Старший научный сотрудник отдела новейшей истории Русской Церкви Наталия Александровна Кривошеева представляет ранее не публиковавшиеся воспоминания о Патриархе Тихоне его помощницы Валентины Мироновны Мироновой.
В Церкви воздается хвала женам-мироносицам, но в жизни Русской Церкви до 1917 года обыкновенным женщинам отводилась только роль ее прихожанок. Изменения в церковном статусе женщин зафиксировал Всероссийский Поместный Собор 1917–1918 годов. Уже в преддверии Собора впервые за всю историю Церкви женщинам было представлено право голоса и участия на приходских собраниях в избрании кандидатов на Поместный Собор.
Среди определений, принятых на последнем заседании Собора 7 (20) сентября 1918 года, есть и решение о привлечении женщин к деятельному участию в церковной жизни – не только в приходских, но и благочиннических и епархиальных собраниях; женщинам было разрешено не только занимать должности церковных старост, но и в исключительных случаях «исполнять должности псаломщика со всеми правами и обязанностями псаломщиков», только без права включения в клир[1].
В годы гонений на Церковь женщины, принимая на себя обязанности церковных старост, стали активными помощниками приходским священникам: они обращались к властям с просьбами против закрытия церквей, изыскивали средства для жизни храма, выражали протесты против арестов, пели и читали на службах, поддерживали порядок в храмах. Девушки и женщины по благословению духовников нередко сопровождали арестованных в места заключения, а, когда закрывали храмы, предоставляли свои дома для тайных богослужений, собирали посылки для передачи заключенным священнослужителям, помогали семьям, оставшимся без кормильцев, принимали на постой ссыльных священнослужителей, оказывали им посильную помощь.
В ХХ веке женщины, втайне от мужей крестили внуков и детей, напоминали им о Боге, хранили церковное предание и передавали его потомкам. Когда начались более благоприятные для веры времена, именно женщины стали настоящей опорой для Церкви, принимая активное участие в восстановлении храмов и возрождении церковной жизни.
В архиве Михаила Ефимовича Губонина сохранились записанные им воспоминания одной их таких «мироносец» Патриарха Тихона – Валентины Мироновны Мироновой, которые мы публикуем впервые.
Сведения о Валентине Мироновне Мироновой
Из рассказов самой Валентины Мироновны известно, что она росла сиротой и воспитывалась в приюте, так что в полной мере испытала все тяготы и горести одинокого детства. В 1917 году, будучи уже взрослой девицей, она с приятельницей пыталась 21 ноября (4 декабря по новому стилю) проникнуть через Троицкие ворота Кремля на чин настолования Патриарха Тихона, избранного на Поместном Соборе. Пройти сами они не могли, так как в Кремль в тот день пропускали только по соборным билетам, а всех остальных желавших попасть в Успенский собор бесцеремонно оттесняли вооруженные латыши и китайцы, охранявшие завоеванный большевиками Кремль. Почетного председателя Собора митрополита Киевского и Галицкого Владимира (Богоявленского), въехавшего было через Кутафью башню на Троицкий мост, вооруженная охрана попросила выйти из экипажа и дойти до Успенского собора пешком. Старец вылез и начал пробираться через толпу к узенькой калитке в воротах. Здесь, увидев в толпе двух наших девиц и узнав об их желании присутствовать на интронизации, митрополит Владимир неожиданно вручил им два входных билета – таким образом желание их внезапно осуществилось, к великой радости.
Именно тогда, оказавшись в Успенском соборе, Валентина Мироновна впервые увидела Патриарха Тихона. Своим светлым и благостным обликом он произвел на нее глубокое впечатление; с того времени она неопустительно посещала все его богослужения.
Впрочем, самая первая встреча с Патриархом произошла у нее еще в детстве, когда она жила в приюте, а будущий Патриарх был Ярославским архиепископом. Но то детское впечатление со временем померкло, теперь же с новой силой она испытала на себе его благодатное влияние, о котором свидетельствовали и многие другие люди.
С 1918 года Валентина Мироновна по приглашению Патриарха взяла на себя заботу о его белоснежных куколях: следила за их чисткой, ремонтом, занимаясь этим до кончины Святейшего.
Патриарх знал об одиночестве и неустроенности жизни Валентины Мироновны, о ее многоболезненности: она долгие годы страдала белокровием и другими недугами, неоднократно нуждалась в серьезных операциях. Святейший Патриарх всегда помогал ей в таких случаях – устраивал к хорошим хирургам, обеспечивал уход за ней в больнице, оказывал материальное содействие. Валентина Мироновна всегда с чувством глубокой благодарности вспоминала это внимание к себе со стороны Патриарха, находившего время и для таких дел.
Впоследствии, когда Святейшего не стало, она, несмотря на свои немощи, регулярно приезжала на место погребения Патриарха в Донском монастыре, хотя обитель находилась на значительном удалении от Новослободской улицы, где жила Валентина Мироновна. Она говорила с твердой убежденностью, что живет и двигается только по молитвам Святейшего, так как врачи давно отказались помогать ей, считая ее состояние неизлечимым.
Она сохранила немало воспоминаний о дорогом ее сердцу Святейшем Патриархе и охотно делилась ими с вопрошавшими.
Валентина Мироновна скончалась 30 августа (12 сентября по новому стилю) 1961 года. С уходом ее колоритной фигуры московские ряды почитателей памяти Святейшего Патриарха Тихона заметно и непоправимо поредели. Отпевание Валентины Мироновны было совершено 1 (14) сентября 1961 года в храме преподобного Пимена Великого на Селезневке. Погребена она на Ваганьковском кладбище.
Воспоминания Валентины Мироновны Мироновой о Патриархе Тихоне
ДАВНИЕ ЗНАКОМЫЕ
Помню, раз вечером шли мы – знакомые женщины – по Донскому проезду в монастырь. Идем, разговариваем. Смотрим: навстречу нам, из монастыря, едет на извозчике Святейший с Анемподистом [Алексеевым] куда-то в город служить. Все мы ему поклонились, а он благословил нас...
Увидев же из пролетки меня, Святейший кивнул мне головой и постучал указательным пальцем себя по лбу (херувиму на куколе)... Я сразу поняла. Это значило: «Приходи скорее куколь чистить!»
Я всегда ему куколи чистила – с 18-го года, когда он на Троицком подворье первый раз дал мне эту работу. С тех пор так при этом деле и состояла...
В первый раз я его увидела еще в 1912 году... Я одинокая росла, в приюте. И вот, повезли нас на лето в лагерь около станции «Пречистое». Провели там лето, а потом на обратном пути в Москву побывали мы в Ярославле, в Спасском монастыре. Он там как раз служил: Преображение было...
Всех нас, сиротских девочек, оделил просвирками и гостинцами. Кормили нас там, в монастыре, угощали: Владыка приказал.
Вот, на Троицком подворье в первый-то раз я ему это и рассказала. Он тоже припомнил все это, благословил меня и говорит: «Вот видишь, как мы с тобой давно знакомы!»
С тех пор я и стала всегда ему куколи чистить да наметки гладить...
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1958[2].
«НЕ ДОРОГ ПОДАРОК, А ДОРОГА ЛЮБОВЬ»
Был 1920-й год. Гражданская война, голод... холод...
На Введение, в день вступления своего на Патриаршество, Святейший служил на Троицком подворье литургию в своей обычной домашней скромной обстановке.
Тогда, в голодные годы, было обычаем среди прихожан и некоторых постоянных богомольцев Троицкого подворья приносить иногда от своей скудности что-либо из съестного и Святейшему. Святейший, конечно, не голодал, но люди, желая хоть чем-нибудь выразить ему свою любовь, несли кто что мог. Кто нес домашний пирог с рыбой или вареньем, кто – печенья, кто – еще что-нибудь из несложной гастрономии того времени.
Все принимал Патриарх с благодарением и улыбкой. В этот день, как и всегда после литургии, он вышел на солею благословлять народ, который любил и ценил этот момент личного общения с любимым своим Архипастырем и Отцом.
В конце благословения среди других подошла к нему одна старая, бедно одетая женщина и, прежде чем принять благословение, подала ему на бумажке кусок колотого сахару и два соленых огурца и сказала: – Прими, отец, – не погребуй[3]...
Святейший принял подарок, передал его стоявшим тут же возле него иподиаконам, а сам, нагнувшись с солеи, обнял старуху и поцеловал ее в лоб...
Подобные сцены бывали нередко на Троицком подворье... Бывали они и в других местах, где служил Святейший...
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1946.
«...И ВСЕЯ РУСИ...»
Святейший как-то рассказывал, что в середине 70-х годов прошлого столетия, когда ему было 11–12 лет, отец его, священник, отдыхая на сеновале видел во сне, что Вася его будто бы стал как-то там «и всея Руси...» А как именно: в каком виде и при каких обстоятельствах, все это совершенно неясно. Ясно было только то, что «и всея Руси...»
Проснувшись, отец Иван рассказал все это своей жене, заключив рассказ недоуменными словами:
– Анюта, – к чему бы это?!.. Но «к чему» – они так и не узнали... Не дожили!..
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1946.
СУЖДЕНИЕ КОНВОИРОВ О ПАТРИАРХЕ ТИХОНЕ
Конвоиры, дежурившие в квартире Патриарха Тихона во время его заключения в Донском монастыре, говорили о своем арестанте:
– Всем бы хорош старик, только вот молится долго по ночам, – не задремлешь с ним!..
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1952.
ВАСИНА ШУБА
«В Пскове семинарист Вася Беллавин – будущий Святейший Патриарх Тихон – являлся обладателем хорошей шубы.
Мальчишки, товарищи по семинарии, из тех, кто победнее, постоянно брали у Васи эту шубу – напрокат: съездить к родным, пройтись в город и т. д.
Поэтому нередко бывало так: смотрит кто-нибудь из скучающих семинаристов в окошко и, вдруг увидав удаляющуюся фигуру в знакомой шубе, спросит в раздумье:
– А куда это Вася пошел гулять?.
На это обычно товарищи отвечают довольно равнодушно:
– Никуда он не пошел... Вон – сидит, уроки учит...
– А!.. так это шуба его гуляет!..
Таким образом постепенно и семинаристы и преподаватели привыкли к тому, что обычно «Вася дома, а шуба его гуляет...»
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1957.
ПАТРИАРШИЙ ПРИВЕТ НОВОРОЖДЕННОМУ
До захвата и разгрома патриаршей резиденции на Троицком подворье Святейший частенько и в праздники, и в будни любил служить в маленьком и уютном Крестовом Сергиевском храмике, примыкавшем непосредственно к личным покоям его, так что он мог проходить в алтарь не замеченным народом – ибо не было надобности проходить через церковь и через молящихся, чтобы попасть в алтарь.
Эта «таинственность» доставляла иногда молящимся «нечаянную радость»: царские врата отверзались, и по окончании богослужения, когда никто этого не ожидает, вдруг на солею выходит Святейший, в черной рясе и белоснежном куколе, и благословляет всех молящихся, гуськом, в молчании подходящих к амвону...
Среди всем известных сослужителей Святейшему по Сергиевскому храмику был всегда на своем месте и псаломщик Николай Петрович. Как-то, в 1924 году, во время одной из литургий, совершаемых Патриархом в своем храме, не оказалось на месте Николая Петровича (которого, конечно, заменил другой псаломщик), он пришел уже в середине литургии и, войдя в алтарь, просил у Святейшего прощения за задержку, объяснив ее тем, что у него произошло прибавление семейства: родился сын, и он, при всем желании, не мог явиться раньше.
Святейший перебил его многословие вопросом:
– Сына-то как назовешь?
– Георгием, Ваше Святейшество...
– Ага!..
И, прервав беседу, Святейший направился к жертвеннику, вынул частицу «о здравии новорожденного младенца Георгия» и передал просфору Николаю Петровичу, которого тут же поздравил от души...
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1958.
НАШИ МАРФЫ И СВЯТЕЙШИЙ
Вскоре после выхода из «сети заключения» (было это 5 июля [нового стиля] 1923 года, в воскресенье вечером) Святейший собрал у себя в квартире приблизительно до двадцати женщин самого различного положения и возраста, заботившихся о нем в период нахождения его под стражей: на свои скудные средства, собираемые по знакомым и от доброхотов, и по своей инициативе, они делали для него все что могли, чтобы удовлетворить по возможности его бытовые нужды. Тут же в Донском они содержали специального человека, готовившего кушания для Святейшего, которые затем передавались через конвоиров (с продуктами-то и в ту пору было не очень-то «шикарно»), стирали ему белье и по очереди постоянно дежурили под келией у его домика – с внутренней стороны монастырских ворот, чтобы не пропустить момента, если бы Святейшего стали переводить в другое место заключения.
Нередко Святейший, видя из окна своей келии некоторых из этих бескорыстных благотворительниц, в любую погоду дежуривших внизу под деревьями, открывал форточку своего окна и, высунув руку, благословлял их. Они кланялись руке, осенявшей их крестным знамением, и слезы при этом лились из их глаз; для них это было большой радостью и лучшим вознаграждением за их немалые труды и тяготы в попечении о дорогом, и глубоко любимом, и почитаемом ими Святейшем...
Бывали – и не раз! – случаи, когда этих женщин, дежуривших под окнами заключенного Патриарха, нецыи «учиненные братья» разгоняли, ловили, переписывали, фотографировали и всячески «стращали» различными полицейскими приемами. Но они мужественно и безропотно сносили все эти «наваждения» бесовские, продолжая как ни в чем не бывало свое служение всеми оставленному Главе Русской Церкви.
Среди женщин, приглашенных к себе Святейшим, были и интеллигентные, высокообразованные и безукоризненно воспитанные дамы, и старуха-прачка, и «серые» бабы, и девочки-подростки с наивно-полуоткрытыми ртами... Но основной состав этого безымянного самодеятельного благотворительного общества состоял из так называемых «простых женщин» везде нас окружающих и никем не замечаемых, но кто знает их, тот согласится с тем, что они, по всей справедливости, являются лучшими и наиболее стойкими представительницами нашего верующего народа, ибо в простоте сердечной прекрасно усвоили себе немудрые Христовы заповеди и без интеллигентской трусости и придури стараются, подчас до самозабвения, всеми доступными их пониманию и возможностям средствами, претворять их повседневно в окружающей их жизни – как Господь на душу положит, и меньше всего задумываясь о помощи «угнетенному человечеству», о заокеанских «братьях»-неграх и тому подобном...
И сейчас, собравшись у Святейшего «в гостях», женщины эти задумали было по привычке и здесь взять на себя роль попечительных хозяек в обслуживании Святейшего и более аристократической части его гостей, но не тут-то было... Патриарх терпеливо усадил всех их за стол, просил «не беспокоиться» и сказал при этом примерно так:
– Сидите и не вставайте! Вы мне много послужили за последнее время, когда все покинули меня; вы ни на один день не оставили своих забот обо мне, всеми забытом и оставленном. А теперь я сам хочу послужить вам в малости, чтобы хоть немного отблагодарить вас за все... А вы сидите и угощайтесь, никого мне в помощники не нужно...
И добавил:
– Все духовенство оставило меня, а вы поддержали своими постоянными заботами, и я не забуду этого до конца своей жизни!
Он сложил руки на груди и, поклоняясь своим гостям, произнес:
– Спаси вас, Господи!.. Спаси вас, Господи!.. – и, оборачиваясь в стороны, делал поясные поклоны.
Все были взволнованы, сидели и чуть ли не плакали.
Наконец, обратившись к своему престарелому иподиакону отцу Викентию (иеродиакону «из простецов»!), искренне любившему Святейшего и служившему ему все это время, сказал с болью, указывая присутствующим женщинам на него рукою:
– А это вот единственный представитель среди нас от... русского духовенства!
Увы! – горькое замечание это было трагическим отражением печальной действительности того исторического момента.
Чаепитие продолжалось два часа, в течение которых Святейший без устали угощал своих дорогих гостей: сам наливал из самовара и разносил каждому чашки с чаем, потчевал вареньем и пирогами с рисом, и сладким – с яблоками и прочим. Среди хозяйственных забот он успевал со всеми поговорить, каждому сказать ласковое или шутливое слово и ко всем вообще проявить свое теплое внимание и хозяйское радушие. Так Святейший Патриарх Московский и всея России отблагодарил тех своих немногочисленных пасомых, которые, проявив добрую волю, бескорыстно и беззаветно послужили ему делом в один из самых тяжелых периодов его многотрудной жизни.
Что же касается до «единственного представителя русского духовенства» на этом скромном пиршестве – любимого Патриархом отца Викентия, благообразного пожилого человека с седеющей головой и смиренным взором, то он до конца дней Первосвятителя служил ему верой и правдой, пока не был сослан куда-то в глушь, где вскоре же (как говорили) направился вслед за своим – ушедшим уже – любимым Патриархом...
Таков был этот «пир». И действительно, «много званых, но мало избранных»...
Со слов В. М. Мироновой. Москва, август 1957.
ШВЕЙЦАР И ДВОРНИК
О сердечной простоте Святейшего, той подлинной святой простоте, свойственной только великим избранным душам, свидетельствует нижеследующий пустяковый эпизодик из его жизни, в котором, как солнце в капле воды, отразилась вся красота его духа, так сильно, неотразимо действовавшая на всех без исключения, кто имел счастье так или иначе соприкасаться с ним.
В Троицком переулке, в одном из домов, расположенных недалеко от Троицкого подворья, – овдовел дворник, самый обычный, простой «серый мужик». Оставшись одиноким с четырьмя детьми на руках, он был подавлен своим горестным положением и близок к полному отчаянию. Вспомнив, однако, что многие из народа идут со своими скорбями и нуждами к Патриарху и, по-видимому, не уходят от него без утешения и ободрения, решил и сам поступить так же.
Оделся и побрел на подворье – к Святейшему, сам еще не зная, как все это получится.
У парадного пришлось долго звонить, так как Семен, швейцар-придверник, куда-то отлучился по своим надобностям. Наконец какой-то старик в подряснике (кто-то из подворских монахов) отпер ему дверь и на замечание посетителя: «Мне бы Патриарха...» – что-то пробормотал и, махнув неопределенно в направлении комнат, быстро удалился в одну из них.
Дворник наш остался один и, не встречая никого на своем пути (время было послеобеденное), через ряд комнат добрел наконец, до такой, которая показалась ему «приемной», и в ожидании плюхнулся на диван.
И он, действительно, не ошибся: комната была именно приемной для посетителей. Не окончив еще ее обозрения во всех деталях (что непременно проделывает каждый посетитель в приемной комнате, куда он попадает в первый раз), горемыка-вдовец услыхал быстро приближающиеся шаги в соседней комнате и остановил свой взор на двери, которая как раз в этот момент отворялась.
В комнату вошел Святейший, в светлой рясе с панагией и в белом куколе...
Благословив своего горестного посетителя-дворника, спросил:
– Ну, чего тебе?
Сели на диван. Тот заплакал и рассказал о своем горе и бедственном положении, в котором оказался по смерти жены. Посидели-поговорили, и во время недолгой этой беседы Святейший вполне утешил его и ободрил так, что вдовец утер наконец рукавами свои глаза и, испытывая уже не отчаяние, надрывающее его горькими страданиями, а тихую умиляющую грусть, стал спокойнее, просветлел, умиротворился и постепенно пришел в себя.
Окончательно ободрив посетителя и оказав ему помощь, Святейший взял его за руку и, проведя через множество комнат, привел в кухню, где приказал хорошенько накормить.
Покушав как следует (может быть, впервые за несколько дней после кончины своей жены), дворник этот, пройдя обратно через все помещения подворья очутился наконец у знакомой ему входной парадной двери, возле которой встретил теперь вернувшегося привратника Семена.
Разговорились: кто да что, да зачем... И – пошло.
Посетитель, увидя в привратнике более или менее равное себе по положению лицо, рассказал в подробностях о всех своих злоключениях и о пришедшей ему, по примеру других, благой мысли обратиться к Святейшему за утешением, что в полной мере и исполнилось теперь.
Семен-привратник сочувственно отнесся и к постигшему собеседника горю, и к решению его искать и найти поддержку у благостного и добрейшего Первосвятителя.
Наговорившись вдоволь, Семен выпустил посетителя, и тот, утешенный и ободренный уже, побрел домой. Но, не пройдя и нескольких шагов, он услыхал, что его окликнули и, обернувшись, увидел высунувшегося из дверей привратника. Он остановился.
– А кто тебе дверь-то открывал?!
– Какой-то старик... монах... – ответил дворник, вспоминая смутно фигуру в подряснике, впустившую его в подворье.
– Старик? – переспросил Семен. И, поразмыслив, сказал: «Тут у нас и стариков-то никаких нет...»
Дворник недоуменно пожал плечами и развел руки.
– Эх-ты!» – заключил Семен, покачивая головою, – да ведь это тебе сам Святейший открыл!.. Больше некому!..
Дворник еще раз пожал плечами и, махнув неопределенно рукой, ухмыляясь, пошел со двора...
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1957.
ОТЪЕЗД СВЯТЕЙШЕГО С ТРОИЦКОГО ПОДВОРЬЯ
Свою обжитую и привычную резиденцию, затерявшуюся в кривых переулках Самотеки, – Троицкое подворье, Святейший Патриарх Тихон вынужден был покинуть в самом начале мая месяца 1922 года.
Последняя Литургия в Крестовом, Сергиевском храме совершена была им 14 мая [нового стиля] 1922 года. Это было воскресенье. Здесь, в маленьком храмике, в присутствии немногочисленных молящихся Патриарх, в сослужении подворской братии, совершил Божественную Литургию – просто, без особой помпы и, как всегда, молитвенно.
По окончании богослужения молившийся в алтаре, пребывающий на покое, престарелый архиепископ Владимир [Соколовский] – замечательный старец, в прошлом ревностный архипастырь-миссионер, объехавший в свое время чуть ли не весь свет, проповедуя Слово Божие (включая Америку и Австралию), приблизился к Святейшему, только что разоблачившемуся, чтобы приветствовать и одновременно – проститься.
Трагическая ситуация, созданная темными силами в последние дни в Православной Российской Церкви в связи с инсценированными процессами «церковников», появлением (а вернее, закулисным созданием) «неоцерковничества» (будущего обновленчества), привлечение к гражданскому суду Святейшего и прочее, и прочее – все это вместе взятое наложило глубоко-скорбные складки на лица этих архипастырей: Главу Церкви Русской и старейшего по хиротонии, высокого и сухого аскета-архиепископа.
Взглянув в глаза друг другу и поняв в этом взаимном взоре более того, что смогли бы выразить обильные слова и длинные речи, они облобызались, обнялись и непрошеные слезы оросили их глаза, выражая взаимную любовь, уважение и сострадание. Присутствующие в алтаре сослужащие потупились и отвернулись в стороны...
После сего безмолвно и поспешно архиепископ Владимир покинул святой алтарь и вышел с подворья, чтобы более никогда здесь уже не появляться...
Святейший остался один.
Через несколько дней, 19 мая 1922 [нового стиля], Патриарх покинул Троицкое подворье, где им и Русской Церковью было пережито столько великих, светлых и горестных событий!
В 4 часа пополудни, благословив случайных богомольцев и кое-кого из оставшейся братии, в сопровождении архимандрита Анемподиста [Алексеева], Святейший Патриарх уселся в пролетку извозчика и в предшествии ставрофора[4] с Крестом (на другом экипаже) – тронулся навсегда из своего подворья на новое место жительства и навстречу многим страшным тяготам, ожидавшим его впереди...
Недаром, видно, в его Первосвятительской жизни, ему неизменно и постоянно предшествовал Крест...
Все архивы Церкви, дела и личные вещи Святейшего – все было оставлено на Троицком подворье за исключением маленькой корзинки с необходимым бельем.
С этого момента Троицкое подворье – этот святой уголок Москвы – превратился в очаг адской злобы и ненависти, клеветы и провокаций, прославился на весь мир своими сатанинскими коварными выступлениями против Православной Русской Церкви и Ее Главы – Святейшего Патриарха Тихона...»
Со слов В. М. Мироновой и некоторых других лиц. Москва, 1927–1958.
ТРИ ЧЕРВОНЦА
Могу вам еще рассказать, что когда в 1924 году, я лежала с очередной операцией в Боткинской больнице, то и там была обрадована и поддержана вниманием дорогого Святейшего...
4 мая 1924 года [старого стиля], на пасхальной неделе, Святейший служил в храме Благовещения в Петровском парке... Потом его закрыли. И вот, в этот же день в больнице я получила записочку от него с приложением трех червонцев. В записочке он пишет (писал, наверное, в алтаре, после богослужения): «Ты сейчас больная, заработка у тебя нет. Поэтому, когда выпишешься из больницы, купи себе ботинки на прилагаемые деньги». С этой же запиской мне передан был и пасхальный подарок Патриарха – огромное шоколадное яйцо с сюрпризом, в те годы их еще продавали в кондитерских магазинах. Помните?
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1958.
ТАТАРЫ В СТАРОМ СОБОРЕ ДОНСКОГО МОНАСТЫРЯ
Когда закрыли храм-усыпальницу, где похоронен Святейший, то поселили в нем рабочих-татар с их семьями. Вот и жили они там припеваючи. Позднее некоторые из них стали видеть во сне какого-то «старика в белом платке», который говорил им: «Уходите отсюда! что вы тут пляшете?! нет вам другого места?!» А вскоре человек 10—15 татар сильно заболели ногами. Тогда их вывезли в больницу, а остальных выселили.
В опустевшем соборе была устроена какая-то выставка, а потом и совсем его прикрыли...
Со слов В. М. Мироновой. Москва, 1960.
[1] Последнее Деяние Священного собора 1917–1918 гг. / Публ. Н.А. Кривошеевой. Вестник ПСТГУ II: История. История Русской Православной Церкви. 2009. Вып. II:1 (30). С. 48. ↩
[2] Пометки о времени записи сделаны М.Е. Губониным ↩
[3] Не побрегуй – это то же, что «не побрезгуй». ↩
[4] Ставрофор – церковнослужитель, несущий крест перед процессией.↩
ПСТГУ
