).
Эта фраза очень похожа на ту, что звучит в рассказе В. Короленко «Парадокс». Его (рассказа) основной персонаж — безрукий трюкач Феномен — пишет, зажав перо ногой: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Короленко через своего необычного героя сознательно переиначивает библейские слова, чтобы самому себе, как кажется, доказать: настоящее счастье все-таки выше земных категорий успешности. За год до создания «Парадокса» у Короленко умерла дочь. И написание рассказа стало началом возвращения писателя к жизни.
Продираясь сквозь глубочайшее страдание, автор ищет утраченное счастье, в лице собственного калеки-персонажа признавая, что блаженство всё же выше счастья. Ведь оно не ограничивается горизонтальным видением мира, но открывает человеку духовную вертикаль, соединяющую землю с Небом. И именно это соединение позволяет даже в страдании найти место для любви.
О блаженстве говорят нам девять заповедей Христа. Каждая из них является по большому счету парадоксом. Как может быть блаженным плачущий, гонимый, нищий? Но в том и дело, что вертикальная перспектива счастья, открываемая нам Христом, не зависит от внешних обстоятельств. Человеку для переживания блаженства более не требуется отделять от общего блага какую-то часть и на ней замыкаться, рискуя превратиться в диккенсовского Скруджа или гоголевского Плюшкина. Блаженство дает человеку больше, чем пребывание «с-частью». Оно не требует отделения, но, наоборот, включает человека в совершенную полноту реальности Божией.
Если ты чист сердцем, кроток, дорожишь миром, всё самое ценное тебе уже на самом деле принадлежит. Восстанавливая связь с Богом, входя в общение с Ним, человек испытывает блаженство. Оно похоже, вероятно, на то, что чувствуют живые существа от солнечного света, питающего их и несущего жизнь. Не зря искренне верующего святой Иоанн Тобольский сравнивает с подсолнечником. Как подсолнечник открывается солнцу, поворачивает вслед ему свою верхушку, а затем, благодаря такому усердию, приносит урожай семечек, так и человек, стремящийся быть с Богом, открывает Ему сердце, ощущает силу Его живительной благодати и благодаря этому делается обладателем богатого дара любви, адресованной как Творцу, так и окружающим.
Человек, как создание Божие, действительно сотворен Им для счастья любви одновременно принимаемой и даримой, выражаемой через земные категории, но от них не зависимой. И при стремлении подменить блаженство каким-либо суррогатом, внутренняя жажда по счастью будет лишь усиливаться. Это всё равно, что пытаться потушить костер бензином. По-настоящему утолить жажду счастья способен только Бог, обещавший нам через Сына Своего — тот, кто будет с Ним, будет жить по совести, исполняя заповеди не из страха, а по любви, «тот не будет жаждать вовек» (Ин. 4,14).
Газета "Культура"
