Подписали мне книгу «Имперцу от националиста». О чём? История землевладения в России с домонгольских времён по дни наши. Читаю: общедоступные факты, известные всем имена, научно признанная статистика, никакой фоменковской или, там, гиперборейской «альтернативности». Патриотичность автора, его русскость, нравственно обоснованная гражданская позиция вне каких-либо сомнений. Видна многолетняя кропотливая работа по сбору и отбору материалов, изложение замысла достаточно структурировано… но! Но книга меня оскорбила.
Не меня лично – она оскорбила моё почитание родителей, моих дедов, прадедов – тех, кто реальностью лиц и судеб материализует для меня понятие Родины. Оскорбила точкой зрения на мотивации их поступков, оценкой целей их устремлений – оскорбила сожалением о нерациональности их жертвенности
«Оскорбление – тяжёлая обида, унижение». А ведь это болезненное чувство не испытываешь ни от политического разномыслия с кем-либо, ни от культурологического противостояния. Подобное ощущают люди, лишь вступив в спор о вере. Особенно, когда в невольно-ненужной полемике сойдутся даже самые мило-интеллигентные, самые толерантно воспитанные атеист и ортодокс. Ведь при всей внешней неагрессивности они оба неизменно помнят, что кто-то из них – обязательный идиот.
Слово «патриотизм» широко и щедро покрывает собой великую множественность убеждений, убеждённостей и убежищ, окутывает несмесимое и неслиянное разнообразие политических, общественных и даже экономистских точек зрения и направлений мыслей, единит самых разнородных, преклоняя их головы к сердцам – слепляя общей любовью к отчизне, отчине, Отечеству. Патриотизм, как несомненная, непреходящая и непобедимая любовь, – то же вероисповедание, только не на духовном, а на душевном уровне. И потому в патриотизме не важны и не знатны ни чьи умственные партийность или происхождение, гениальность или выученность. Любовь превосходит все смыслы и толкования.
Однако, увы, исповедание даже абсолютной Истины не уберегает единоверцев от личной ревности, от растраты на соревновательность. Себялюбие – от мелкодушия, эготизм – от мелкодумия. Со дней Каина и Авеля множатся истории распрей, раздираний и расколов. Оттого-то и сократил Господь после Потопа долготу наших жизней, дабы не переполнялась мера страданий отцов лицезрением кровавых междоусобиц детей, внуков и правнуков
Сегодня уже мало кто всерьёз говорит об изменениях в обрядности как о причине Раскола Русской церкви, хотя имена Патриарха Никона и протопопа Аввакума всё так же легковесно употребляют для обозначения размежевания русского общественного сознания по принципу «реформаторство – косность». Ныне в духе времени Раскол трактуют более как экономико-социальное явление: тут и внутриклирикальная борьба за власть и царскую милость, и народная реакция на уложения Земского собора 1648 года, лишившие крестьян права менять себе хозяев, с бессрочным розыском беглых и расширением дворянских прав на землю, и неконкурентность наших товаров при всё более активном проникновении на российские рынки английских, голландских и даже иранских купцов…
Но вот что о таких трактовках писал митрополит Иоанн (Снычев): «Причина непонимания здесь – как и во многих иных случаях – одна: оскудение личного духовного опыта, присущего настоящей, неискаженной церковной жизни. Его значение невозможно переоценить. Мало того, что он даёт человеку бесценный внутренний стержень, живую уверенность в смысле и цели существования – в масштабах исторических он служит единственным связующим звеном в бесконечной череде сменяющих друг друга поколений, единственным мерилом преемственности и последовательности народной жизни, единственной гарантией понимания нами собственного прошлого».
И продолжал: «Настоящая причина Раскола – благоговейный страх: не уходит ли из жизни благодать? Возможно ли ещё спасение, возможна ли осмысленная, просветлённая жизнь? Не иссяк ли церковный источник живой воды – покоя и мира, любви и милосердия, святости и чистоты?»
Поколение Алексея Михайловича, Стефана Вонифатьева, Аввакума и Никона, выросшее и возмужавшее в послесмутье, уже не жило кошмарами прошлого, потому и не довольствовалось терпимостью бытия настоящего, на него ложилась ответственность за будущее. Решимость для такой ответственности человеком середины XVII века черпалась в его вере. Ведь не родились ещё ни Сен-Симон, ни Адам Смит, ни Маркс, и потому выбор направления развития обновлённой романовской России виделся только как исполнение воли Творца, осуществление Божественного о ней промысла.
Россия могла пойти лишь туда, куда указало бы Православное богословие
Потому-то богослужение, из века в век обеспечивающее нации непрерывность духовной традиции и хранимое церковными уставными книгами, и стало поприщем, на котором сошлись в несоглашательстве два основных направления патриотизма – много позже определённые как «национализм» и «имперскость». И тут-то мы даже из нашего секуляритивного сегодня можем, если не понять, то уж точно прочувствовать весь тот разброд умов и мыслей, каковой кометным хвостом тянулся от слишком грозной централизации и реакционных лжецарствий
Какой ценой Иоанн Васильевич свёл под единоначалие управление государством – писано-переписано, но не дано ему было укрепить иерархию церковную и согласовать её. За сотню лет ни Стоглавый собор, ни затем Троице-Сергиевские справщики Ермогена, ни возобновленное после пожарищ Смуты патриархами Филаретом, Иоасафом и Иосифом печатанье сверенных книг так и не остановили размножение и разветвление вольных и невольных разнопрочтений уставных и требных текстов. Совершенно в русле этих попыток упорядочения «лета 7157 (1649), мая в девятый день по государеву цареву и великого князя Алексея Михайловича всея Руси указу, и по благословению господина святителя Иосифа» велено было «ехати» в Иерусалим за древними достоверными списками келарю Арсению Суханову, привезшему в Россию со «старожитных мест» около 700 рукописей, в том числе 498 из Афонских монастырей.
25 июля 1652 г. митрополит Новгородский Никон принял на себя патриаршество всея Руси. Не он начинал реформы богослужения, но ему выпало их завершать. Однако, несмотря на крепость своего нрава, столь ярко проявленного в усмирении новгородского бунта, а также на небывалые полномочия, доверенные ему царём, новый первосвятитель не посчитал для себя правильным принимать вольные решения, за которыми предвидел церковные и народные волнения. Два года ушло на подготовку архиерейского собора, признавшего необходимость исправления книг и обрядов. И только ещё через два, в 1656 году, следующий собор в присутствии патриархов Антиохийского Макария и Сербского Гавриила теперь уже в повелительном порядке объявил о введении во всех церквях новых книг и сжигании старых.
При этой смене служебников не подразумевалось никаких репрессий к противящимся, коли не станут они принародно хулить и поносить нововведения. Более того, сам патриарх простил наплевавшего ему в лицо прямо в алтаре протопопа Ивана Неронова и благословил его отправлять литургию по старым служебникам. Все гонения исходили от государевого монастырского приказа, и с устранением Никона они только усилились.
Однако поднятое Аввакумом сопротивление решениям четырёх соборов фанатично винило во всём только опального уже патриарха. В этом сугубом упоре на личностное и обнажилась вся мелкодушная ревность и мелкодумная зависть вождей старообрядчества. Какой уж тут патриотизм, какая здесь любовь к отчизне, – какая вообще любовь?! – если человек живёт и дышит одной лишь ненавистью? И заражает ею, подчиняя ближних и дальних стращанием наступающего конца света и неминучими карами за неверие ему.
Наружно религиозно оформленная, но в сути идейная гражданская война на десятки лет заплескалась от Соловков до Каспия, от Дуная до Иртыша, да так, что последняя её волна достигла Грановитой палаты в июле 1682 года, толкнув до судорог запуганного мальчика Петра в ненависть всякой русской древности
«Никон» и «Аввакум» = «реформаторство» и «косность»?
Что же на самом деле лежало в непреодолимости идейного противостояния двух этих земляков, в юности – столь доверительных сотоварищей, а в зрелости – сопутников в поисках духовного идеала Православной Руси? Повторюсь: ни прения о количестве «аллилуйя», ни хождение посолонь или встреч, ни перстосложение, ни смена метаний на поклоны сами по себе не смогли бы породить ту неукротимую ярость, с каковой (из несомненно благих побуждений) «ревнители благочестия» разорвали не только свой «кружок», но и саму Россию.
Под спорами об обрядности скрывалось два вечных представления о Божественном промысле о Руси, об её эсхатологическом предназначении – представления, которые и сегодня сталкивают в несдерживаемой страстности патриотов, несомненно исповедующих веру в Родину.
Действительно, в простонародной настороженности ко всему чужому, – а после Смуты с её польскими иезуитствами, работорговцами-крымцами и мародёрствующими казаками, – в практикой нажитой ксенофобии «аввакумовцы» получили опору для распространения своего представления о будущем Православии как о религии сугубо родоплеменной. Де, нет уже более право славящих Бога ни греков, ни грузин, ни румын, ни сербов. Отпали все и оеретились.
«Никонеане» же видели Православие как религию вселенскую. И их представление о России – представление о столпе и утверждении миру, о христоподражательном русском служении человечеству до Его Второго пришествия.
Что ж, «Аввакум» и «Никон» = «национализм» и «имперскость»?
Замыкание по примеру иудеев в своей нации, твёрдо и тайно хранящей истину посреди уже безвозвратно погибшего мира, могло оправдываться только скорым завершением земной истории. Или же остановкой времени. И конца искренне ждали год, два, пятьдесят лет. Впрочем, когда история не завершилась, а время продолжило своё течение, религиозно обоснованная изоляция выгодно индульгировала старообрядцам двойные стандарты поведения в отношении к «падшим» единокровцам: русские «праведные» скопцы или субботники безжалостно эксплуатировали русских же «еретиков» – никониан, не платя налоги «царю-антихристу», создавали внутренне беспроцентные банки и не рекрутировали свою молодёжь на защиту Отечества. Так совершенно мафиозно скапливался капитал, объясняемый некоим особым трудолюбием и рачительной смекалкой. Капитал, который, кстати, из наследной вражды к русской государственности весьма активно финансировал большевиков.
Бог поругаем не бывает, и ненависть ко всем и вся обнажилась безблагодатностью раскольничества – отсутствием у них святынь (ни мощей, ни чудотворных икон) – и оборением прелестями, разорившими учение в дробь дикого сектантства
Почему же столь наглядный урок злобства старообрядчества, распылившегося в десятки уродских сект-толков «молокан», «прыгунов», «дырников» и «рябинников», не впрок некоторым нынешним националистам? Что ж они, кроясь солженицыновским смыслоблудием о «сохранении народа», кричат про какое-то «проклятие имперскостью»?
В своём сплющенном мировоззрении не сознавая, что для русских, в отличие от тибетцев, цыган и прочих «безвременных», национальный изоляционизм смертельней массовой народной жертвенности непокорения «наполеонам-вильгельмам-гитлерам»? Губительней «нерациональной» жертвенности и ради далёких, но единоверных греков и болгар, и ради вошедших в нашу семью-империю кабардинцев, якутов и ульчей?
Да, само бытие России, само существование русского народа оказываются возможными только в исполнении воли Творца, в воплощении Россией Божественного промысла – являться утверждением миру. Проходя через несоизмеримые ни с чем испытания, наш народ-то и остаётся живым, и восстаёт во всё новых силах лишь через тягу свою к великой, величайшей цели! А вот «крест» сегодняшнего национального вымирания есть следствие отказа русскими от своего мессианства
Братья-националисты, да разве кто смеет сомневаться в сверхценности нации как высшей формы общественного единства, в её государствообразующем примате и в праве на власть в своей стране? Разве кто не жаждет своему народу многолюдья и безбедности? Ведь и мы, имперцы, движимы тем же желанием счастья и процветания Отечеству, отчизне, отчине, водимы верой в славное будущее России. Так, давайте же проклятий, без оскорблений сожалением о «нерациональности» русской жертвенности во имя, пусть на чей-то взгляд, очень высоких и слишком далёких устремлений. Мы же – все патриоты. И патриотизм наш, как несомненная, непреходящая и непобедимая любовь, превосходит все наши смыслы и толкования.
Василий Дворцов/Русский сайт
