Ларец современной русской словесности полон и сияет блеском духовных сокровищ: в нём – проза, поэзия, драма. Каждый год Патриаршая литературная премия имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия выбирает из него нескольких выдающихся словесников, и чего уж точно этот выбор не означает, так это того, что мастера из «короткого списка» в чём-то уступили собратьям: премия есть процесс, и процесс эпохальный. Каждый попавший в «короткий список» уже победил тем, что попал в эпоху «Второго Крещения Руси», и непременно окончательно победит уже в ближайшие годы.
Дождаться бы тех лет, которые так же окончательно выведут на стенах словесного храма максиму о том, кого забывать не стоит ни при каких обстоятельствах! Выудить бы из потока совершенно глупых и ненужных новостей этот поистине бесценный реестр! – но так же далёк он от нас пока, как Райский Сад. И суд человеческий – не есть суд Божий…
О прошлом годе говорить сегодня неловко – он был годом и горьких потерь, и почти невосполнимых лакун. Сегодня мы только пытаемся возместить 2020-й деяньями 2021-го: премия, а вместе с нею и десятки важнейших собраний в области культуры, была отложена «до лучших времён», когда станет относительно безопасно собираться числом, превышающим двух человек. И вот, кажется, оно почти настало – десятый, юбилейный премиальный сезон состоялся с временным сдвигом, на одиннадцатом году существования премии.
Кто же те трое, что избраны 2021-м годом? Владимир Малягин, Мушни Ласуриа и Андрей Убогий. Соответственно, Москва, Сухуми и Калуга.
Церемония награждения лауреатов и номинантов X Юбилейного сезона Патриаршей литературной премии.
В центре - глава Издательского совета митрополит Калужский и Боровский Климент
Сыграем в игру.
Определим (предположим), чьи это строки.
Я ныне одинок, как всякий одинок,
Но огонек свечи, негромкий огонек,
Со мной, во мне, внутри...
Версии, соображения?
Понятно, что не Андрей Убогий: он, матёрый хирург-уролог, вряд ли особенно жалует легкокрылое поэтическое слово. Так кто же? Малягин или Ласуриа?
Первый, несомненно, первый из упомянутых.
Позвольте! – вскричите вы – Но он же драматург!
Конечно. И прозаик. И – поэт. Эти строки – далёкого уже 1978-го года.
Другая цитата:
...Не изменил он истине своей,
И откровенья я узнал всё те же,
Когда пришёл на выставку в Манеже, —
Дух Православья реял и над ней.
Скажете: Малягин. Очевидно же: Манеж, Москва…
Вы ошиблись: это Мушни Ласуриа, абхаз, ревностный и пламенный летописец своей и нашей древней веры. Поэма так и называется – «Молитва».
Ещё гадаем:
В них благородства нет. Все остальное
не для меня. Крикливых голосов
Я не терплю. Беспамятных часов
Не проводить мне с ними, им со мною.
Неощутим пленительности след,
Неуловима сущность благородства,
Но без него любая жизнь – уродство,
Но без него великой смерти нет.
Приподнятость, даже витийство, чёткость определений, афористичность, и даже некоторая торжественная патетика – черты настоящего абхаза! Ласуриа!
Владимир Малягин
Нет, это снова Владимир Малягин, один из его сонетов.
Ещё отрывок:
Попрощался, разрешив вопрос:
«Надо нам поговорить всерьёз!»
Тотчас мы условились по сути —
Выступить придет в Литинституте.
Он пришёл без опозданья, в срок.
Сколько ж собралось нас, знает Бог, -
И студентов, и профессоров!
Слушателей было — будь здоров!
Пропасть! Негде яблоку упасть!
Слово — это истинная власть.
Этот день в сердцах неизгладим
Навсегда, а остальное — дым!
- и спорить не о чем: Малягин – преподаватель Литинститута, и точка. Это его строки.
Мушни Ласуриа
Нет: это строфы Мушни Ласуриа, из поэмы «Отчизна».
Уедем, кто ты? Друг, предатель, дервиш?
Мы будем волей помогать колесам.
Картина: три вагона под откосом,
Ты голову мою в ладонях держишь.
Вас не проведёшь: слово «дервиш» однозначно указывает на авторство Ласуриа.
Вас проведешь: это строки Владимира Малягина.
Ясный летний полдень. Не уснуть.
Только вдруг, откуда ни возьмись,
Звёздный ливень. Затуманив высь,
С небосвода хлынул наяву,
Льёт ливмя, и будто я живу,
Лёжа, глядя в небо голубое,
И дитя меж мною и тобою
Тихо спит. А ты сидишь уныло.
Звёздный дождь — текущие светила,
Звёздный свет, сжигающий дотла,
Наши омывающий тела…
И это – он! Эта прозрачность, длинная, как летний свет, экспозиция, почти живописное полотно. Впрочем, почему «почти»?
Нет: это Ласуриа. Запомните и заучите. Эту поэму, «Отчизна», об абхазско-грузинской войне, он писал десять лет. Малягин – вот:
Все обрело свой смысл. Простая
Любовь скрепила жизни строй;
И голубь, отделясь от стаи,
Спешил к нему, как Дух Святой.
Что же – Убогий? Его сайт ещё в разработке, и многие и многие главные вещи писателя ещё выставлены на нём чистыми заголовками. Вот каков его тон (играть надоело):
Первый дом? Уж не этот ли: мне года три, я в постели — и, согнув ноги углом, натягиваю одеяло между коленями и головой? И тотчас внутри, под шатром одеяла, возникает особенный мир: таинственный, сумрачный, тёплый, уютный. Всё непонятное, даже враждебное — всё осталось снаружи; здесь же, в уюте и сумраке, — только ты сам и твоя сокровенная жизнь...
Не в этом ли и состоит смысл жилища: отгородиться от внешнего мира, столь часто чуждого и равнодушного, и создать собственный мир — тот, в котором ты сможешь не просто согреться или отдохнуть, но сможешь стать самим собой?
Вот каких врачей нам остро недостаёт – в смысле врачевателей душ. Философов. Проповедников. Просто людей, способных понимать, быть и тонкими, и тактичными, и прозорливыми там, где уже давно оглушают мерзостями, вразнос торгуют подделками и откровенными дешёвками.
Скорее всего, долго вы в этом жилище не пролежите: какая-то дрожь беспокойства вас будет выталкивать в мир. И сложно понять, где источник тоски и тревоги, что понуждает нас выбираться из-под одеяла? То ли это томится сама наша жизнь, чей избыток не помещается в тесном и сумрачном коконе? То ли смутная эта тоска и стремленье вовне есть звучащий в душе отголосок приказа, который услышал наш предок Адам, когда он со своей непутёвой подругой был изгнан из рая? Или безотчётная эта тревога, порой почти страх, что нас заставляет, отбросив покров одеяла, открыть себя миру, вернуться в него, есть предчувствие будущей с этим миром разлуки? И шатёр одеяла, который, с одной стороны, напоминает о самом первом жилище — о материнской утробе, — и он же пророчит о жилище последнем — о домовине?
(«Дом», журнал «Наш современник», октябрь 2019 года)
Андрей Убогий
ЮНОСТЬ. Была ли она вообще? Иногда кажется, что я встречаюсь с ней только теперь, когда её вспоминаю; тогда же, когда я ив самом деле был молодым, я словно с ней разминулся — и не заметил её.
В юности некая словно печать озабоченности и тревоги лежала на мне, мешая той непосредственной и беззаботной радости жизни, которая, как мне кажется, есть неотъемлемый признак молодости. Может, так проявлялась родовая особенность личности: я в этом похож на свою хлопотливо-тревожную мать, а она — на свою. Видно, наш род с давних времён несёт этот груз тревоги о жизни, передавая его из поколения в поколение. А может, забота, которая не отпускала меня даже в юности, была проявленьем той самой “заботы”, которую Хайдеггер считал самым важным, экзистенциальным признаком человека вообще — тем изначальным проклятьем, с каким он явился в сей мир?
Но, как бы то ни было, моя молодость, когда она воспринималась мной изнутри, из неё же самой, была уже зрелостью, если не старостью. Я слишком часто бывал и задумчив, и грустен, и почти всегда одинок. Нет, конечно, общенье-то было, и разные люди крутились вокруг постоянно — ведь я жил в общежитии, в комнате на семерых: какое уж тут одиночество! — но это поверхностное общение напоминало мелкую рябь на поверхности моря, ничуть не волновавшую тёмной его глубины.
О чём же я так тревожился, чем был озабочен? Честно сказать, я не знаю ответа.
(«Словарь исчезнувших вещей», журнал «Наш современник», июнь 2018 года)
***
Вот каковы – примерно, приблизительно – новые лауреаты Патриаршей. Светлая радость (Пасхальная, Пасхальная!) накануне Дня славянской письменности и культуры надолго овладеет ими, и лишь к зиме начнёт слегка растворяться, уступит место иным заботам, иному таинству.
Премия есть признание, отдание долга тем, кто и так отдаёт всех себя пространству и времени, людям и событиям.
Закончить хочется одной из строф Владимира Малягина, в данном случае более чем применимой к ситуации:
Но если и вернется кто-нибудь
В холодный бесприютный дом –
Небесная ударит палица,
И не увидим, как провалится
Во тьму Гоморра и Содом.
Хотелось бы видеть, как мировой Содом – символ греха, подлости и коварства, оплот мглы – рухнет, но весьма возможно, что именно мы его падения не застанем. Что ж, утешимся мыслью о том, что все мы хотели его сокрушения и не только ждали его, но делали, что могли, для того, чтобы настал Свет.
Героям русской прозы и поэзии – слава, а ларцу словесности нашей – неиссякаемых богатств подай, Господи.
Сергей Арутюнов
