Так уж повелось, что поистине значимые события у нас проходят почти бесшумно. Меж тем, уже два года на ВВЦ-ВДНХ действует полномочное представительство всех русских словесников разом – целенаправленный и профильный павильон «Слово».
Представляю, как широко и привольно, во все концы земли звучал бы он, если бы не пандемия…
«Весной 2019 года на ВДНХ в отреставрированном павильоне «Земледелие» (№58) открылся Центр славянской письменности «Слово». Новое выставочное и образовательное пространство мирового уровня посвящено истории, настоящему и будущему кириллической письменности. 58-й павильон ВДНХ «Земледелие» построен в 1950-1954 годах по проекту архитектору А.А. Тация при участии В.И. Чуприной и Г.В. Шлаканева. До 1964 года павильон носил название «Украинская ССР». Фасад павильона облицован керамическими блоками, цоколь — серым полированным гранитом и украшены керамической лепниной с изображением золотых колосьев, символизирующих хлебное богатство. Арка заполнена витражом с изображением Переяславской рады. В 1964 году в связи с переходом работы ВДНХ на отраслевой принцип в павильоне была размещена экспозиция «Земледелие», а в 1977-м в рамках экспозиции «В стране единой», посвященной 60-летию Октября, эти площади вновь заняла выставка Украины, повествующая о достижениях республики за шесть десятилетий советской власти».
Переяславская рада, Украина, земледелие… всё, кажется, кануло: война обнулила и хлеборобов, а вот «Слово», кириллическое слово наполнило пустующий топос новым смыслом.
«28 и 29 августа Центр «Слово» приглашает на бесплатные активности для детей и взрослых. Так, в эти дни состоятся лекции, посвященные древнерусскому искусству и письменности. Слушатели узнают о скрытых смыслах средневековых тексов и изображений. Юные гости Выставки смогут посетить спектакль «Аленький цветочек» и тематический квест «Кирилл и Мефодий: миссия выполнима». Участие бесплатное, по регистрации…»
Активности… а что же – прежнее? Напомнит ли о себе?
***
С тридцатыми я связан самой близкой генетикой: родители – оттуда, отец – 1926-го, мать – 1929-го. Чёрные тарелки репродукторов напели им в детстве весьма оригинально и регионально варьировавшийся репертуар: южный город отца изобиловал, видимо, патетическими операми и слезливыми опереттами, вплоть до жгуче страстных романсов, волжский – матери – Чайковского и Дунаевского. По радио-фону выровнялись и их вкусы, и, отчасти, подсознание. Даже в поздние восьмидесятые мать в хорошем расположении духа напевала из «Светлого пути», «Семерых смелых» или «Цирка» - «Нам не страшны ни льды, ни облака». Эпоха, породившая стиль, впивается в историю мёртвой хваткой, а тридцатые, помимо физкультурной бодрости (ослепительной радости бытия), породили ещё и ВДНХ, которую мне уже поздно, называть ВВЦ, точно так же, как фронтовикам Сталинград – Волгоградом.
В те же ранние восьмидесятые отец несколько раз приносил домой крохотные медальки на очаровательных сиреневых ленточках – серебряную, золотую, снова серебряную. Победитель выставки. Я спрашивал: ты в «Космосе» выставлялся? Он отвечал – нет, в «Машиностроении», и я разочарованно терял к медалькам всякий интерес.
***
«Космос» - средоточие мечтаний целого поколения, а то и двух. В сочетании с вечно реставрируемым музеем Космонавтики он обозначал, символизировал и формировал Купол Мирового Пространства над всей страной, а значит, и над всеми нами – купол не менее влиятельный, чем какой-нибудь американский Капитолий над США. Небеса у нас, видимо, и были, и будут разными, как Господь. Их понимание Его какое-то чрезвычайно радужное – примерно как у физкультурных сталинских толп.
…«К звёздам!» - назывался художественный альбом Леонова и Соколова, который я трепетно храню как памятник и собственным бредням, и бредням коллективным. Все мы когда-то «в едином порыве» готовились к высадкам на Луну и Марс, Меркурий и Венеру, не исключая и само Солнце, а дальше… а дальше шли газовые гиганты, за которыми маячил уже следующий этап – звёздный, в который мы надеялись войти уже достаточно зрелыми для того, чтобы не испугаться космических зеркал, в которых нам предстояло отобразиться уже совершенно иными.
К «Космосу» шли, как в паломничество. Предваряющая его ракета то лежала на ракетоносителе, то вертикально свешивалась с него. «Восток»! Несколько ГА-шных (гражданской авиации) магистральных самолётов (Як, Ту, Ил) не могли заслонить её, первую и неповторимую, но, минуя её, покоритель пространства, без пяти минут звёздный капитан, уже устремлялся в прохладу Центрального Павильона.
Первый Искусственный Спутник, автоматические аппараты серий «Луна», «Марс» и «Венера», обгоревшие в плотных слоях атмосферы пилотируемые шары, их полосатые, оранжево-белые парашюты с кое-как отстиранными пятнами. Чёрно-белые коллективные фото, планшеты бортовых журналов, скафандры со светофильтрами на шлемофонах. Совсем под потолком – состыковавшиеся «Союз» и «Аполлон», и над всем буйством конструкторской мысли – панно с чистой фантастикой, видами далёких звёзд, панорамой бесконечности. Идолы эпохи…
Только бы не срезаться на какой-нибудь медкомиссии, попасть в Отряд после лётного или после технического училища – любой ценой!
***
На ВДНХ ездили в какие-то особенно жаркие летние дни – может быть, предусматривая фонтанную прохладу. Ехать было не ближний свет, но долгая череда станций настраивала именно на аналог Крёстного Пути, где каждый светлый прогал подначивал дышать будущим в три груди и семь лёгких.
Восторг нарастал уже на эскалаторе: толпы народа! В семидесятые-восьмидесятые – уже почти поголовно джинсового, или чуть проще, но непременно – в ярком, «выходном» (сегодня понятие почти стёрлось). На выходе – киоски с «Пепси», сувенирами и тележки и мороженым, преддверие праздника, до которого было уже рукой подать.
Сталин выстроил Выставку как распределённый памятник именно такой вот детской радости, и лучше выдумывать не захотел: Храм и сиял, и продолжает сиять во все лучи. Широкая трасса подвоза и подхода с газонами, над которыми отважно, как из «Антея», шагали в небо Рабочий и Колхозница, в жару могли истомить, но ещё не истомляли.
Совершенно не помню, были ли очереди за билетами. Скорее всего, были, но стояли явно недолго даже в столпотворение: кассовых окошек было завались. После Гербовых Ворот выбирали, купить ли билет на маленький поезд, доставляющий в любую точку, или идти пешком, и выбирали – пешком.
Этапы поклонения были – изобильно-струйные Пятнадцать республик – Пятнадцать сестёр, Каменный цветок с чудесными зверьми и птицами, вечными Блюдами Великого Вождя со свешивающимися из них бронзовыми мокрыми виноградинами. Из репродукторов лились песни, шипели струи промывки стаканов в «автоматах продажи газированной воды» (только на ВДНХ в них была заведена четвёртая кнопка – «Крем-сода»), народ двигался вокруг рукотворных прудов, покупая то детские шарики, то вертушки, и всё – текло, лучилось, блаженствовало.
***
После «Украины» (того самого будущего «Слова») единая аллея растекалась на два потока (слева – отличные аттракционы), и следовали все союзные республики, быстро перемешиваясь с Наукой и Техникой. Каждый – от электроэнергетики до нефтянки – старался, как мог. То мачта высоковольтная, то газотурбинное чудо от «Салюта», то новые грузовики, то перспективные легковушки, которые вот-вот выйдут и станут дешевле «Москвича».
Пиршество учёных уже за «Космосом» растекалось Сельским Хозяйством – разными «водствами», от которых сильно пахло, но где и фыркали, и ржали, и хрумкали сочными кормами в своё удовольствие. Поля, рощи – пограничье, подступы к Ботаническому, где ещё гуще росли деревья, и восторг спадал ровно у «Пчеловодства». Последний взрыв его был – фонтан «Золотой колос», у которого на веранде какого-то ресторана святотатственно – в царстве чистого духа, как не стыдно! – вкушали шашлык и пили лёгкие, а может, и тяжёлые, не разбираюсь, вина. Здесь уже пахло кисловатым духом праздности, отрыжкой цеховиков на заслуженном отдыхе.
Именно здесь пора было разворачиваться в обратный путь. Стрелка чувственного компаса задумчиво скреблась в душу: к чему мне, горожанину, лесные хозяйства, агротехники и прочие минеральные удобрения?
Выставка говорила: «Здравствуй, мальчик. Вот ты и пришёл. Выбирай: вот страна, вот сферы, которыми ты призван увлечься, заняться вплотную, отдать избранному весь жар души, чтобы на склоне лет очнуться то ли членом-корреспондентом, то ли академиком, лучезарно встречая дряхлость за солидным столом в солидном кабинете. Или славно погибнуть гораздо раньше, светя пусть не гагаринской, но всё равно какой-нибудь щемящей улыбкой героя с портрета. Согласен?»
Отчётливо помню: «народное» хозяйство в понятийном ряду почти равнялось «сельскому» - тому самому, от которого пахло животными и растениями, что мне, диатезному, было вполне себе чуждо. Действующие модели гидроэлектростанций, одну из которых я вдруг врубил кнопкой «Пуск», пахли пылью и металлом, а моего и только моего запаха на целой выставке так и не отыскивалось.
Это была ранняя профориентация, но она била словно бы мимо меня, почти по касательной, усиливая ощущение предстоящего трагизма бытия.
***
Не было на ВДНХ ни «Поэзии» (были «Полиграфия» и «Книга»), ни просто «Советской литературы». «Театр», «Музыка», «Архитектура», «Живопись», «Кино», «Цирк»? Ищи свищи.
Если бы и была «Литература», то, боюсь, прошёл бы мимо неё, как мимо школьной программы: пыльные стенды, жёлтые фото писателей со значительными ракурсами вполоборота и назидательными выражениями лиц, их выдающиеся тома, автографы да фото из зарубежных поездок в составе представительных делегаций.
Ну не интересовался я тогда ни советской, ни русской классической, ни какой-либо ещё (западной, например) литературой! Выходит, что в неё попадают, как в отстойник, не нашедшие себе применения в лесоводстве? Откуда мне знать?...
Дело, видимо, не совсем во мне, и не в том, как сложилась или, наоборот, надломилась моя судьба: искусство, по сравнению с «ведущими отраслями экономики», на ВДНХ было функцией исключительно служебной, и это снова была сталинская концепция, хотя думать и чувствовать он мог совершенно иначе. Библиофил, деспот, он выстроил Россию по иной мерке, чем она себя ощущала: трудясь беззаветно и вечно, к словесности она всё же преклоняла слух не как к служебной и оформительской, а как к вполне себе самостоятельной дисциплине.
В ранние восьмидесятые одним из ведущих павильонов был НТТМ – научно-технического творчества молодежи! – с круто вздымающейся крышей. Лучшие люди моего колена уже что-то делали руками, паяли схемы маленьких роботов, сваривали из проволоки макеты планетарных и орбитальных баз, а я, видимо, хотел паразитировать на том, что они создадут, править созданными чужими руками гигантами. На каком основании, гонщик? Надо было начинать с того самого, куда поступил с первого раза – с технического вуза! Изучать техническую грамоту, вырабатывать видение отраслевых проблем, вгрызаться, расширять кругозор чтением переводных или в оригинале западных журналов, выбрать себе сферу деятельности, почувствовать вкус к ней, дождаться пришествия пары неглупых идей, а затем… опытное производство, первые модели, опыты, конференции, и в пределе – та же ВДНХ, медаль бронзовая, место седьмое.
Откуда взялась наглость полагать, что тропа лежит именно в водяное общество советских писателей, распадавшееся к тому моменту тем вернее, чем катилась в пропасть вся наша краснознамённая идеология?
Геология и рыболовство, цветоводство и озеленение, физкультура и спорт, транспорт и корма, которую хочется написать с прописных букв – КОРМА! – подразумевая, что где-то есть и НОС, - где вы? Как вы позволили мне так затеряться в жизни, не обрести в ней единственное, что имел, - себя?
От инженерства я отрёкся в 93-ем году окончательно, видя, что сокурсники засели кто в охране ведомственных помещений, уже вовсю сдающихся в аренду бойким кооператорам, а кто и в бригадах сбыта цветмета в Прибалтику.
Поэзия возникла годом позже, когда душа стала разрываться между тем, что есть, и тем, чего не может быть никогда.
***
В 1990-е Выставка обратилась в нескончаемый наглый базар, который даже «восточным» назвать было никак нельзя. Облепившая павильоны уродливая городьба из времянок, в которых ютился «торговый класс», объявленный локомотивом развития страны, скрыл с глаз и величественную сталинскую архитектуру с лёгкой лукавинкой, и любой намёк на перспективу.
Я понял и принял бы, превратись «Узбекистан» в «Ковры», а «Армения» - в «Коньяки», но гордые киты плыли во мрак Торговли (единственное, чем можно было бы назвать все здания Выставки тогда), и с них свисала обильная цветная и нестерпимо гнусная одноразовая дрянь, от противозачаточных средств до грубых дудок футбольных болельщиков.
Всемосковский Черкизон («The Cherkizon, the Cherkizon, как много дум наводит он…»(с)) окончился лишь недавно: реконструкция, обнажение исконных и предусмотрительно замазанных Хрущёвым панно с изображением великого советского народа-победителя. Но наш «Буран», за запуском которого мы следили прямо из кабинета директора школы – погиб на Байконуре, а его брат-близнец горько кривился до недавних пор в ЦПКиО им. Горького от горя и стыда.
Тот «Космос» не вернулся: коммерческие полёты уже на спаде, и наш хвалёный монополизм сворачивается по спеси доморощенных управленцев в статус «региональной космической державы». Здравствуй, весёлый Илон Маск, признавший Королёва «одним из величайших».
Ничто не вернулось, ни величие, которым нас пичкала пресса, ни восторг, ни упоение. Всё сделалось тайнами тёмных аллей, на которые мы на Выставке старались не ступать из опасения заскучать. Стаканчик пломбира по 20 коп., стаканчик «Пепси» или «Фанты» за 10 коп. – вспоминай, вспоминай те вкусы, ту «Крем-соду» из гранёного, поскольку большего – ощущения Времени, Вечности, Будущего! – не случится с тобой больше никогда. Его не случится, поскольку будущее своё ты похоронил сам. И не надо иллюзий и поисков врага – это не торгаши надругались над тобой, а ты, ты сам надругался над своей мечтой, своим и «Космосом», и несбывшимся – павильоном «Грёзы». Ты растоптал хрупкие его балки и ленты, и теперь сидишь на развалинах мечты так, будто имеешь на это право.
Ничего ты уже не получишь
Сам себя ты, грешник, мучишь
Да, мучу. И измучу до полного изнеможения и полной же невменяемости, если нарколептик под названием «величие страны» снова не вольётся в трепещущие артерии, жаждущие смысла. Медальки отца с Выставки поныне лежат в отдельной картонной коробке, вместе со знаками «Победитель соцсоревнования», членскими билетами и остановившимися наручными часами…
Остаётся слово. Слово и «Слово». И Выставка, которую пишут в анонсах «Слова» с прописной литеры. Слово за слово – вот и Москва. И Россия. И русский мир, который пока не знает, с какой, прописной или строчной, себя писать.
Сергей Арутюнов
