Асы люфтваффе, чистые, свежие, выбритые, взлетавшие с приграничных польских аэродромов, в то раннее летнее утро удивлялись тому, что эта земля, выглядевшая такой беззащитной, дремлющей в сине-зелёной дымке лесов и полей, огрызалась по ним из прорезанных в ней бетонных щелей укрепрайонов.
Они не ждали сопротивления от низшей расы и страдальчески недоумённо поднимали брови, когда эта земля превращала их «мессершмиты», «юнкерсы», «хейнкели» и «фокке-вульфы» в горящие свечки и рывком притягивала к себе, будто спрашивая – ты ещё тут откуда взялся? Драться пришёл? На.
Они думали, что будут воевать с кем-то вроде коров, коз или муравьёв – безответными, оболваненными пропагандой о всеобщем равенстве (а сами-то они разве не назывались социалистами, как и мы?), и первое впечатление о пленных вполне укладывалось в представления их пропаганды.
Перед ними, шатаясь, с помутневшими, а иногда и молящими взглядами, стояли не слишком рафинированные военные, не слишком блестящие, пропотевшие и небритые, без ремней и иногда знаков различия, офицеры и солдаты. Это были вчерашние рабочие и крестьяне, учителя, врачи, шофера, бухгалтера, артисты, поэты… наши деды и прадеды.
Война пришла в западные области Советской страны именно гулом авиационных моторов. Иногда и его было не слышно. Некоторые ничего не понимали до той секунды, пока не раздавался надсадный свист и разрыв. Умирали с растерянной улыбкой.
…Тем, кто затеял бойню, было невдомёк, что именно в то утро все поняли, что мы теряем не только западные области, но всю страну, такой, какой она была и в представлениях о ней, и в реальности – навсегда. И потому грянуло во всех репродукторах изо всех радиоточек – «Вставай, страна огромная!», и решимость броситься в огонь накалилась так, что военкоматы не справлялись с записью на фронт, и во дворах кричали оскорблённые, и набрасывались на военкомов с кулаками. Здесь не было никакого «патриотического угара», была лишь вера в себя и в провидение. Так было на Руси всегда. «Наше дело правое, враг будет разбит, Победа будет за нами».
Тем, кто затеял бойню, не досталось не только Москвы, но даже обречённого, обложенного со всех сторон Ленинграда. Они взяли Курск и Смоленск, Киев и Харьков, тянулись к Сталинграду, но даже полностью разрушенного города – им не досталось. Никому из них. Спустя уже год, после срыва «молниеносной войны», они удивлённо подсчитывали свои потери и готовы были на святотатство – пересмотр расовой теории!
Но где им было понять, кто мы и откуда, и что нас питает в ту уже третью по счёту Отечественную войну…
***
Они не ожидали, что на пути у них встанут дети – видевшие смерть родителей на немецких виселицах, у кирпичных расстрельных стен, и даже пострашнее – на плахах (исключительно ради развлечения зондеркоманд СС). Дети увидели и запомнили не тексты приказов по армиям и округам – они видели, что людей жгут в сараях, как скот, стреляют по ним в упор, морят голодом, обирают до нитки.
И дети начали мстить.
Те, кто не мог уйти к партизанам, развернули диверсионную борьбу, иногда в одиночку. Клеили листовки, выполняли задания подпольных обкомов, собирали информацию о передвижении войск, пускали под откос поезда, убивали захватчиков из-за угла. И гибли, гибли.
Зина Портнова, Марат Казей, Витя Коробков, Боря Цариков, Люся Герасименко, Володя Дубинин, Муся Пинкензон – их имена я помню с детства благодаря замечательной книжной серии «Пионеры-герои», выпущенной массовым тиражом. Была ещё и серия «Октябрята-герои» - тем, чей подвиг описан в ней, было не больше десяти лет.
Дети полков, прошедшие с действующими армиями и партизанскими соединениями не одну сотню вёрст, лучше управлявшиеся со снайперскими винтовками, чем с арифметическими примерами, - вот кем они были.
Не стоит Русь без праведников, да и ни одна страна не стоит без них. Насчёт Германии, честно говоря, не знаю… гложут сомнения.
***
Зачем сейчас вспоминать об этом? В этом вопросе целых две неправды: «зачем» и «сейчас». Первое просто: помнить надо потому, что без памяти мы действительно станем продуктами пропагандистской машины, то есть, теми, кем нас считали гитлеровцы.
И второе, помельче, это самое «сейчас». Ну, зачем вы, дескать, об этих зверствах по поводу и без повода? Детям нашим они – зачем? Сто лет назад это было, больше, авось, не будет. Победобесие какое-то…
У бесов, беспамятных, равнодушных, наглых, желающих только потреблять без удержу всё – бесие. И царебесие, и победобесие, и космособесие. Не было России – было болото, где сладострастно топтали их не случившееся величие.
Это раз.
И два – враг никуда не делся. Он по-прежнему смотрит на нас с той стороны границы, и теперь уже целятся в нас и в наши детей, объявляя нас зачинщиками той войны, то есть, в то летнее утро – захватчиками бедной маленькой Европы, а не истекающими кровью, отбивающимися от которого уже по счёту вторжения.
Именно поэтому не «можем повторить», а – «может повториться», так что помнить лишний раз никак не помешает.
***
Те дети, мученики войны, дрались и погибли, и отменить, зачеркнуть их никто не может. Только разве что если мы перестанем говорить о них, а вслед за нами замолчат все остальные. Тогда, может быть… но даже тогда – нет. Не отменимы ни подвиги, ни слава, ни горе. Они просачиваются сквозь самые плотные завесы умолчания, цензуры, искусственных и циничных информационных блокад. Правда всплывает наружу, даже искажённая до неузнаваемости.
Погибшие дети велики не тем, сколько составов пустили под откос, а тем, как рано сделали они свой личный нравственный выбор. Самое главное в человеке – сделать его, и тот, кто не смог этого сделать, до конца жизни будет ненавидеть и из зависти обливать грязью тех, кто смог, кто приподнялся над собой, как над бруствером окопа, и полетел над взрывающимся смертным полем, крича что-то неразборчивое, страшное, на одной ревущей ноте.
Нам не хватает живого чувства – нет, не войны – но общенародного горя. Нам не хватает чувства сопричастности.
***
В 2020-м нашей Победе исполнится 75.
К этому сроку многие дети напишут сочинения о том, чем была война и для их семей, и для исторического пути Отечества.
Уже получены такие работы и Международным детско-юношеским литературным конкурсом «Лето Господне» им. Ивана Шмелёва, и уже выставлены им первые баллы экспертов-педагогов. Насколько живо семейное предание? Насколько – чувство молодых авторов, для того, чтобы кровоточащее не затягивалось болотной ряской равнодушия, общеупотребительных штампов?
Неужели ещё можно что-то сказать оригинальное по этой теме?
Правда о войне если и сказана, то, дай Бог, процентов на десять-пятнадцать. На полуправду, бравурную ложь во имя прикрытия и трусости, и подлости сетовали ещё писатели-фронтовики, прошедшие ад на земле.
Делая свой нравственный выбор, сегодняшние дети, верую, способны на настоящие чудеса, вникнув в войну как повод для вечной рефлексии о том, кто мы такие, зачем пришли на землю, и отчего уйдём с неё в назначенный час.
Не хотелось бы только одного – чтобы дети видели в войне нечто бывшее слишком давно, и слишком надоевшее, чтобы к ней можно было бы относиться с настоящими чувствами.
Чтобы, вывешивая фотографию флага дивизии московского ополчения, студентка МГИМО не спрашивала – «А что у НИХ опять за праздник?» - а её однокашник не отвечал бы – «Наверно, опять какой-нибудь город у Германии отжали».
Нравственный выбор один: решить, с кем ты, со своей страной, или с теми, кому на неё наплевать. Для пионеров и октябрят 1941-го года и для сегодняшних школьников он ни сути, ни конфигурации не меняет.
***
К истории можно прикоснуться и сейчас, погладив шершавые руки тех, кто почти 80 лет назад слышал и вой сирен противовоздушной обороны, дежурил на чердаках, туша зажигательные бомбы.
Живы сегодня и те, кто стоял у зенитных орудий, видя, как скрещиваются римскими цифрами в чёрном небе лучи прожекторов, и несутся вверх трассирующие очереди спаренных пулемётов, и окна заклеены крест-накрест, и плотно задёрнуты на них шторы светомаскировки.
И ещё немало осталось в живых тех, кто, чавкая по отсыревшей глине блиндажа, примыкал штык к мосинской «трёхлинейке», ожидая сигнала к атаке.
Живы и некоторые те, кто начал войну в сорок первом и вернулся с неё в сорок пятом, иногда с пустым рукавом, на одной ноге, без глаза, с вросшими прямо в живое тело осколками, которые опасно трогать.
История – здесь. История – сейчас. Память – здесь и сейчас.
Осталось только прийти к истории и памяти с открытым сердцем, полным любви и боли.
Переправа
