Даже несведущие в «журнально-производственном» деле читатели могут догадаться: тот или иной номер ежемесячного журнала делается с запасом времени и «уходит» в типографию уж никак не за три дня до появления его на прилавках или у подписчиков. Если вы читаете эти строки, значит, на обложке номера, в правом верхнем углу, после слов «…для сомневающихся» обозначено будничное именование: «апрель 2018».
Значит, Бог милостив, и Пасха снова пришла.
Христос Воскресе! Воистину воскресе Христос!
Но я набираю сейчас эти счастливые, торжественные, долгожданные слова — с замирающим сердцем. Потому что пишу их пусть и незадолго до сдачи номера, но ещё изнутри марта, на дворе — начало пятой седмицы Великого поста, и календарь, помимо прочего, говорит мне о том, что сегодня — память об Обретении Честного Креста Господня — царицею Еленою в Иерусалиме.
Так, почти каждый год, приближаясь к номеру «Фомы», выпадающему на тот или иной месяц Пасхи, я думаю о том, кто же на сей раз окажется гостем наших, таких уже «долгоиграющих», «Строф»? А мы, напомню, ведём сей поэтический проект с апреля 2005 года, и до конца «отроческого возраста» нам остается какой-то год…
Я так рад, что сегодня на наших страницах гостюют совершенно новые (право первой публикации всех пяти произведений передано «Фоме») стихи жительницы Саратова — Светланы Кековой. Что это пока первый случай, когда наш гость выступает на развороте «Строф» в третий раз; что этим же апрелем подборка других недавних стихотворений Кековой выходит и в «Новом мире». Кому же, как не ей, — говорю я себе.
…Когда увидел картинку — поначалу смутился: не сразу она соединилась в моём сознании с заголовком и фотографией. Но ведь работа художника — его неравнодушное прочтение, его отклик. И вдруг я понял, что это есть очередной промысел. Ну, конечно!
Ведь именно к бабушке Марфе поэт и обращает — и свой, и наш — самый главный вопрос про будущую жизнь среди Божественных облаков: «…или наш путь не таков?»
Понадеемся, что и мы ответим на него верно.
* * *
…Свет лампад в сиянии имперском
угасал и снова воскресал…
Жил монах в монастыре Печерском
и иконы чудные писал.
И любитель жизни деревенской,
почитатель бестолковых книг,
вдруг увидел Лик иконы Свенской
и уставшим сердцем к Ней приник.
Что — Россия, Лета, Лорелея,
как писал когда-то Мандельштам,
если в Третьяковской галерее
вдруг возник нерукотворный храм?
В этом храме, в золотистом нимбе,
в бело-серебристых облаках
держит инок киевский Алипий
образ Богоматери в руках.
* * *
…и весь в черёмухе овраг.
В. Набоков
Не перешибёшь ты плетью обуха
и того, что было, не вернёшь…
Жизнь прошла и отцвела черёмуха
и в полях заколосилась рожь.
Все, кто жил меж Брянском и Одессою,
между Сталинградом и Москвой
каждый год платили подать кесарю
хлебом, мёдом, рыбою морской,
или словом, со слезами смешанным,
или ложью малой и большой,
пряным духом вишенно-черешенным
и своей бессмертною душой.
Отдадим же, милый Богу — Богово,
чтобы душу не похитил враг…
Видишь, как цитатой из Набокова
светится черёмухой овраг?
* * *
Небо опять изменилось в лице.
Бабушка Марфа сидит на крыльце.
В поле горит купина неопальная,
в горнице стынет еда поминальная,
холод идёт от реки,
в печке чадят кизяки.
Косточка, досточка, жёрдочка, лавочка…
Мечется в доме безумная ласточка —
ищет, как видно, птенцов.
Краешек неба свинцов.
Молча сидят воробьи на завалинке.
Около печки не сушатся валенки.
Песен петух не поёт.
Лазарь из гроба встаёт.
Бабушка Марфа, в какие обители
мы переселимся? Будем ли жители
белых, как снег, облаков?
Или наш путь не таков?
Я ли услышала песню прощальную?
Я ль потеряла рубашку крещальную?
Я ли с тоскою и чувством вины
у неопальной стою купины?
* * *
Одуванчик в поле —
поседевший инок —
отпустил на волю
облако пушинок.
Вот летит пушинка
высоко-высоко,
а внизу — кувшинка,
таволга, осока.
То улитка в клетке
движется неловко,
то замрёт на ветке
Божия коровка.
А в колючей хвое —
пауков палатки…
Но пушинка — что ей
наши неполадки?
В небе веселее,
есть во что одеться:
облако белее,
чем душа младенца.
«Да, в земной юдоли
нет завидней доли», —
шепчет облысевший
одуванчик в поле…
* * *
Ведёт дорога туда, где много
впустую прожитых мною лет.
«В пустыне трудно не верить в Бога», —
сказал когда-то один поэт.
Он был любитель вина и пиццы,
а летом ягоды рвал с куста.
Еду ему приносили птицы
в дни мясоеда и в дни поста.
Кормили, словно Илью-пророка —
и птичьи бились в груди сердца…
А он рассказывал им про Блока,
про Льва, про Ангела и Тельца.
А было ли у поэта имя
не ведают Гумилёв и Блок,
но каждый ищет свою пустыню,
в которой должен явиться Бог.
Фома
