О, этот школьный «инглиш», в котором чем короче, тем более запоминается, а в дополнение к обретённому двуязычию – звучит хлёстко, бойко, как удар плетью по беззащитной руке!
Сколько копий, мечей сломано на безобидных уроках, сколько краснеющих от карабкающегося по крутым склонам незнания элементарной, бросовой лексики самосознаний попрано!
А результат… обилие переводчиков туда и обратно и нищета доставшихся нам «канонических переводов». Иных фолиантов в русском обращении так и не обретено…
***
Вчера, ожидая начала одного из крупнейших поэтических фестивалей Москвы – MyFest – забрёл во дворик англиканской церкви Святого Андрея. Давно хотел постоять и насторожённо – да-да, так, и никак иначе! – вдохнуть этот запах.
…Кто же вы, англосаксы, вот уже столько лет неколебимо считающие нас угрозой своему островному бытию?
В добротную кирпичную ограду вделаны гордые рыцарские щиты. Ба! – да это же, слева, – Андреевский флаг, русского флота! Не совсем так. Совсем не так: здесь привычные по отечественной воинской геральдике символы вовсе не наши, хотя полностью и идентичные нашим. Здесь всеобщий язык символов даёт сбои.
…Через автостоянку – взметнувшаяся в растрёпанное московское небо строгая готическая башня, к ней – притвор со стрельчатыми окнами. Сказочно, небывало, выпукло, как императорский профиль на древней монете.
Несмело перекрестившись, отворяю тяжкую дверь… вдали, под голыми стенами, сидит охранник в штатском, вместо пения – тишина. Дальше ступать не хочется. Выхожу.
***
Я до сих пор убеждён, и вряд ли буду кем-нибудь разуверен в том, что язык образуется в нации в полном соответствии с её главной целью, задачей на Земле, и настроением, и умозрением, и миросозерцанием.
Русский язык, а равно и языки западных и восточных славян, которые мы склонны понимать гораздо больше латыни, ветви кельтской и ветви германской, есть язык созерцателей, мечтателей, влюблённых в природу настолько, что вторгаться в неё кажется им нелепицей.
Славяне, кажется, изначально понимали, что природа создана для восхищения – непостижная, она казалась им чистейшим чудом, вторгаться в которое с горными молотками и рукотворным пламенем постыдно и гадко. Они с видимым трудом тысячелетиями обустраивали свой быт, стараясь не давить на сущее: деревянные избы и дворцы символизировали единство уклада леса, поля и дома.
Славяне не скупились на количество слогов, описывавших бытие: славянское слово – двусложное, трёхсложное, и лишь в эпоху «плетения словес» – четырёх-, пяти- и более сложное, но это барокко с годами отпало и сделалось стилистическим признаком лишь семнадцатого века, когда и бушевало по всей Европе. Германских многосложных монстров имитировать так и не удалось. Да и, по чести, не стоило.
Сегодня, восхищаясь разящим ударом компьютерного ли персонажа, героя ли боевика, уличной хроники, спортсмена-единоборца, мой сын Андрей – не святой, а названный в честь погибшего при обороне Севастополя моего дяди – говорит «хэдшот!» (англ. «смертельный по определению выстрел в голову»). Ему так удобно. Так сказать – выразительнее, короче, весомее и уместнее применительно к ситуации спарринга, кончающегося «чистой победой».
…Вот и я поймал себя сам на «спарринге» - боевом противоборстве. Лучше было бы сказать «поединке», но звучит как-то старообразно.
Давно ли мы начали стыдиться родного языка?
Давно.
***
Мы уступаем «инглишу», потому что нас застыдили «мужиками-лапотниками» зловещие иноземные драконы ещё при основании Руси.
Мы стыдимся самих себя: скучно, серо, без интеллектуального блеска разворачивается перед нами наша историческая страда. Казённые праздники частью бедны, частью помпезны. Нет ощущения живой связи с предками, мало костюмов. Энтузиасты, пламенные художники, поэты, драматурги – на вес золота. Нам неудобно заниматься возвеличиванием самих себя, неловко создавать блистательные поделки о победах там, где после каждой битвы раздавались горестные плачи с обеих сторон.
Не исторические военные победы англосаксов, но легенда, миф, созданный создателями блокбастеров, ведут сознание уже нескольких поколений россиян по дороге презрения к отечественному наследию.
Никто из них даже не понимает, не отдаёт себе отчёта в том, куда ведёт этот путь, к какому презрению к Родине, её выглядящим в подаче современных историков жалкими порой, какими-то уступительными действиями на мировой арене, а значит, живым и павшим героям.
«Хэд-шот», «Изи» (легко), «лаги» (ошибки скрипта), «нуб» (новичок), «читер» (обманщик), «лут» (припасы, запасы), «лузер» (вечно проигрывающий), «ачивки» (достижения) воспринимаются сегодня ощетиненными рогами, клыками и клешнями стальными чудищами, ползущими на каждого сведущего в игровой индустрии. И все эти «словечки-заимствования» - вовсе не специальные термины, употребляемые в определённой сфере: они действительно перекодируют сознание так, что жизнь вне игры начинает восприниматься игрой. Будь виннером (победителем), а большего от тебя и не требуется. Докажи свою самость, победи. Кого? Да всех. И пусть весь мир лежит у твоих ног хотя б пару секунд.
В былине о Садко часто забывают притчу о том, как скупив Новгород, закрыв его лавки за отсутствием товара, богатейший купец гордится своей мнимой денежной мощью, но на следующий же день видит, что лавки вновь открыты, и жизнь снова потекла своим руслом и чередом… урок всякому завоевателю-покорителю.
Английский язык почти односложен, редко двусложен, но это язык – не мечтателя. Это язык «завоевателя и покорителя пространств» (хотя именно русские казаки, а не викинги за несколько десятилетий дошли до оконечности Евразии), торговца, бойкого менялы-биржевика, больше всего ценящего своё время, неутолимо приращивающего им богатство пространств и спрятанных в них сокровищ, от рудников до пастбищ. И это – язык подростка, которому главное – выкрикнуть что-то в равнодушную толпу, почти языческое, древнее, дикарское, боевой клич, долженствующий свидетельствовать о существовании индивида. Это ещё от Рима, чья легионерская поступь когда-то сотрясала Европу.
Поэты Британии! Ютящиеся в тисках одно- и двусложности, они дали миру десятки, сотни имён, говорящие о чувствах тайных, эфемерных, волшебных, как пение фей на ночных полях.
Духовидцев и пророков вересковых пустошей, суровых и прекрасных горных шотландских лугов, меловых обрывов в безбрежное море так иногда жаль! – рубленые слова-карлики только мешали им сказываться в полную силу. Язык-торгаш (как бы я ни любил английского в силу одной из специальностей) вечно держал их в ежовых рукавицах «пользы-выгоды»… То, о чём восторженно заливались итальянцы, французы и даже немцы, осталось запертым в английской литературе, как в каменных узилищах средневековых замков.
Где те души, в каких подземных лабиринтах они блуждают?
***
Мы проигрываем некую цивилизационную битву за «распространение себя в мире»; лоно русского языка постоянно сужается, несмотря на видимые усилия государства.
Да ну и что? Так продолжается веками, и будет продолжаться до скончания века.
Нам стоит понять и уяснить себе самих себя: не нужно выигрывать битв, если мы не ощущаем себя призванными к войне. Но если у нас норовят отнять наших детей, сделать их «младшими англичанами», а по сути, второсортными гражданами незримой империи пылающих гордыней подростковых грёз… не агрессивные по сути своей, любящие мир во всех его вселенских смыслах, мы будем держаться своего и только своего начала, исконной сути: мечтания. Когда не устыдимся родного языка, то научим детей понимать его корни – созерцательности и восхищения природой.
Кто же отречётся от него, тот предаст и мечтательность, и мечту, и склонность к рефлексии, прежде чем жажды попрать и распять всё, не подчинённое прокураторскому закону.
Пока наши дети подростки, пока их соблазняют потасовки и призраки выигрыша в схватках и потасовках, которые нельзя выиграть ни навсегда, ни на краткий миг (кому нужны эти твои победы, чему ты доказываешь свою силу, скорость, беспощадность, дитятко?), мы почти бессильны. И только когда сама душа властно потребует от человека определиться с тем, для чего он рождён и к чему призван, здесь-то и вступит в права русская словесность.
Как мало учителей, способных зародить в глубине ребёнка страсть к языку, умеющих дрожащим от внутреннего и прорывающегося наружу трепета шёпотом процитировать поэтическую строку или прозаический абзац небывалой, немыслимой стати, и обвести класс глазами, полными неложных слёз!
Как мало, кажется, родителей, умеющих читать с выражением. Как вообще на всю страну мало тех, кто ощущает язык своей второй и главной плотью. На поэтические фестивали приходят в основном поэты. Вчерашний день поэтического фестиваля MyFest (даже сюда закралось англоязычие!), а равно и позавчерашний, и позапозачерашний – истинное пиршество поэтик, но кто причастен ему в переполненных, но малых – не стадионах! – залах музеев, культурных центров?
Меж тем, поэзия есть высшее языковое выражение, напряжённая до отчаяния борьба с косностью собственной природы и всего мира, если уж на то пошло. И в этой борьбе есть настоящие победители, раздвигающие лингвистические границы до самых дальних горизонтов. Кто воздаст им должное? Когда?
В эпоху владычества англосаксонских калек, наложенных на наше суверенное национальное бытие, можно констатировать и цивилизационный проигрыш, и даже катастрофу влияния русского языка на судьбы мира.
Теснимые отовсюду, даже с наших исконных территорий, мы уступаем, соглашаемся, не пытаемся навязать своей воли отдалённым мирам. Но будет и день, когда народы и цивилизации, не сливаясь в единый поток с неразличимыми свойствами, осознают – каждый поодиночке – что Господу угодно от нас особенное старание созерцательности и благих порывов.
И именно тогда, в отрыве от заскорузлой логики прибытка, накопления и потребления благ, человеку явится красота языков, отвергших прямолинейную выгоду как геометрию Пифагора в пользу нелинейной геометрии Лобачевского.
Тогда и только тогда выступит на свет русский язык, если удастся ему до тех пор сохранить свою сияющую утренними каплями росы свежесть. На том свету будут сиять и все те, понадеемся, кто болел за него, раздвигал его вселенские границы и берёг его пуще глаза. Как честь смолоду. Как завет. Как Отчизну.
Сергей Арутюнов
