Из сборника "Духовный кризис в русской литературе и революционные потрясения XX века"
Когда говорят о духовном кризисе, охватившем русскую литературу второй половины XIX столетия, то обычно обращают внимание на те или иные аспекты творчества писателей, тематику их произведений и т. д. То есть говорят о том, что было написано. И это справедливо. Но не менее показательным может быть анализ того, о чем русская классическая литература умолчала . Порой умолчание может быть красноречивее сказанного.
Забытый паровоз
Сейчас порой забывается, что научно-технический прогресс во второй половине XIX— начале ХХ века шел семимильными шагами и буквально на глазах людей менял облик планеты и жизнь человека. Железные дороги и пароходы радикально упростили коммуникации. Появилась первая система мгновенной связи — телеграф (а за ней и телефон), человечество научилось летать по небу, а автомобили разогнались до 200 километров в час. И, что важнее, чудеса техники стали доступны не только государствам и элитным слоям общества, но и обществу в целом. Менялся уклад жизни — в так называемом «освобождении женщины» роль изобретателя примуса и швейной машинки заметно больше, чем всех суфражисток вместе взятых.
Никогда еще в истории человечества не стоял так высоко авторитет ученых, инженеров, людей науки. Обществу казалось, что наука может все. Это не могло не сказаться и на политических движениях. Созданное Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом учение о коммунизме объявляло себя основанным на научных принципах. Фраза «учение Маркса всесильно, потому что оно верно», вызывавшая смех уже в позднесоветские годы, изначально говорила о «научных» основах марксизма.
Людям казалось, что стоит перестроить жизнь на научных основаниях, как все социальные проблемы будут решены и наступит всеобщее благоденствие. Ради торжества этого земного рая требовалось разрушить весь старый мир, а уж затем….
Целью революционеров был не банальный приход к власти, не решение отдельных конкретных проблем государства и общества, а всеобщее переустройство мира на новых, разработанных Марксом принципах. И дух эпохи позволял им надеяться на поддержку самых радикальных групп населения.
Не «вековечная отсталость» России, не «жестокость эксплуатации» трудящихся были стимулом деятельности революционеров, а стремление раз и навсегда осчастливить человечество. Эта идея носит откровенно религиозный характер и была, по сути своей, формой новой религии, но называлась популярным в те годы словом «наука».
Рождение новой среды — техносферы— было вызовом обществу, и что же на этот вызов ответила русская литература?
Ничего.
Нет ни одного романа, посвященного строительству и строителям железных дорог, сооружению Великого сибирского пути, строителям мостов и заводов, изобретателям, первым русским пилотам, автомобилистам….
Самым «железнодорожным» русским писателем можно назвать Ивана Алексеевича Бунина. Он был явно неравнодушен к миру зеленых, желтых и синих вагонов и образно, ярко описывал мир чугунки. Но отрывками, от случая к случаю и всегда — как пассажир.
Н. А. Некрасов на вопрос ребенка — кто строил эту дорогу? — пустился в рассказ о горькой (а какой же еще у Некрасова?) судьбе русского мужика. Поэт описал тяготы и нелегкий труд, простонародные радости, но ничего не написал о цели этого труда. И ни слова не сказал о творцах, созидателях, инженерах.
Образ созидателя, изобретателя, инженера в произведениях русских классиков отсутствует напрочь. Если предприниматель, купец, промышленник хоть как-то, хоть карикатурно описывается, то человек созидающий отсутствует.
Может быть, это общемировая тенденция? Ведь искусство далеко не всегда поспевает за быстроменяющимся миром? Но обращение к европейской литературе опровергает это предположение. В ногу со стремительно идущим техническим прогрессом рождается и новый литературный жанр — техническая фантастика. Для русского читателя наиболее известным ее представителем стал французский писатель Жюль Верн.
Главный герой многих произведений этого автора — созидатель, человек, призванный к творчеству, способный построить цивилизацию даже на необитаемом острове.
Важно, что авторы этого жанра не только воспевали технический прогресс, но и постепенно подходили в своем творчестве к вопросу о его цене и последствиях.
В этом аспекте весьма примечательны такие романы Жюля Верна, как «Вверх дном» и «Властелин мира». В них снова появляются знакомые читателям по прежним книгам герои, но теперь из великих изобретателей они превращаются в одержимых своим величием людей, готовых ради торжества своих идей погубить земной шар со всеми его обитателями. Техника и творчество могут служить как добродетели, так и пороку.
В том же аспекте выдержана повесть Артура Конан-Дойла «Открытие Рафлза Хоу». Ее герой — как полагается по законам жанра, гениальный изобретатель— пытается осчастливить если не все человечество, то хотя бы своих соседей при помощи собственных изобретений. Примечательно, что останавливает его священник, объясняющий и герою, и читателям, что такая попытка может привести к нравственной гибели людей, которая куда хуже гибели физической.
Европейская литература второй половины XIX века не просто подробно описала феномен технического и научного развития, но и поставила вопрос о его нравственном смысле, цене прогресса. Не только воспевала творчество, но и показывало необходимость его связи с добродетелью.
Может быть, российское общество было равнодушно к этой проблематике и не интересовалось ею?
Но произведения Жюля Верна пользовались огромной популярностью, и русские переводы издавались огромными тиражами. Русская аудитория была настолько важна для французского писателя, что он порой менял некоторые детали своих произведений, чтобы не задеть ее чувств .
То есть обществу тема технического прогресса была весьма интересна, а литература ее игнорировала.
Конечно, в России были авторы, пытавшиеся подражать Жюлю Верну или самостоятельно писать техническую фантастику, но литературное сообщество напрочь игнорировало их, выдавливая в лубочные и малотиражные издания низкого качества.
Александр Беляев и Борис Житков вошли в литературное сообщество уже после большевистского переворота, в короткий промежуток времени между революцией и началом советского цензурного гнета.
Литературное сообщество предпочитало не замечать ни технического прогресса века, ни тех, кому была интересна эта тема. Не имея в своем распоряжении административных ресурсов, русская литературная общественность обладала изрядной сплоченностью, силой «общественного мнения» и отказывалась признавать иные темы, кроме социальной борьбы и трагедии маленького человека.
Такая позиция была неслучайной. Техническая фантастика показывала, что человек (а центром литературного произведения в любом случае остается человек) не сводится только к социально-политической своей составляющей, что он еще и (а может быть, и в первую очередь) творец, созидатель, а мир, который его окружает, хотя и несовершенен, но не требует немедленного разрушения до основания….
Забытые герои
Другой темой, которую почти игнорировала русская литература предреволюционного периода, была судьба военного человека в России. Нет, конечно, офицеры появлялись на страницах книг, но почти никогда —на поле боя.
А ведь на этот период приходятся такие события военной истории России, как Крымская война (1853—1856), завоевание Кавказа, покорение Средней Азии, Русско-турецкая война (1877—1878), Пекинский поход (1901), Русско-японская война. И почти ни одно из них не привлекло внимания наших маститых писателей.
Участник обороны Севастополя граф Лев Николаевич Толстой создал «Войну и мир», посвятив ее событиям 1812 года. Уже современников удивляло, почему автор замечательных «Севастопольских рассказов» не стал писать более масштабное произведение на эту тему. Возможно, у него были на то причины личного характера, но почему никто другой из русских писателей ничего об этом не написал?
О триумфе русского оружия на Балканах, когда наша армия, движимая благородной целью спасения единоверцев от террора и истребления, при полной поддержке русского общества сокрушила османское воинство, мы имеем лишь несколько рассказов участника тех событий Всеволода Михайловича Гаршина.И больше ничего…
Никак не откликнулись русские писатели на события на Дальнем Востоке, как успешные для России(Пекинский поход), так и трагические (война с Японией). Им было не до того — революция, свобода, террор, как же писать о тех, кто воевал за веру, царя и Отечество?
Опять же, свято место пусто не бывает.И русская армия создала собственную литературу. Немало наших славных офицеров обладало писательским талантом. Но такие произведения, как «Скобелев» Василия Ивановича Немировича-Данченко, «У стен недвижного Китая» Дмитрия Григорьевича Янчевецкого, «Расплата» Владимира Ивановича Семенова, «Год войны» Петра Николаевича Краснова, являются блестящими образцами военной публицистики, как бы замирают на пороге литературы, но не переступают его.
Военные подготовили почву для писателей — вот живые материалы, пиши, твори…. А писатели оставили все без внимания.
Почему?
Ведь у общества был огромный интерес к этой теме. Почему же русская литература проходила мимо того, что по-настоящему интересовало людей?
Судьба моряка
В некоторой степени поможет ответить на этот вопрос судьба замечательного русского писателя-мариниста Константина Михайловича Станюковича.
Он родился в семье адмирала и потомственного моряка. Подростком принимал участие в обороне Севастополя в годы Крымской войны. Награжден медалью «За защиту Севастополя». По семейной традиции поступил в Морской корпус. В 1860—1864 годах служил в российском флоте. Одновременно писал стихи и увлекательные очерки из корабельной жизни, которые охотно печатал официальный «Морской сборник». Перед молодым офицером открывались блестящие перспективы, но….
Но увлеченный духом времени, молодой лейтенант бросает службу. Он хочет «послужить народу» и отправляется учителем в сельскую глубинку. Больше года не выдержал, но на службу не вернулся. Подвизался в разных земских и коммерческих учреждениях и все это время писал.
Появились романы, в самих названиях которых видна социальная проблематика — «Без исхода», «В мутной воде», «Письма знатного иностранца», «Два брата», «Омут», многочисленные рассказы и фельетоны. Прогрессивная публика была от них в восторге. Но художественные достоинства их невелики. Эти книги быстро забывались и даже в советское время издавались только в полном собрании сочинений Станюковича.
В 1885 году прогрессивного писателя административным порядком высылают в Томск. Константина Михайловича мучает невралгия, врачи не рекомендуют ему писать. И тут, в городе, находящемся за тысячи верст от ближайшего моря, будто повеяло свежим соленым ветром.
Станюкович оставляет в стороне «прогрессивные темы» и начинает писать увлекательные морские рассказы, вспоминая свою юность, проведенную под Андреевским флагом.
И эти рассказы публика встречает совсем по-другому. Они не столь «прогрессивны» и злободневны, но увлекательны. Их герои — офицеры и матросы русского флота, но между ними нет непримиримой вражды «сатрапов» и «черни». Рассказы удивительно светлые и оптимистичные. Кто не помнит историю негритенка Максимки, для которого встреча с русским крейсером в океане стала не только спасением от пучины, но и спасением в вечности. Ведь его судьба решается через принятие Святого Крещения от корабельного священника.
В 1896 году уже вернувшийся из ссылки писатель создает свое самое знаменитое произведение — роман «Вокруг света на “Коршуне”». Увлекательное повествование, несомненно, опирающееся на воспоминания юности, но с одним ключевым отличием — герой повести не выходит в отставку, а остается офицером Русского Императорского флота.
Прошли годы. Никто, кроме нескольких специалистов, не читает «прогрессивные» романы «Без исхода» и «В мутной воде». Зато приключения гардемарина Ашанина и всего экипажа «Коршуна» вдохновили немало мальчишек, полюбивших море, связать свою судьбу с флотом.
И вот парадокс — если бы лейтенант Станюкович в 1865 году не оставил морскую службу, то русский флот со временем приобрел бы в его лице хорошего капитана, а то и адмирала. Но писателя Станюковича не было бы. Разве только появлялись бы очерки, да и то лишь в официальном (кстати, весьма популярном) «Морском сборнике». Чтобы войти в литературное сообщество, потребовались годы писания «прогрессивных», весьма блеклых произведений.
Именно устойчивая репутация либерального и прогрессивного писателя позволила Станюковичу опубликовать свои лучшие произведения, написанные в последние годы жизни.
Инженеры
Едва ли не единственным произведением, посвященным труду российских созидателей, является повесть Николая Георгиевича Гарина-Михайловского «Инженеры», заключительная часть тетралогии о жизни Темы Карташева.
Автор — один из выдающихся русских инженеров, создателей Великого сибирского пути —мог бы многое рассказать о рождении российской чугунки, но сделал это только в последней, вышедшей уже посмертно повести.
«Инженеры» как будто состоят из двух переплетенных частей: мы видим взрослого Карташева инженером-путейцем, строителем железной дороги, энергичным молодым человеком, знающим и целеустремленным, но в то же время рядом крутится какой-то мирок революционных идей и будущих революционеров. Эти люди, их мысли и особенно действия мелки и невзрачны на фоне главного персонажа, непонятно, зачем автор и его герой уделяют им столько внимания.
Если первая часть тетралогии — «Детство Темы» —поражает своей искренностью и чудесным изображением душевного мира отрока, за что и любима читателями по сию пору, то четвертая рассыпается на составные части, и очень сложно понять — ту ли дорогу выбрал Тема, став инженером. Его достижения как творца, руководителя, профессионала обесцениваются на фоне людей (ничтожных), которые борются за некие высшие идеалы.
И эта невнятная повесть — чуть ли не единственное произведение дореволюционной литературы о созидателях Российской империи!
Подведем итог. Болезнь русской литературы проявлялась не только в том, о чем она писала, но и в том, каких тем она избегала. Ведь эти темы — созидание и защита Отечества — не несли в себе разрушительного духа, никак не вписывались в контекст социального слома. Из всех ипостасей прогресса русская литература выбрала самый утопичный — прогресс социальный, который рассматривала почти исключительно под углом желательности радикальной перемены общественного устройства.
Такой выбор привел к серьезным негативным тенденциям в русской культуре:
— общество проникалось сознанием пессимистичности, негативной оценкой бытия, не видя того позитивного созидательного начала, которое было в русской реальности. Это порождало уныние, а уныние, как известно, — это смерть души. Косвенным следствием этой тенденции стал советский миф об отсталой и забитой царской России, в которой если и было что-то достойное, то лишь революционное движение;
— интеллигенция (главная аудитория литераторов той поры) проникалась презрением и недоверием к созидательному и техническому труду. Ее героями становились не творцы, а разрушители;
— Антон Иванович Деникин в своем труде о Русской смуте отметит презрительное отношение интеллигенции к военному делу, следствием чего стала ее полная беззащитность перед лицом радикальной революции. Такое отношение формировалось в том числе и сознательным игнорированием писателями русской военной жизни, как повседневной, так и боевой. Славные и трагические традиции нашей военной истории второй половины XIX— начала ХХ века не были описаны литераторами, а потому очень легко оказались преданы забвению ;
— русская литература не могла, а вернее сказать, не захотела помочь обществу ответить на вызовы новой технической эры, как пыталась это сделать литература европейская. Это стало причиной беззащитной наивности общества в отношении воинствующего технократизма большевиков;
— так и не состоялось осмысление технического прогресса русским традиционализмом и консерватизмом, что привело к определенной их архаизации. Даже сейчас, в начале XXI века, русскому традиционализму свойствен некоторый антитехнизм, как будто Сикорский, Менделеев, Луцкой, Шидловский, Нагель не были русскими по духу. То, что их творения —тоже воплощение русской традиции, почему-то забывается.
Игнорирование реальности стало признаком духовной болезни русской литературы предреволюционного времени. Этот урок весьма актуален в наши дни. Русская традиция может возродиться, только если, помимо сохранения, вспомнит и о созидании и не уподобится ленивому рабу, зарывшему свой талант в землю.
Александр Музафаров
