Уж чего-чего, а безъязыкой Русь никогда не была.
Воззрим на хронологию древнерусской литературы с X по XIV век: договора с греками, церковные уставы, первые летописные своды, былины о князе Владимире вкупе с похвальным ему словом – самый конец первого кириллического столетия. Снова летописи, переводы, послания, «слова», поучения, жития, хронографы. Жанров уйма, но где же буйство романов, где детективы, приключения-путешествия, любовные страсти, как в эллинизме? Их нет, как нет секулярной литературы. Языческое на Руси молчит: либо уничтожено под корень, либо не существовало, не нуждаясь в особенных записях о себе. Зато христианское чувство говорит во весь голос.
В XII веке – «Хождение игумена Даниила». Кто читал? Само «Слово о полку Игореве» обнаруживается только через семь столетий. XIII век – «Повесть о взятии Царьграда фрягами», «Повесть о битве на Липице», «Повести о битве на Калке» – проза на Руси начинается как исключительно ратная, и ещё долгие века будет летописно-военной. Тут же, словно прорвана плотина, записывается начерно воинская былина «Как перевелись богатыри на Руси», «Слово о погибели Русской земли», «Повесть о нашествии Батыя». «Видения хутынского пономаря Тарасия» – будто бы привет Гоголю (будет и ещё один, об азовском сидении донских и запорожских казаков, но гораздо позже). Читаны ли они нами? Кто читал «Пчелу» (не «Северную пчелу» Фаддея Булгарина, проклятую Пушкиным, а именно древнерусскую «Пчелу»), «Измарагд», «Откровение Варуха»? Может быть, нам доступны для прочтения какие-то христианские апокрифы, а также пласт литературы, не одобренной Церковью, и называемой «чернокнижной»? Нет. Никто сегодня не даёт себе труда переиздать их даже хвалёными репринтами, а уж о вставке отрывков хотя бы в школьный и институтский филологический курс и речи нет.
Когда истекает Византия, и скипетр Православия органически переходит к Москве, пятнадцатый век порождает и «Покаянные стихи», и самое буйное цветение рефлексии о человеке Христу: «Прения живота и смерти» - перевод с немецкого, но стоит лишь представить, какие гамлетовские вопросы были там заданы, и понять, что они на полтора столетия минимум опередили позднейшее восхищение Шекспиром.
Вот из «Покаянных стихов», целого жанра, после которого так и горестно, и светло на душе. Вот покаянные стихи, которые у нас не издаются, видимо, только по чьему-то злому или равнодушному умыслу, считающему, что и так сойдёт, или, вернее, обойдёмся и тем, что есть:
Окаянный и убогий человече,
Век твой кончается и конец приближается,
А суд страшеный готовитеся.
Горе тебе, убогая душе,
Солнеце ти есть на заходе,
А дене при вечере,
И секира при корени.
Душе, душе, почто тлеющими печешыся?
Душе, вострепещи, как ти явитися Создателю своему,
И како ти пити смертную чашу,
И како ти терпети смрадныя ефиопы
И веченыя муки!
Ото неяже Христе молитвами
Рожешая тя избави душа наша.
И далее:
Аще хощеши победити
Безвремянную печаль,
Не опечалися никогда же
За кою-любо времянную вещъ.
Аще и бьенъ будеши,
Или обесчестенъ,
Или отгнанъ,
Не опечалися,
Но паче радуйся.
Тогда ся токмо печалися,
Егда согрешиши,
Но и тогда в меру,
Да не впадеши во отчаяние,
И не погибнеши.
Вспоминать бы чаще хотя бы последнюю строку этого выкрика как лучшее заклятие от всякой напасти… «Октоих» и «Триоди», «Кормчая книга» и великое множество сказаний, посланий – вот она, богатейшая сокровищница национального духа, вход в которую запечатан для нас давным-давно, и рукой не то чтобы милосердной. Вот когда русский дух бушевал на планетарных просторах, вот когда казачьи сотни и тысячи, упершись в Тихий океан, запросто клали к ногам Москвы бескрайние Сибирь и Дальний Восток. И вот подлинный исток политического и экономического могущества страны – Христос даровал нашим праотцам невиданную свободу воззрений и действий, широчайший спектр помыслов и эмоций, подстегнувших к отодвиганию границ к самым дальним рубежам. Христос воочию уподобил нас избранному Им народу, и что мы сделали с его дарами? В рассуждение о Его жертве в XVI столетии писались «О покорении разума откровению» и «Послания к вельможе в мире живуще», велась переписка Грозного с Курбским, навеки определившая, что такое свобода и любовь к Отчизне, и как именно они друг другу противостоят. Великие «Четьи-Минеи», «Степенная книга», «Азбуковник», «Домострой» - вот на чём покоилась русская нравственность и мировидение.
Знаете ли вы, что в «Изборнике» есть песня о бражнике, «како вниде в Рай»? Что за сказкой? Весь характер – и прямота, и напор, и лукавство, и честность грешника, не пасующего ни перед чем, и несокрушимая его вера:
Бражник же еще начя у врат рая толкатися. И приде ко вратом Иоанн Богослов, друг Христов, и рече: «Кто у врат рая толкаетца?» – «Аз есть бражник, хощу с вами в раю быти». Отвещав Иоанн Богослов: «Бражником есть не наследимо царство небесное, но уготованна им мука вечная, что бражником отнюдь не входимо в рай!» Рече ему бражник: «Кто есть тамо? Зане глас твои слышу, а имени твоего не знаю». – «Аз есть Иоанн Богослов». Рече бражник: «А вы с Лукою написали во Евангели: друг друга любяй. А Бог всех любит, а вы пришельца ненавидите, а вы меня ненавидите. Иоанне Богослове! Либо руки своея отпишись, либо слова отопрись!» Иоанн Богослов рече: «Ты еси наш человек, бражник! Вниди к нам в рай». И отверзе ему врата.
Кто из нас хоть раз задумался над «Сказанием об Индийском царстве?»
Азъ есмь Иоаннъ, царь и попъ, над цари царь, имею под собою 3000 царей и 300. Азъ есмь поборникъ по православнои вере Христове. Царство мое таково: итти на едину страну 10 месяць, а на другую немощно доитти, занеже тамо соткнуся небо з землею. Есть у мене в единой стране люди немы, а в ыной земли люди рогаты, а в ыной стране люди трепяцдци, а иныя люди 9-ти саженъ, иже суть волотове, а иныя люди четвероручны, а иныя люди о шти рукъ. А иныя у мене земля, в нейже люди пол пса да пол человека, а иные у мене люди в персех очи и рот, а во иной земли у мене люди верху рты великы, а иные у мене люди скотьи ноги имеюще. Есть у мене люди пол птици, а пол человека, а иныя у мене люди глава песья; а родятся у мене во царствии моемъ зверие у мене: слонови, дремедары, и коркодилы и велбуди керно.
Не останавливает ли ваше внимание определение «царь и поп»? Говорят, что сказание попало на Русь или в XIII-м веке, или веком позже, через Сербию, а представляло собой латинский текст времён крестовых походов… и стало основанием для чёрной легенды Запада о монголо-татарах. На фоне различных звучащих то и дело голосов о том, что царь Иоанн Васильевич Гордый звался ещё и каганом (и различных якобы «спекуляций» о Великой Тартарии) вопросы только множатся.
«В литературном памятнике была сделана попытка собрать воедино все бытовавшие в устном народном предании о чудесах и богатствах индийского царства «царя и попа Иоанна», «поборника по православной вере Христовой». Тем не менее «царь-священник Иоанн» — лицо мифическое» - утверждает практически официальный источник, но после Иоанна Васильевича – как минимум уже мифическое. И уж идея всемирной (индо-европейской) православной империи – тем более.
А кто слышал о великом писателе, купце и путешественнике Василии Гагаре? Этот Садко XVII-го века родом из Казани через Грузию прошёл в Иерусалим, затем в Египет, где стоял на берегах Нила, оттуда двинулся в Польшу и Молдавию, и через Украину с великими трудностями вернулся на родину, оставив поразительной живости заметки. А знаем ли мы о первом русском описателе русской женской доли? Житие своей матери впервые в 1614-1615 году написал Дружина (Каллистрат) Осорьин, простой муромский дворянин, губной староста. А Семён Ремезов, составивший гигантские сибирские атласы с описанием народов и обычаев почти целого континента Сибири? Одни названия их звучат, как церковный орган – «Хорографическая чертёжная книга», «Чертёжная книга Сибири 1701 года» и «Служебная чертёжная книга». Примечательно, что хранятся эти реликвии… в Гутоновской библиотеке Гарвардского университета, а не у нас, и лишь к 2003-му году факсимильное издание «Чертёжной книги» поселилось на родине написания... В том самом сгоряча названном мной «мезозоем» и кайнозоем русской словесности» «допушкинском периоде» укоренены и воевода Иван Хворостинин с книгой «Словеса дней, и царей, и святителей московских», описывающей Смуту в её главных лицах, и так же воевода, и так же автор религиозных гимнов, полемических заметок и исторических повестей Семён Шаховской.
Русская философия? Навскидку – святитель Димитрий Ростовский (1651-1709):
«Человек бывает двоякий: внешний и внутренний, плотский и духовный... Обучение тоже бывает двоякое — внешнее и внутреннее: внешнее в книгах, внутреннее в богомышлении; внешнее в любви к мудрости, внутреннее в любви к Богу; внешнее в витийствованиях, внутреннее в молитвах; внешнее в остроумии, внутреннее в теплоте духа... Молитва также бывает двоякая — внешняя и внутренняя: явно творимая и тайно, соборная и бываемая наедине, должная и произвольная... Первая произносится вслух устами и голосом, вторая же — только умом. Первая произносится стоя, вторая же не только стоя или ходя, но и на одре почивая, словом, всегда, когда бы ни случилось возвести ум свой к Богу... Внутренняя молитва... не требует ни уст, ни книги, ни употребления движений языка, ни гортанного гласа... но только возведения к Богу ума и самоуглубления, что возможно делать и на всяком месте»
- и просто для простых, и сложно для сложных, но без иссушающей душу западной, уж простите, терминологии, а теми самыми словами, что будят от сна.
А что ж поэзия? Да вот же она – «Помимо школы Симеона Полоцкого…Приказная школа - это наиболее раннее поэтическое объединение с «корпоративным» самосознанием. Стихотворное наследие Выголексинского общежительства вопреки тому, что хронологически эти тексты относятся к XVIII в., также нельзя обойти вниманием, поскольку и поэтический язык, и система жанровых форм наследуются авторами этой школы из средневековой Руси, что вполне закономерно для старообрядческой среды. Четвертая поэтическая школа — монашеская, Новоиерусалимская или Никоновская», пишет в 2015-м году Ольга Александровна Кузнецова в своей диссертации «Русские поэтические школы XVII века», защищённой в МГУ имени М.В. Ломоносова.
Читано? Нет. Но разве эти феномены, тот же «Изборник» - массово издающаяся и пере-издающаяся литература? Нельзя, помилуй Бог, винить ни школьников, ни студентов, ни три-четыре поколения живущих сегодня в России читателей последних тридцати лет в том, что они чего-то не читали и классикой считают именно то, что им в качестве классики подают. Будем думать, что нас от евангельского начала стремятся отрезать. Кто? Ход событий, обстоятельств и времён? Издатели? Власти? Мы и сами, горестно признаемся, рады отрезать себя от Христа, отмахиваясь от минувшего так, словно бы оно минуло не во имя наше.
***
Видя перед собой, пусть и урезанный, но сложнейший XVII век, видим ли мы очевидности его развития? Они скрыты, но кое-что мы можем и предположить.
Великий князь Иван Васильевичь Московский, Гордый, со многими своими князи и з боляры, ходил войною со многими войски под Казанское, и Астараханское, и Сибирское царствы; и Божиим изволением, пленил тех царств царей, сь их государствы и з землями, и поселил в тех государствах и землях многих людей, християн, для укрепления. И с того времяни учинился он великий князь над Московским государством, и над теми взятыми царствы, и над прежними княжствы, царем и великим князем Иваном Васильевичем всеа Русии; и таковым обычаем в Росийской земле началося царствование.
Что это вообще за источник такой, в котором прозвище царя самовольно изменено с «Грозного» на «Гордый»? А это, господа, сочинение Григория Котошихина «О России в царствование Алексея Михайловича», написанное им, сыном обвинённого в растрате чиновника и сбежавшим в Швецию с посольской службы дипломатом весьма высокого ранга. В дальнейшем имя своё автор меняет, становясь Иоганном Александровым Селецким (или Селицким), но судьбы своей не избегает – поссорившись с переводчиком с русского Даниилом Анастасиусом из-за связи с его женой Марией да Фаллентиной, новоиспечённый Иоганн убивает ревнивца стилетом, за что подвергается суду и обезглавливанию. Тело его предоставляется анатомическому театру города Уппсалы, и скелет хранился до недавнего времени нанизанным на медные и стальные проволоки. Благодарность… Но что же с Грозным? А он – Гордый, и не стоит ли предположить, что прозвище царю заменили для нас уже в более поздние эпохи? А гордиться же было, чем! Взрывное расширение территорий, победа за победой, но акцент делается на репрессиях, личной жестокости последних лет, что наводит на подозрение в одном и том же технологическом подходе к шельмованию неугодных…
Подробнейший труд Котошихина в интернете, слава Богу, есть, и его мог исполнить лишь человек, досконально знающий всю систему государственной власти в стране. Автор не стесняется, выкладывает без малейшей запинки и удобное, и неудобное. Другой вопрос, не явилось ли его сочинение основанием для последующей русофобской традиции? Маркиза де Кюстина, например, или иных иностранцев, навещавших Россию, но не видевших в ней ничего, кроме деспотизма?
Вопрос. Для чего царь Московской пишется в християнские государства полными болшими титлами, (от «повелителя») «государем Иверские земли, Карталинских и Грузинских царей и Кабардинские земли, Черкаских и Горских князей, и иным многим государствам и землям, восточным и западным и северным, отчичем и дедичем и наследником, и государем и облаадателем» а в бусурманские государства теми титлами не пишется? Что есть тому за причина? Ответ. Иверское, Карталинское, Грузинское государствы лежат под властию и наболшим послушенством под Персидцким шахом; а в-ыные государства пишется он царь для славы своей, ни по чему, а ис тех государств обычай писатися к царю себя низити, а его высити, и называтися холопми его, яко и в-ыных государствах обычай писати господину к господину, отдаючи себя слугою поволным, и они по тем их униженным писмам разумеют, будто и правда тому есть, что они вечные подданные; а то несть правда, потому что тех государств владетели живут таким обычаем, как межь границ королевского величества и короля Полского и царя Московского живет Курлянской князь. А восточною титлою пишетца Персидцкой же шах издавна, как еще Москвы початку не слыхивано; а на западе много есть иных государств, которые старее и честняя Московского государства.
Так-то.
Со времён Курбского традиция «поражения в правах» Руси речется устами беглых воров и убийц, этаких египтян Синухетов, пугающихся призрака грядущей расправы, и каждое зерно, падающее на подготовленную почву страха перед страной, разрастается в целый психологический комплекс боязни и ненависти, питающийся сопротивлением всякой самодостаточной мощи. Да уж не беглые ли когда-то от нас и англичане, и немцы, и французы, исконная генетика которых и внешность до неразличимости сходна с восточно-славянской?
И вообще, влияние Запада на XVII век в России (Смута и церковный раскол) проявлены в литературе далеко не так полно, как могли бы. Можно предположить, что был не один текст, а целый корпус текстов, которые в состоянии были печатать на реформатском Западе, а переводить и распространять в России, ориентирующих русскую элиту на совершенно иной лад, чем при прежних великих князьях. Кажется, довольно было крамолы, междоусобиц и при Рюриковичах, однако централизованное государство с такими нестроениями вне всякого влияния извне представить себе довольно сложно: перемена в умах и настроениях накапливаются веками, эволюционно, но когда речь заходит о переменах революционных, естественно думать, что факторы влияния были весьма конкретные. Иные исследователи поговаривают не просто о цензурном вмешательстве в старые книги, а о тотальном (!) уничтожении прежней премудрости тремя волнами – собственно в Смуту, далее при самом церковном расколе, и уже при Петре. В результате такого «исправления» истории-де она приобрела выгодный правящей династии вид. Однако такой тезис требует весьма фундаментальных доказательств.
Я же только могу констатировать, что открытая настежь и в чём-то единая с Западом русская литературная культура легко восприняла его барочные увлечения, получившие в литературоведении название «плетение словес» и выразившиеся в непомерном порой умножении корней существительных. Но речь идёт о более масштабном явлении – весьма прихотливом и тёмном для понимания способе выражения мысли, перешедшим в язык тогдашних деловых бумаг, от чего пришлось избавляться весьма жёсткими административными указаниями «писать проще». И здесь подлинной вершиной упрощения стиля, избавления его от латинизированных и иных оборотов, внутренне чуждых языку, явился Пушкин, произведший прозу максимально динамичную и устремлённую к паре «подлежащее-сказуемое» (как в «Станционном смотрителе», например, или в «Пиковой даме»), «потребно знать, кто что сделал, и довольно». Не говоря уже о чисто литературном очаровании, таковая эстетическая революция повлияла подспудно и на скорость принятия решений, которых вскоре понадобилось множество.
…«Узкие специалисты» могли б и пренебрежительно скривиться, и начать пылать при упоминании разрозненных элементов нашего национального наследия, но разве слышны их голоса так, как должны были бы быть слышны сегодня, в пору очередной Смуты, искания нами самих себя?
После массового, репрессивно-государственного отречения от Христа искать Его в мутных струях сегодняшнего информационного половодья – почти безнадёжная затея. Но следует знать непреложно и следующее: то самое искомое евангельское начало русской литературы заключено в первых семи-восьми веках Православия на Руси, от «Слова о Законе и Благодати» до Феофана Прокоповича и Михайлы Васильевича Ломоносова с его «Вечерним размышлением о Божьем величии при случае великого северного сияния». Но доброта Христа беспредельна, если мы намереваемся идти к ней, а не стремглав бежать от нее.
Он рядом, Его следы повсюду. Надо лишь понимать, где искать.
Сергей Арутюнов/"Наука и религия"
