Владычество «авторского права» («копирайта» на западный манер) и вообще засилья юридической регламентации в любых сферах вольной мысли угнетает уж тем, что разъединяет и растаскивает людей по пещерам личного тщеславия.
«Копирайт» делает их постоянно обижающимися друг на друга, но, что хуже, постоянно подозревающих ближнего в желании даже не «позаимствовать и развить», восхитившись чем-либо, но сразу – «украсть», присвоить и получить за акт выдачи чужого за своё якобы адские прибыли и барыши.
Современный мир оказывается для особенно бережливого и самолюбивого автора увешанным решётками, сканерами, следящими камерами и охранными системами уже не только физически, но и духовно. Тюрьмы и каталажки начинаются ещё на свободе…
Но правомерно ли и юридически, и нравственно считать плагиат настолько страшной угрозой жизни и здоровью общества, что «защите интеллектуальной собственности» (кавычки двойные и тройные) стоит уделять такое внимание, расходовать на него столько бесценных человеческих и материальных ресурсов? Стоит ли отвлекать (и делать профильными специалистами – сыщиками-расследователями, электронщиками, адвокатами) на него стольких людей, беспокоить попусту прокуратуру, полицию и суды?
Есть воровство гораздо более фундаментально устроенное – бюджетное, например. Или уж – самый верх низости – незримое воровство душ и обращение их в античеловеческие верования.
***
Плагиат существует в трёх основных видах:
- полный
- частичный
- не доказуемый, но ощущаемый интуитивно и потому приписываемый тому, у кого он обнаружен – здесь область чистой паранойи первоисточника и область тонкая, связанная с
В случае полного плагиата в поэзии не совсем понятно, чего человек хотел. Поэзия сегодня не продаётся, получить за неё какие-либо деньги немыслимо, а факт плагиата обнаруживается если не сразу, то скоро – через месяц, два, полгода. Человек с репутацией плагиатора бывает вынужден уйти из профессии навсегда.
Речь о ценности поэтического текста заходит лишь при использовании его музыкантами, но каким же бедным потаёнными смыслами, стилистически ничтожным и не имеющим никакого отношения к высокой поэзии (судя по уровню современной музыки) должен быть такой текст, если его украли!
В случае частичного плагиата всё усложняется, но ненамного: заимствуется или строка, или образ, или сама метода выстраивания стихотворения, «внутренняя идея», «архитектоника». И здесь уже речь может зайти о третьем виде плагиата – действительно тонкой материи, о которой следует говорить развёрнуто.
Разыскать и тем более систематизировать «вопиющие случаи» литературного (и поэтического) воровства нелегко. Разрозненные статьи в разрозненных СМИ тасуют имена то слишком великие (в плагиате обвиняли и Шекспира, и Дюма), то совершенно ничего даже профессионалу не говорящие. В основном обителью воровства выступает Запад. Наши Толстой и Волков, заимствовавшие у Коллоди и Баума, воспринимаются если не переводчиками и переработчиками, то просветителями, набредшими в западной литературе на сюжет, который точно полюбится детям.
А как насчёт современности, тем более поэтической?
***
Я столкнулся с плагиатом не лично, но по касательной.
В начале «нулевых» в московской литературной среде всплыла некая бойкая особа. Стихотворений у неё оказалось на хорошую книгу, толстую, и, как у нас выражаются, «в твердакЕ» - то есть, в твёрдой, а не клеёнчатой, как обычно, обложке.
На вечере Татьяны Бек особа подошла ко мне и подарила эту самую книгу. Была она на тот момент соведущей семинара Кирилла Ковальджи, то есть, не с потолка взявшейся деятельницей, в том числе печально известного портала «Стихи.Ру», плодящего без разбору и чушь, и нечто, руководствующегося в формировании внутренней иерархии исключительно тем, сколько у пользователя наличных средств.
Книга не то что бы мне понравилась, но писать рецензию на неё я решился сразу – подталкивало к ней и новое имя (при смертельно надоевшем засилье старых), и ощущение вполне себе самостоятельной поэтики, ни от кого особенно не отталкивающейся. «Эклектичность» иногда – в случаях, разумеется, избранных – может означать и особенную полифонию: автор намеренно мозаичен при том, что не клочковат, поэтическое поле – его возлюбленное, и цветы он на нём растит принципиально разные, несхожие меж собой. Авторский голос негромок, потому что не назойлив: он-де предпочитает рассыпаться в уже существующих поэтиках, беспрерывно пробоваться в разных регистрах. У автора павлиний хвост, а сам он – без хвоста, на который и отвлекается внимание – может быть и невелик, и сер, и даже скучен.
Рецензия отправилась в «Книжное обозрение», и с ней, видимо, автору изрядно добавилось уверенности. Следующий пункт его присутствия было совещание молодых литераторов в Липках-2005, куда каждый год съезжались все молодые письменники, подающие кому-то там некие неопределённые надежды. Там автор ухитрилась произвести отчасти фурор, хлопая по спинам признанных мэтров, и вообще вела себя неадекватно не писанной, но ощутимой литературной табели о рангах. Головокружение от успехов.
Зачаточная тогда (диалапная) интернет-связь не отменила слухов. Почти разгневанным звонком я был чуть ли не разбужен на следующий день – кто такая, по какому праву, зачем ты писал на неё рецензию, что за наглость, куда она лезет, и т.д., и т.п.
Это было началом моей трагедии: я был на полгода отлучён от задушевных разговоров со своим преподавателем и другом. А через полгода преподаватель и друг ушёл, и до сих пор гадают, не добровольно ли. По причинам другим, оставляемым за скобками – о них и так много писали.
А через несколько месяцев – и об этом писали много, долго и с удовольствием – грянул скандал. Молодая претендентка заимствовала стихотворение крупного петербургского мэтра, другой мэтр заметил факт кражи, и понеслось. Разбирательства не было, сторона вещала одна – обиженная. Ни оправданий, ни защитительных слов произнесено не было. Присутствие своё в социальных сетях моя ровесница старательно зачистила и удалилась в вечное изгнание.
Кстати, чуть позже от того же обокраденного ею поэта возникла претензия уже к известному прозаику, проживающему в Германии: включил не закавыченные цитаты из Веры Пановой в свой премиальный роман…
Не так давно в старшем поколении возник и другой спор – между поэтом с фамилией, в точности повторяющей название международной преступной организации, с которой боролся вездесущий Джеймс Бонд, и его коллегами, попрекнувшими его в заимствовании строк ныне покойного поэта, безмерно уважаемого сообществом за несгибаемую верность идее свободного выезда в Израиль. Поэт так яростно требовал себе прав, что упал с балкона и сломал позвоночник, и оставшуюся жизнь провёл в инвалидном кресле.
***
Почему же общество практически ничего не знает об этих вопиющих фактах? Почему не возмущается? Нет ни телесюжетов, ни громких расследований, судебных прецедентов и то какой-то неопределённый минимум.
Во-первых, обществу давно не интересна современная поэзия. Оно её нем знает и не заинтересовано в ней. Искусство старинное, а сейчас, представляется обществу, и вовсе выродившееся в мало кому понятные абстракции. Вот эстрадные шуты – другое дело. Гражданин-поэты уголовно-процессуального склада, с ненормативной лексикой при переделке классики – пожалуйста. Ибо смешно, как в «Камеди клаб» или у Петросяна. А серьёзное – тягомотно.
Во-вторых, никого, кроме авторов, не заботит, что там у них украдено. «Экспертное сообщество», как выразился бы постмодернист, есть «симулякр», то есть, нечто не существующее, но упорно выдаваемое за существующее. Какое-какое? Да вот такое – дышащее, урчащее, кое-как передвигающееся, потребляющее, извергающее какие-то приговоры ремеслу, и куда-нибудь вместе с ними растущее исключительно в своём воображении.
Обратимся к духовным причинам.
***
Плагиат в поэзии не просто законен, он систематичен именно потому, что никто, ни один автор не в состоянии приватизировать слова и даже выражения русского языка. Нет ни у кого таких прав, поскольку слова придумываются людьми, и здесь нет пространства для маневра – есть лишь авторы авторских, простите за тавтологию, окказионализмов, которые идут в народ и становятся частью языка. А слова основного лексикона от века находятся в ОБЩЕМ ПОЛЬЗОВАНИИ, и то же самое касается метафор.
Итак, в-третьих: обществу не интересен плагиат как факт литературы, словесности, поэзии, потому что оно, общество, не видит своего интереса в том, кто именно был истинным автором шедевра, и кому отойдёт или не отойдёт слава. Общество видит в плагиате отличный повод для рассмотрения очередного криминального сюжета, лишённого ожесточённости матёрых «вооружённых грабежей».
Поэзия не принадлежит автору, и, шире говоря, самим авторам как субъектам права. Хотите невероятное? Поэзия – от Бога, а воровать у него, когда Он даёт сам, чрезвычайно затруднительно. Открыв створы вековых знаний и чувств для своего творения, Создатель говорит – берите, только осторожно, не пораньтесь, сперва научитесь пользоваться и пресекать нежелательные последствия.
Учёные в разных странах и в разных концах Земли одновременно приходят к одному и тому же в отсутствие научной прессы – это вам как? Эфир? Телепатия или всё-таки милость Божья?
Поэты, ко всему прочему, стремятся к такому роду выражений, при котором бы их ПОНИМАЛИ, и образы стараются конструировать так, чтобы они били читательское внимание и расположение влёт, на бреющем полёте, навылет и наповал. Что ж удивительного в том, что результаты у людей ОДНОГО ПОКОЛЕНИЯ сплошь и рядом оказываются похожими до степени неразличимости? Диво, что их считанные единицы, учитывая ту разравнивающую потребительскую унификацию, через которую мы прошли уже в постиндустриальную эпоху…
Никакого плагиата нет и быть не может именно потому, что искусственно, с подлым замыслом присвоенное никогда не станет своим, а если и становится, то не в силу жуткого и предательского обмана, а в силу того, что на ком-то одно из украшений или уснащений речи выглядит более увесисто и уместно.
Вот и вся проблема. Над ней – только Господня Воля, пустившая нас в странствие по поколениям и национальным историям в обнимку с родным языком, потоки которого овеивают нас, носятся над планетой вместе с нами, просвистывая нас насквозь.
