Каких только слов ни звучало на конференции «Актуальные вопросы правового регулирования трудовых отношений в сфере литературной деятельности» (организатор – Литературный институт им. А. М. Горького, Министерство цифрового развития, связи и массовых коммуникаций РФ и Министерство культуры РФ)!
Упоминались: одинокий подвижнический труд и его фактически нулевое правовое положение, необходимость произвести некие законодательные подвижки в том, кто такой сегодня словесник, обеспечить его достойное существование в современном обществе.
А я сидел, слушая коллег и изготавливаясь к собственному небольшому докладу, и мысли мои текли ровно, без всплесков, набегали, как тихие волны на берег, но без присущего мне при обсуждении специфически «цеховых» вопросов нервного трепета и волнения. Ничто не скручивалось внутри меня в тугую пружину душевного усердия, будто бы обсуждение проходило вне меня и помимо меня.
Отчего?
Может быть, потому что на моих часах пробило и полдень, и полночь, а время идёт и идёт, и логика его, и внешняя, и потаённая, мне давным-давно понятна?
НАМ НУЖЕН ЗАКОН
Словесность сегодня, во дни Новой России, как её называли с 1991-го года – тот самый забытый и запертый на даче чеховский Фирс, лопочущий Бог знает что, прозорливый, но жалкий тем, что «статус» его и был, и будет – слуги. Словесность сделали слугой в СССР, и иначе, чем слугой, она себя до сих пор ощущать не способна. Только не понимает, каковы новые господа, и есть ли они вообще.
Кому служить?
Быть ли государевыми, как встарь, слугами, или, опять же как встарь, свободными, нищими, влачить существование по тёмным углам столиц и уездных местечек? А если уж собираться, то рассуждать о цеховых проблемах исключительно с точки зрения «кормилок и поилок», настаивать на социальных льготах, пенсиях, субсидиях, пособиях, стипендиях, не отвечая прямо на вопрос о собственной полезности? Когда начинаются возвышенные беседы о традициях великого русского слова, чем они, собственно, подтверждаются – рецензиями на современные достижения в неведомо как уцелевшей только (по недосмотру «рынка») «литературной прессе»?
Мы вне закона, и потому, якобы естественно, он должен явиться – о творческих ли союзах и творческом работнике (С. Василенко), просто о писателе как о профессиональном деятеле искусства (В. Сдобняков), о тарифах и ценах писательского труда (Е. Сафронова), отчислениях в ПФР с литературных гонораров (В. Галечьян), национальных литературах (М. Ахмедов).
Ах, мне знакома подобная постановка проблемы вот уже тридцать с лишним лет! Все они сводятся к тому, что словесник в России достоин лучшей доли, а если свести прекрасные порывы к более земным смыслам, то раскодирование их не займёт много времени: «Мы гибнем», «Дайте денег», «Признайте, что мы одна из определяющих частей культуры, что без нас она мертва и пуста». А «рынок» даже не слушает – он ест. Его товарные потоки изредка включают в себя перевозку со складов неких пачек неких изданий, среди которых попадаются подлинно героические фолианты, напрямую свидетельствующие о том, что ни мысль, ни образ в России двадцать первого столетия по Рождеству Христову не умерли страшной смертью, но – по инерции? – пытаются охватить внутренним взором картины нравов, смысл истории и русской, и мировой. И что ж? Обороты книг сделались ничтожны, о них не говорят, как раньше, взахлёб. Да и интернет-статьи если и обсуждают, исключительно в преломлении их залихватской оскорбительности, а на следующее утро или через пару дней с утра эфир охватывает ожидание следующего возмутительного поступка.
Где же, куда запропастилась наша хвалёная литературоцентричность, которой так любят бравировать представители нашего цеха? Невнятно. Недоказуемо. На правах митингового лозунга. Картины мира словесника и «обычного гражданина» (хотя понятно, что обычных нет ни единого) кардинально разнятся. Словеснику кажется, что он всё ещё властитель дум, но уже тридцать лет он никакой не властитель. И толстые литературные журналы, берегущие аромат книжности, если и светочи, то для самих себя, как бы ни хотелось иным участникам дискуссии видеть обратное. И если, например, в далекой сказочно алмазной Якутии, по словам О. Сидорова, система «поддержки» писательских трудов как на якутском, так и на русском языке велика и обильна (что продиктовано отчасти соображениями отчасти политическими), то в Самарской области, разумеется, размеры инвестиций вовсе не таковы: других дел полно.
ВПИСЫВАНИЕ В РЫНОК
Как памятны реалии начала девяностых, и как они до сих пор правят миром, изъясняться бы часами. «А ты вписался в рынок?» - чуть не с плаката спрашивали замечательно выглядящие господа в костюмах-тройках и с «пейджерами» наперевес году этак в 1994-м. Но уже после 1992-го года лично мне было понятно, что ни в какой рынок лично я вписываться не стану, и именно в том будет состоять весь мой жизненный и профессиональный подвиг – в сопротивлении законам бытия, и объективным, и субъективным.
Один из профессиональных литераторов на упомянутой конференции от всей души посоветовал каждому писателю создать ИП, и с тех самых памятных чисел и дат ни в чём уж больше не беспокоиться: ставка налога падает с 13 до 6 процентов, а за рубежом так и вообще по какой-то прелестной схеме каким-то образом будет служить и писательскому, и общественному благу! Другой, тоже крайне профессиональный литератор, восстал против такого мнения, говоря, что фиксированные выплаты с непостоянных доходов обнуляют выгоды ИП.
Душа моя уже готова была затрепетать, но осталась холодной, как московская натруженная мостовая в гололёд: мне показалось, что я снова сижу на каком-то отраслевом заседании в Торгово-промышленной палате РФ, где обсуждаются стратегии совершенствования экономических отношений. Нет, не приснилось: тарифные разговоры докатились до сферы моей любительской (не профессиональной) деятельности. Неужели?
ПОЧЕМУ Я ЛЮБИТЕЛЬ
Не думаю, что энциклопедии жизней и судеб современных писателей будут написаны или хотя бы будут иметь спрос: у нас больше нет ни той, старого режима, критики, ни библиографий, ни осмысления того, что не находится в фокусе общественного внимания. Но противостоять фактам глупо: я не могу причислить себя к профессиональным поэтам, поскольку около четверти века (с 1996-го года официально, по трудовой книжке) содержу свою семью не на литературные заработки, а на те, что никак не связаны с гонорарными фондами.
Я любитель, и можно долго пенять на некие обстоятельства, обвинять их в том, что любителем делают извне, а не по доброй воле, но знать при этом абсолютно точно придётся именно свой шесток, а не мечты о взлёте на шесток повыше. Я не профессионал, несмотря на то, что способен:
- создавать безукоризненные с формальной и смысловой точки зрения стихотворения, имеющие предельно ограниченный ареал обитания в социальных сетях или тех же литературных органах печати не самого широкого распространения (в основном «для своих»),
- слёту и аргументированно набрасывать весьма броские (доходчивые, но не доходные) статьи, рецензии и обзоры на самые разные темы, подавая их в индивидуальном ключе, который тоже, как и стихотворный стиль, строился не за один день,
- связно объяснить студенту законы русского стихосложения и абстрактно, и на примерах, и в случае удачи добиться от студента пристойного качества стихосложения,
- выступать в собраниях с меткими соображениями касательно довольно широкой проблематики,
- знаю русскую и мировую классику на уровне лектора или, как минимум, приходящего школьного учителя, современные словесные группировки, а также и отдельных авторов, обращающих на себя внимание, и вообще классическое и современное искусство, понимаю тонкие взаимосвязи одних течений с другими,
- способен в одиночку организовать и поэтический, и любой иной вечер, удерживая внимание на протяжении двух и более часов, и не только вечер, но фестиваль и отчасти даже какой-нибудь «гала-концерт».
После моего доклада одна из коллег задала мне вопрос, полагаю ли я, что выхода нет, и я, улыбнувшись спокойно и жутко, подтвердил её опасения насчёт моего пессимистического настроя. Выхода действительно нет, если речь и далее будет идти об общественных приоритетах последнего тридцатилетия, на которых основано наше сегодняшнее беззаконное бытие.
И здесь я прошу позволения на пару цитат из моего доклада.
ЧТО Я ПОЛАГАЮ
«За более чем двадцать лет в профессии вольного литератора я с предельной точностью понял, что творческие профессии вне отраслевого применения (авиастроение, судостроение, деревообработка, и т.д.) не имеют ни единого шанса быть встроенными ни в индустриальную, ни в пост-индустриальную экономику нашей страны. У нас, да и за рубежом, начисто отсутствует отрасль, в которой словесность была бы органической частью производственного цикла»
- надеюсь, подобный тезис не нуждается в пространных доказательствах.
«Обильное, по слухам, содержание писателей и поэтов Советская власть принимала на себя по единственной причине: одной из самых ответственных отраслей в Советском Союзе была отрасль идеологическая. Советский писатель начинался как автор мотивирующих к труду и обороне текстов. Они, эти тексты, ободряли, звали, просвещали и развлекали. При вытеснении идеологии из общественной жизни вплоть до прямого конституционного запрета у писательства в стране остались только функции просвещения и развлечения»
- см., что называется, выше.
«Судя по статистике продаж, наибольшее распространение имеет развлекательный сегмент. Просветительский и тем более художественный с его длинными ассоциативными рядами, эзоповым языком уже без боязни быть разоблачённым в упадочничестве занимает в структуре популярной литературы последнее место»
- такова для меня постановка вопроса о писательстве в России, и она заждется на непредвзятой оценке современных процессов.
ЧТО ТАКОЕ ПРОФЕССИОНАЛИЗМ
Чтобы перейти из любителя в профессионала, понадобится – и не только мне – не столько огромное количество сложнейших законов, но переоборудование и переоснащение всего общества, шкалы его ценностей, и я как никто понимаю, что такой процесс невозможен и немыслим по определению.
Во имя будущих поколений я бы принял участие в таком переоборудовании, но – прекрасно отдавая себе отчёт в том, что поздно. Жизнь прошла в борениях за существование, и борениях ничтожных по сути своей. Пусть я и сберёг некие изначальные устремления, не изменил им, но что до того почти ста пятидесяти миллионам сограждан, понимаю в твердом уме и ясной памяти: ничего. Ни они, ни государство (никто!) не обязаны платить мне и ломаного гроша за то, что я не спился, не стал городским сумасшедшим, не продал родительской квартиры за долги и не повис у общества на вороте с липким взором и крючковатыми когтями завзятого паразита, а остался после первоначального накопления примерно тем же, что вошёл в него. Примерно при тех же доходах и размерах приобретённой собственности (из недавних – новый чайник, например).
Моя любовь к Отечеству – странная. Тихая, с надрывом. Она не укладывается в стадионный тон. Я то люблю его, то гневаюсь на него за равнодушие, но после гневливых отповедей его равнодушию люблю его ещё сильнее за то, что оно же не отвечает мне в том же тоне, а ещё терпеливее и обречённее везёт меня и других таких же, как я, на своей исполинской спине…
Конвейер оголтелых русофобов, заботливо сконструированный для наиболее перспективных представителей сообщества с мала до велика, начиная с общероссийских молодёжных литературных форумов и заканчивая премиями для заслуженных членов ПЕН-клубов и иных творческих объединений дерзновенных вольнодумцев, лично меня ни как процесс, ни как результат не интересует вообще.
Если словесник-профессионал представляет собой аттестованного комиссией чрезвычайных профессионалов человека с цеховым разрешением на гуманитарную деятельность, кого мы увидим в первых рядах подобных профессионалов? Самых достойных или всё-таки, как обычно, тех, что постоянно находятся в первых рядах именно в силу своего патентованного профессионализма?
«Только политическая воля, направленная на упорядочение творческих процессов, способна… принудить писателей служить одной цели. Кстати, какой? «Благо страны» западники понимают в следовании всем западным тенденциям (например, ЛГБТ-толерантности), а противоположная им сторона – в откате от подобных следований на максимальное удаление и укреплении в общественной жизни максимально патриархальных настроений и нравов»
- здесь, как нигде, стоит осознавать, что идеологический, несмотря на прямой конституционный запрет идеологии, раскол подразумевает отсутствие общего взгляда на профессиональную оценку писательского труда в каждом из лагерей. Славянофилы и западники сегодняшнего дня относятся к штудиям противоположной стороны не только без всякого почтения, но открыто считают их ничтожными, и более того – вредоносными.
Отсюда вывод:
«Отсутствие в обществе даже призрака социальной справедливости искажает и парадигму писательского труда. Он всё чаще напоминает обслуживание интересов правящего и имущего класса хотя бы в части легализации богатства, накопленного отнюдь не праведным путём. Русское писательство современного периода могло бы звать к покаянию, но палат каменных от подобных призывов наживёт себе вряд ли.
Я, прошедший около четверти века в упряжке то интернет-мониторинга, то составления донесений и сводок, не получавший за свои критические или поэтические материалы, опубликованные в литературной прессе, сумм больших, чем помесячные коммунальные платежи, могу чётко и определённо заявить следующее:
- посадить писателей на шею государству не удастся,
- посадить писателей на шею «бизнесу» - такая же пустая трата времени,
- без осознанного и поэтапно реализуемого стремления государства к идеологии очередного «мира и прогресса» обосновать надобность в писателях не получится ни для кого из влиятельных лиц»
ОБЩИЕ ВЫВОДЫ
Я мог бы больше ничего не произносить, но раздумья о том, кто же я такой и зачем отбыл на земле полвека, оставляют впечатление водоворота: в эту пенную воронку можно смотреть часами, а заодно и бесконечно бросать в неё самые отчаянные слова.
Поздно.
Причём было поздно уже в те времена, когда я только окончил профильный вуз.
Да, у меня не хватило таланта не только для того, чтобы вызвать к себе минимальный общественный интерес, но и вписаться в рынок: стать индивидуальным предпринимателем, обзаведясь челядью из литературного агента, бухгалтера и ещё Бог знает кого, давая гастроли по всей доступной мне территории, перевестись на иностранные языки и проделать ещё множество бессмысленных операций над собой, чтобы выглядеть «статусно», этаким пророком в своём истекающем кровью Отечестве, учителем жизни, которую смог одолеть легко и без видимых травм…
Но – нет. Иная судьба, и иной выбор, может быть, невольный, неосознанный, владели мной. Вот отчего я полон решимости оставаться именно любителем, вне любых подтверждений своих навыков и умений ни одним из прежних, настоящих или будущих уполномоченных органов.
О том, кто я такой и зачем, знает один Создатель.
И если совесть моя болит, о Нём и о его будущем приговоре.
Сергей Арутюнов
