В России было так много крупных, подлинно талантливых поэтов, что некоторых из них наши читатели вряд ли помнят. Отчасти тому виной теперешняя, до крайности рациональная, прагматическая, плохо совместимая с какой бы то ни было лирикой эпоха. Однако самые внимательные к текущим переменам культурологи недавно отметили: в период всеобщей «самоизоляции» мода на поэзию возникла вновь, и есть надежда на то, что такая тенденция продолжится.
«Свой» рассказывает о двух замечательных стихотворцах, в чьих биографиях и творчестве похожего мало. Роднит их по-настоящему то, что они — большие русские поэты (с неплохо рифмующимися фамилиями). Это Георгий Вяткин и Николай Тряпкин
«Я ВЕСЬ — ПОРЫВ. Я ВЕСЬ — ИСКАНЬЕ»
Его называют одним из основоположников современной сибирской литературы. Сам же он говорил о себе устами лирического героя: «Я весь — порыв. Я весь — исканье». В начале минувшего века Георгий Вяткин был, пожалуй, самым известным поэтом обширного русского Зауралья, его сочинения охотно печатали столичные журналы — рядом с произведениями Блока, Брюсова, Гумилева. Впрочем, только поэзией интересы Вяткина не ограничивались. Он — автор повестей и рассказов, пьес, очерков, статей, эссе, литературоведческих исследований...
В своих стихах он часто соединял вроде бы несочетаемое. Не случайно одна из его книг называется «Опечаленная радость». Эпиграфом для нее Георгий Вяткин взял слова Ромена Роллана: «Да будут благословенны и Радость, и Печаль: они — родные сестры и обе святы».
«Много тайн и загадок в мире, и в сущности никто не знает ничего. Но наше сердце знает много, гораздо больше, чем разум. И если он внемлет голосу сердца, — найдет радость даже в страдании и благословит горе. Может быть, красота горя выше красоты радости, и, может быть, богаче всех тот, кто больше всех страдал? Разве не из страданий вырастает душа?» — так размышлял сибирский поэт, не забывая облекать рассуждения в стихотворные формы.
Мир — для нас, и жизнь — одна.
Грусть и радость, мысль и сердце — все исчерпайте до дна,
Пусть огнем живых исканий будет даль озарена.
Самобытный, тонко чувствующий слово литератор родился в 1885 году в Омске, в семье служащего музыкантского хора Сибирского казачьего войска. Мать будущего стихотворца была дочерью омского мещанина. Когда дети подросли, семейство переехало в Томск — там можно было дать сыновьям гуманитарное образование.
Георгий поступил в Томскую церковно-приходскую учительскую школу и успешно ее окончил. Молодого учителя — ему недавно исполнилось 15 лет — направили в село Урезское. Там он проработал год, а затем поступил в Казанский учительский институт. Но обучение было недолгим: студент Вяткин стал писать эпиграммы на преподавателей, вследствие чего уже после первого курса был отчислен.
Он вернулся к родителям в Томск и окончательно распрощался с педагогической стезей. Его профессией отныне стала литература, ведь в январе 1900 года короткое произведение четырнадцатилетнего Георгия «Не грусти, утомленный страданьем» напечатала крупнейшая за Уральским хребтом газета «Сибирская жизнь». Молодой человек стал писать стихи, небольшие рассказы, рецензии на новые книги и театральные постановки.
В 1907-м вышел в свет первый авторский сборник Вяткина «Стихотворения». В том же году 22-летний романтик впервые увидел море...
Ночь, море и я.
Раскрывается душа, окрыляется сердце. Великое таинство готово совершиться: слияние ночи, моря и мятежной души моей — в одно целое...
Не верьте мне, но я все-таки скажу, что я слышал, как пела заря...
И тогда три песни слились в одну: песнь волн, песнь зари и песнь моей души, обретшей Бога.
Столь же вдохновенно он воспевал высокогорье. Вяткин стал первым русским поэтом, показавшим в своих сочинениях суровую красоту Алтая:
Как привратник, стоит с незапамятных пор
Бобырган у подножия гор.
Одинок и угрюм, величав и могуч,
Он вознесся вершиной до туч.
Еще одна его страсть — стремительные горные потоки:
Царица рек, в немеркнущей короне,
Рожденная неведомо когда
В снегах вершин, в их непорочном лоне,
Светла Катунь, быстра ее вода.
Вяткин часто наведывался в Москву и Петербург, завел знакомства со многими известными поэтами и писателями. В 1912 году он получил Всероссийскую литературную премию имени Гоголя.
В Первую мировую побывал на фронте: сначала в качестве корреспондента, потом — уже как «чиновник военного времени» (призвали в армию). Даже там находил время писать книги, которые посвящал любимой жене Капитолине Юргановой.
По окончании войны вернулся в Томск, где печатался в сибирских изданиях, занимался культурно-просветительской работой. Политики сторонился.
В июне 1918-го перебрался в Омск, ставший центром борьбы с большевиками. Георгия Андреевича назначили помощником директора информационного бюро Временного Сибирского правительства.
Приход к власти Колчака и возникновение столицы белой России Вяткина воодушевили: симпатии к эсерам и областникам остались в прошлом, он стал открыто поддерживать именитого адмирала. По-прежнему много писал — статьи, рассказы и, конечно, стихи, которые морально поддерживали русских людей в то тяжелое время:
А в эти дни всего нужнее:
Не звать, не спорить, не кричать,
Но, от усталости бледнея,
Меча и чести не ронять.
Мы истомились, как в пустыне,
Мы исстрадались, как в плену...
Благословенье — вставшим ныне
Спасать родимую страну!
После падения белой столицы началась совсем иная жизнь, теперь уже в Иркутске: работа в газете «Красная Армия» (там публиковались его фельетоны под псевдонимом «Красная Шапочка»), в информационном отделе Иркутского губернского продовольственного комитета.
Нашлись, как водится, доносчики, Вяткину припомнили его службу при адмирале Колчаке. Впрочем, приговор оказался весьма мягким, разбиравший это дело Омский военно-революционный трибунал приговорил к трем годам лишения избирательных прав.
Георгий Андреевич стал постоянным сотрудником «Рабочего пути», вступил в «Омскую артель поэтов и писателей», брался за любое связанное с литературой начинание.
Первый брачный союз распался: для ученого-этнографа Капитолины Юргановой превыше всего оказалась наука. Поэт обрел долгожданное счастье во втором браке, избранница — дочь тобольского доктора Мария Афонская.
В 1925 году семья переехала в Новосибирск. Вяткин начал сотрудничать с новым литературным журналом «Сибирские огни». Несколько позже стал одним из инициаторов созыва и делегатом первого съезда Союза сибирских писателей. Сочинил «Сказ о Ермаковом походе» — поэму, пронизанную мыслью о том, что присоединение обширнейшего края к России было делом истинно народным. Помимо того успевал трудиться в редакции первой Сибирской энциклопедии.
Однако редкий эрудит, «свободно цитирующий в разговоре древнеримских, персидских, индийских поэтов, читающий на память Гейне по-немецки, а Мицкевича по-польски», не вписывался в новые реалии. Вяткина все чаще критиковали за приверженность к «старой школе».
Вскоре он повторил судьбу героя своего единственного романа («Открытыми глазами»), арестованного и расстрелянного по ложному обвинению.
Донос на него написал один из живших по соседству писателей. В середине декабря 1937-го Георгия Андреевича арестовали по сфабрикованному делу о Трудовой крестьянской партии, 8 января 1938 года расстреляли...
Творческое наследие писателя оказалось разбросанным по разным городам. Но усилиями его внука Андрея Зубарева, а также множества неравнодушных людей удалось найти и вернуть из забвения большую часть созданного. В Омске вышло собрание сочинений Вяткина в пяти томах.
Ныне его стихи регулярно печатают в различных сборниках, что особенно ценно во времена, когда к изяществу литературного слога в обществе сформировалось отношение несколько странное — этого будто бы боятся. Видно, недаром Георгий Вяткин старался донести до соотечественников крайне важную для него мысль: «Человек должен, прежде всего, быть чутким к красоте... Красоту же я понимаю в самом широком значении этого слова, включая сюда и здоровье, и силу, и великодушие, и мягкость, и способность на самопожертвование».
ВЕРТОГРАД* НЕИЗБЫВНЫЙ
Вдохновенная лирика Николая Тряпкина и овеянные его именем места помогают лучше узнать не только Россию советскую, но и современную деревенскую — разрушенную, обескровленную, но все еще хранящую частицу надежды на возрождение.
Однажды на книжном лотке в Москве мне попалась стопка его сборников. Они лежали среди всякого рода макулатуры и стоили, кажется, по 20 рублей за штуку. Прежде, во время учебы в Литинституте, я читал стихи этого автора, слышал отзывы о них признанного мэтра Юрия Кузнецова.
Купив все книжки Тряпкина (шесть или семь) за бесценок, вечером открыл одну из них и понял, какие богатства заключает в себе его певучая, многозвонная поэзия:
Я уходил в леса такие,
Каких не сыщешь наяву,
И слушал вздохи колдовские,
И рвал нездешнюю траву.
И зарывался в мох косматый,
в духмяный морок, в дымный сон,
И был ни сватом и ни братом —
Жилец бог весть каких времен.
В нулевые годы его имя нечасто вспоминали даже в писательской среде. 19 декабря 2008-го мы с товарищами организовали и провели в Центральной городской библиотеке Реутова вечер, посвященный 90-летию Николая Ивановича. Как выяснилось, это было единственное мероприятие памяти поэта в тот юбилейный день. Встреча получилась довольно представительной, в ней поучаствовали известные писатели, критики, просто любители хорошей литературы. Запомнилось, как Василий Казанцев сдержанно и в то же время прочувствованно произнес: «Даже если бы Николай Тряпкин написал только стихотворение «Летела гагара», он надолго остался бы в русской поэзии».
Позже при Союзе писателей России была создана Комиссия по сохранению творческого наследия поэта, которую возглавил профессор Литературного института Владимир Смирнов. Автору этих строк доверили стать ее ответственным секретарем.
Перефразировав известную формулу Белинского, можно сказать: творчество Тряпкина — поэтическая энциклопедия русской советской жизни. В своих лучших произведениях, например, в стихах из цикла «Семейная хроника», он восходит к эпосу. Сочиненные им строфы воспринимаются как новая, русская «Илиада»:
И настало то утро, зачавшее это сказанье,
И подводы со скарбом стояли уже у крыльца.
И столпился народ и галдел, как на общем собранье,
Хлопотали отцы, не забыв про стаканчик винца.
И стучал молоток, забивая горбыльями окна,
И лопата в саду засыпала у погреба лаз.
И родная изба, что от слез материнских промокла.
Зазвучала, как гроб, искони поджидающий нас.
Его судьба соприкасалась с трагическими изломами народной жизни, большими, общенациональными бедами. При этом самые страшные, выпавшие на долю многих сверстников испытания обходили Тряпкина стороной. Подростком он был вынужден покинуть вместе с семьей родную деревню Саблино в Тверской области, чтобы спастись от «раскулачки». Однако на «ударных», тысячами перемалывавших жизни крестьян-спецпереселенцев стройках ни он, ни его родные не побывали.
Из-за врожденного заикания Николая не взяли на фронт, но по дороге в эвакуацию Тряпкин, по-видимому, не однажды попадал под бомбежки — так ему довелось узнать, пускай и не в полной мере, что такое война.
Литературовед Сергей Федякин очень точно подметил — память стихотворца навсегда сохранила ощущение жуткого, заставляющего молить небеса о спасении взрыва:
И пред ликом Бориса и Глеба
На колени бросалась земля.
Ну а то, что Великая Отечественная не предстала перед его глазами во всей своей испепеляющей душу чудовищности, возможно, благотворно отразилось на творчестве. Отчасти благодаря таким милостям судьбы Николаю Тряпкину удалось до глубокой старости сохранить в себе удивительную непосредственность, тонкое, лирическое начало. В стихотворении «Как людей убивают» он без малейшей доли самолюбования сообщил об этом сам: «И на землю гляжу я глазами ребенка». Те, кто близко с ним общался, безоговорочно соглашались с подобной самохарактеристикой.
При этом, конечно же, никакой инфантильности в его поэзии не было. Советскую действительность Тряпкин не идеализировал, показывал и темную ее сторону, что с особенной силой и горечью отразилось в «Стихах о печенегах»:
Как научились воровать
Воруют все — напропалую.
Ворует сын, ворует мать —
И строят дачу воровскую.
Ворует пекарь у печей,
Ворует резчик у буханки,
Ворует сторож у бахчей,
Ворует книжник у стремянки.
Вскоре после распада СССР он написал знаменитые строки:
О Господь! Наклонись надо мной.
Задичали мы в прорве кромешной.
Окропи Ты нас вербной водой,
Осени голосистой скворешней.
Нашей Комиссии за одиннадцать с половиной лет ее работы удалось сделать, кажется, немало. Эти усилия принесли бы куда менее очевидный результат, если бы не поддержка людей из тех мест, где жил Николай Иванович. Особенно благодатным в этом смысле стало подмосковное Лотошино. Здесь прошли уже пять Всероссийских поэтических фестивалей-конкурсов имени Н.И. Тряпкина «Неизбывный вертоград», появилась библиотека его имени, была восстановлена могила родителей поэта, находившаяся прежде на грани уничтожения.
Изданы два альманаха, целиком посвященных его творчеству, опубликованы десятки литературоведческих статей и репортажей в федеральных и региональных изданиях. А к столетнему юбилею вышла первая за 15 лет книга Николая Тряпкина — «Звездное время», составленная из лучших стихотворений автора.
К великому сожалению, не обошлось без утрат. Не получилось сохранить небольшой, но ладный в целом дом, который поэт вместе со своим «любезным папашей» строил в Лотошине в начале 1950-х годов — страна оживала после военного лихолетья.
Когда начиналась работа Комиссии и в адрес местных властей стали поступать обращения-ходатайства, вполне добротное здание еще можно было спасти. И напрашивалась сама собой мысль: именно здесь, на привольной подмосковной земле, мог бы возникнуть музей... Увы, дом теперь восстановлению не подлежит.
Зато на месте деревни Саблино в Тверской области, где Николай Иванович родился, удалось при содействии местных жителей поставить поклонный крест и деревянный памятный знак.
Спустя много лет после того, как Тряпкины оттуда уехали, поэт не раз приезжал в места, где прошло его детство. Упоминания об этом есть и в стихах. Признанная в 1960-е «неперспективной» и в итоге исчезнувшая с лица земли деревня с годами обрела в душе автора черты русской крестьянской Атлантиды:
До чего же давно прошумели все эти забавы!
И давно уже нет на земле деревеньки моей.
Там весною теперь зацветают покосные травы
И в густом ивняке запевает
в ночи соловей.
Но живут в моем сердце все те перезвоны ржаные,
И луга, и стога, и задворки отцовской избы.
И могу повторить, что родился я в сердце России,
Это так пригодилось для всей моей грешной судьбы.
Зная, как любил он этот уголок России, стараемся не допустить, чтобы саблинское поле вконец «задичало». Ежегодно приезжаем туда, планируем построить там избу-читальню-молельню.
В год столетия Николая Тряпкина в селе Степурино (в 12 км от Саблино) появилась оригинальная, созданная талантливым художником Ильей Скуратовым стела. На кладбище Ракитки в Подмосковье поставили на могиле поэта памятник (деньги на него собирали, что называется, всем миром).
Иногда помощь шла, откуда не ждали. Земляки Николая Ивановича (от глав районов до простых крестьян) не раз, совершенно бескорыстно, нам помогали. И это не случайно — в русском человеке так и не удалось истребить тягу к тому, что важнее суеты сует, выше сиюминутного обогащения. Люди видели в нашем деле нечто настоящее, для всех необходимое и активно отзывались.
Творчество замечательного поэта остается с нами, помогает преодолеть всевозможные глобалистские мороки, а пророческие слова Юрия Кузнецова наконец-то сбываются:
«Я уверен в одном: в XXI веке значение самобытного слова Николая Тряпкина будет только возрастать».
* Вертоградом в старину называли сад или виноградник
Материал опубликован в июльском номере журнала Никиты Михалкова «Свой»
Елена Мачульская, Алексей Полубота/
Газета "Культура"
