6 июня праздник: день русского языка и память Пушкина — прекрасного поэта, который для многих людей ассоциируется с русской культурой.
И это, в общем-то, правильно. Один известный сербский старец, Фаддей Витовницкий, говорил удивительную вещь. Он утверждал, что если бы он оглянулся на ту веру, которую он имел еще юношей, по сравнению с той верой, которую он имеет как старец и подвижник, то его юношеская вера была бы почти неверием (хотя он верил и тогда). Эти слова говорят о том, что вера в душе каждого человека растет. И растет она не от умножения знаний, а иначе.
Может быть, кто-то из вас помнит слова Паскаля, когда он советовал своему другу умножать веру не увеличением доказательств, а уменьшением грехов. И это правильно. Дело в том, что вера, по мысли святых отцов, - это присутствие Бога в человеке. И чем больше это присутствие, тем больше вера. Поэтому неудивительно, что Пушкин начала, середины и конца своего пути — это разный поэт.
Если юный Пушкин позволяет себе вольности в отношении религии, то Пушкин зрелый — это человек, который не так уже часто обращается к православной тематике, но в своем творчестве он являет этот мир православно. В том смысле, что он показывает, что христианство — это единственно правильный взгляд на мир, который охватывает все бытие целиком. Не частями, не кусочками, но целиком и полностью! Только в христианстве мы можем понять все: и почему собака похожа на своего хозяина; и почему кошка убегает от пьяницы и идет к любящей маме; и почему у добрых такие светлые лица, а на злых так страшно смотреть — только в христианстве мы можем все это понять.
И Пушкин — христианин в своем творчестве не просто потому, что он иногда пишет о храмах или о монахах, или перелагает молитвы в стихотворный размер, нет. Он христианин, потому что он являет этот мир как христианскую красоту. Необыкновенную красоту Господню, где Господь лучится из каждой клеточки мироздания. Пушкин понимает, что искусство должно не просто служить каким-либо идеалам — народным, государственным, социальным или каким-то еще, вовсе нет. Но искусство — тот Божий дар, с помощью которого человек умножает свет на Земле. Поэтому оно имеет онтологическое значение, а не прикладное, и даже не просто нравственное. Хотя, чем человек нравственнее, тем выше и светлее то, что он создает.
Пушкин не ограничил себя культурой только России, но отовсюду собирал красоту.
Ахматова в своё время сказала о Бродском слова, который характеризуют и Пушкина:
«Вот в чём сила Иосифа: он несёт то, что никто не знал: Томаса Элиота, Джона Донна, Пёрсела – этих мощных, великолепных англичан! Кого, спрашивается, несёт Евтушенко? Себя, себя и ещё раз себя!»
Илья Смирнов (китаист) пишет: «Занятие чужой культурой, особенно такой далекой, как китайская, не может не оказать влияния на человека. И самое главное в том, что ты понимаешь, что никогда нельзя абсолютизировать ничего своего, будь то бытовые привычки, поведенческие стереотипы, словесность, театр – да что ни возьми.
Вот, казалось бы, что за нелепая затея – есть палочками? Сколько раз самые разные люди с пеной у рта доказывали мне, как это неудобно, некрасиво, попросту глупо (сейчас, к счастью, таких сильно поубавилось – китайские и японские рестораны сделали свое дело). А что вилка, на китайский взгляд, предмет жуткий, варварский, им и в голову не приходит.
Это нежелание понять иное, к сожалению, свойственно очень многим».
Драгоценно и крайне редко в нашем мире знание о том, что красота Духа выражает себя в мире по-разному. И если что-то не похоже на привычные одному человеку формы, если что-то совсем не таково, как принято в его краях, то это не значит, что оно плохо. Так и христианство никогда не было единой культурой, но оно наполняло Духом культуру любой страны, давало новое содержание существующим формам, потому что красота Господня в каждом народе, эпохе и человеке выражается не одинаково, оставаясь при этом той же красотой, являющей себя через эстетику, мысль и поэзию равно древних кельтов, саксов, сирийцев, греков, римлян, галлов, викингов – несходным образом.
Но у христиан всегда была мудрость в каждой культуре замечать и брать всё то, что там от Бога, и наполнять Его светом уже существующие и сложившиеся формы выражения красоты.
Эту же мудрость, понимающую что всё красивое разнообразно, – несёт Пушкин. Не случайно он обращался к разным культурным и литературным традициям: французской, немецкой, а в последние годы всё больше – к английской.
Пушкин писал, что русская литература явилась в 18 веке без предков и родословных, как и дворянство. И что «У нас литература не есть потребность народа. Писатели получают известность посторонними обстоятельствами».
А. Шмеман так пишет об этом: «Нельзя забывать и о том, что Франции и Англии для создания вершин их национальных культур понадобились долгие века, тогда как Россия обошлась одним веком».
Пушкин помогает русской литературе вобрать в себя красоту других мировых литератур и творить, используя всё это богатство.
Пушкин не искал для литературы дополнительных оправданий её существования, что пытались позднее сделать Гоголь, Толстой и Тургенев, да и не только они, но и многие, кто считал, что оправдание литературы в той пользе, которую она приносит народу. Либо в облагораживании нравов простых людей. Либо в воспитании нравственности. Но Пушкин чувствовал, что литература и искусство не нуждаются во внешнем оправдании. Будь он богословом, он бы мог сказать, что человеку как образу Божьему соприродно умножать красоту и этим выполнять своё человеческое назначение на земле. Человек как малый творец, этим самым являющий в себе образ Творца и Поэта земли и неба.
Мало кто из русских писателей нашел в себе достаточно мудрости пойти по этому пушкинскому пути и не пытаться оправдаться перед миров в том, что он стал писателем.
Пушкин видел, что литература утверждает добро не тем, что взывает к нему, не морализаторством, не поучением, не идеологической программой и не воззваниями. Высокая литература утверждает людей в добре самим фактом явления красоты и благодати, зовущей сердца к высоте и поддерживающей на этом пути.
Вот как он пишет об этом в одной своей статье:
«Сохрани нас Боже быть поборниками безнравственности в поэзии. Поэзия, которая по своему высшему, свободному свойству не должна иметь никакой другой цели кроме самой себя, кольми паче не должна унижаться до того, чтобы силой слова сотрясать вечные истины, на которых основано счастье и величье человеческое».
Мне хочется вспомнить другого классика — ирландской литературы XX века, и завершить наш разговор его стихотворением. Потому что оно во многом отражает и то мироощущение, которое имел Пушкин.
Итак:
Все, что на свете грустно, убого и безобразно:
Ребенка плач у дороги, тележный скрип за мостом,
Усталая пахаря поступь и тучи осени грязной —
Искажает твой образ, цветущий в сердце моем.
Как много зла и печали! Я заново все перестрою —
И на холме одиноко прилягу весенним днем,
Чтоб стали земля и небо шкатулкою золотою
Для грез о прекрасной розе, цветущей в сердце моем.
(Йетс Уильям Батлер, «Влюбленный рассказывает о розе, цветущей в его сердце).
Наследник
