Если кто-то прикидывал, кто из девяти номинантов будет особо отмечен Патриаршей литературной премией, выказывая сокровенные симпатии или сомневаясь в том, что за ними последует высокое жюри, все эти эмоции совершенно позади: лауреаты избраны, а номинанты пополнили своими инициалами летопись премии, и их заслуги ещё будут отмечены следующими годами.
Время праздновать.
Я же, способный и на некие интегральные выводы о вкладах в словесность, и на лёгкую светскую болтовню, предпочту поведать о том, как имена лауреатов год от года влияли на меня, пусть и подспудно, одни – прямо, другие - косвенно.
С Валерием Хайрюзовым я знаком не слишком давно. В одном собрании, обсуждавшем издание сборника почвенной прозы, имел удовольствие слышать его веские интонации. Полярная авиация – то, чем не может быть исчерпан, но чем выковывается человек неба.
Валерий Хайрюзов
Среди рассказов его для рубрики «Современная проза» (скоро увидите и прочтёте) лично я выбрал вовсе не «авиационный», а «Двое в осеннем городе», чистую лирику, на блестящее исполнение которой Валерий Николаевич способен уже просто по факту своего писательства. И более того, я полагаю, что не может быть «жанра производственного романа» или «узко направленной отраслевой прозы» - вся она о людях, вся о человеках, и потому поиск вдумчивого читателя у каждого словесника разнесён к дальней и вечно убегающей, подобно горизонту, перспективе.
Может ли сегодня «младший почвенник» и профессиональный пилот сделаться камертоном общественных воззрений? Утверждаю, что может: мы все, если угодно, немного пилоты, после тридцати с лишним лет в идеологической свободе. Весь вопрос в нашей подъемной тяге, оборотистости диспетчеров, свободе глиссад и рабочей загрузке полосы…
Светлана Кекова – один из тех поэтов, которые были выделены мной ещё в студенческие годы, в теперь уже далёкие «девяностые». И постоянство её печати, и сгущённость стиля отступало на второй план, когда первым и основным виделось явление поэта-христианина.
Светлана Кекова
Надо сказать, что в те самые «девяностые», в атмосфере утраты основной идеологии, отказ от которой не принимался, и всеобщего нигилизма христианство могло выглядеть архаической причудой «культурологического плана» - то есть, декларацией верности началам дореволюционной жизни, и не более. Требовалось волевое усилие, чтобы прозреть в библейских топонимах живую и неотступную веру, не просто разрешённую в некий удачный момент свыше, но заботливо выращенную вовсе не в оранжерее, а среди всех без исключения обездоленных нас. Нет, не надменностью причастности к высшим смыслам веяло от этих строк, но несгибаемой убеждённостью в том, что безвозвратно утерянное поддастся любовной реставрации, и чувствовалось ещё, что им можно будет насытить наш бедный, не знающий, за что схватиться, слог.
Предчувствия оправдались, и вот уже нет ничего странного в поэте-христианине как опорной фигуре всей нашей культуры, и в его таком мирском, но крайне интимном взгляде на бытие:
***
По утверждению историка,
весь мир стремится стать руинами,
всё остальное — блажь, риторика,
борьба ацтеков с бедуинами.
А с точки зрения алхимика,
любой металл — больное золото,
жестикуляция и мимика —
лишь следствие любви и голода.
По убеждению лунатика,
любая ночь — как математика,
где звёзд немое копошение
готовит верное решение.
Снуют по миру, словно гномики,
в погоне за большими числами
банкир, профессор экономики,
удачливый торговец смыслами,
и гибель лета в шубе лиственной,
и Гоголь в сюртуке набоковском,
и мой печальный друг единственный,
что утонул в стакане блоковском.
Бегут большевики с эсерами,
стоят составы под Царицыном,
и только вопленицы с серыми
от сдавленного крика лицами
стоят у кладбища просторного
от моря Белого до Чёрного,
от океана Ледовитого
и до стакана недопитого…
(2005)
И третий, поскольку оказывается ближе всех по принципу территориальности и вседневной поденной страды – отец Владимир Вигилянский, тот, чей строгий лик в те же «девяностые» был мне уверением в том, что Церковь жива. Так наше знание друг друга протягивается уже почти через три десятилетия, но становится особенно интенсивным не через Храм Святой Татианы при МГУ, хотя какой молодой москвич там не бывал и не видел отца Владимира служащим и исповедующим прямо напротив Кремля, но примерно с 2010-го года до предыдущего 2022-го.
протоиерей Владимир Вигилянский
В жизни интеллигенции эти годы можно обозначить как «эпоху Фейсбука», и не будет ни преувеличения, ни приуменьшения в том, что свободные минуты служащих и военнослужащих, священников и мирян отдавались смотрению сетевых тайн ровно до того момента, пока эта сетевая коммуникационная платформа не начала проявлять признаки самой позорной и жалкой русофобии.
Мы и раньше чувствовали, что находимся на вражеской территории. Американский сервис, как и «Живой Журнал», но в гораздо больше степени «заточенный» под «рынок», торговлю товарами и услугами, прославление неподобного, конечно, отличался от какого-нибудь «тинейджерского видеохостинга» (не хочу даже упоминать здесь название самого ходового), но всё-таки противился любому чувству, связанному с неприятием «либеральных ценностей». В «ФБ», как мы его называли, нельзя было выразить ни малейшего осуждения ни мерзостями, подобным содомии, ни подлым попыткам ниспровержения самого святого для верующих, ни чему-либо из базисных величин сверхнового язычества.
Отец Владимир – выражал. И счесть нельзя, сколько раз его искрящийся бесчисленными комментариями «блог» попадал под запрет.
Отец Владимир проповедовал. Напоминал о праздниках церковного календаря, рассуждал о явлениях быстротечной современности, вспоминал смешные и грустные истории из прежних лет, но каждое его слово неизменно вызывало дискуссию. Люди явно хотели быть ближе к священнику, потому что главным в любом высказывании было именно священство говорящего, его сан, взвешенность его формулировок и феномен отношения к тому или иному аспекту нашего общего, так уж вышло, бытия.
Сколько раз вспомню ту закончившуюся в феврале 2022-го года эпоху, столько же возникнет перед мной возвышенная над суетой фигура отца Владимира. Так уж я скроен, такие во мне ассоциации.
Конечно же, не избегнуть мне теперь поэтому и самых простейших, почти безыскусных поздравлений лауреатам Патриаршей литературной премии: каждый из них вплёл в меня свою нить, обозначил присутствие истин, постижение которые без их вклада заняло бы у меня гораздо большее время.
Низкий всем им поклон, и до встречи на Патриаршей премии следующего сезона.
Сергей Арутюнов
