Меня всегда смущал хваткий вопрос о том, что нужно для того, чтобы получить какую-либо литературную премию, но в случае Патриаршей я неизменно отвечаю одно и то же: прожить жизнь.
У гениев она может быть и короткой, как у Лермонтова или даже Веневитинова, но она должна быть прожита от начала и до конца, и при этом носить характер не выдуманный, а безусловный, причём не только для критики и литературоведения, а для огромных масс людей, коллективный и индивидуальный вкус которых восходит к предыдущим высоким образцам. Словесник, и особенно такой, как русский, каким-то невероятным способом вписывается в ряды и колонны своих предшественников, а то и образует внутри них целую школу своего имени, и наблюдать за процессом встраивания в Традицию неизменно любопытно.
Сегодня, при основательно пострадавших от социальных преобразований критических навыках, любое решение любого жюри носит характер несколько условный: превышение в один или два голоса при голосовании за каждого номинанта из «короткого списка»– не более чем статистические отклонения, влияющие, тем не менее, на общий итог.
Но дело в том, что номинантов Патриаршей литературной премии я привык воспринимать абсолютным единством, и лично для меня куда важнее «короткий список», чем имена собственно лауреатов. Так работает во мне незримый, но такой ощущаемый принцип русской соборности.
Я давно отвык от мучительных сомнений в том, что существует некое Общее Дело русской словесности: если бы я отпадал от этой веры чаще, чем иногда отпадаю, то сделался бы законченным нигилистом. Общее Дело звучит как орган, состоящий из множества малых и больших труб. Знатоки музыкальных инструментов могут назвать целых четыре их вида – мундштуковые (флейтовые), язычковые, лабиальные (губные) и диафоновые. К слову, диафоновые – басовые, самого низкого тона, который склонен переходить в инфразвук и не слишком слышен, но без него не создаётся ощущения великого инструмента, трепета вокруг него всего видимого и невидимого воздуха, будто события, сгущающегося в нём, настоящих шагов неумолимой судьбы.
Кого из номинантов в какой раздел отнести, гадать не стану: мы вообще не говорим о второй и наиболее важной сущностной стороне словесности – внутренней читательской архитектонике, уникальном для каждого из нас читательском профиле и перцепции (восприятии). Меж тем, важно именно восприятие текста, а зачастую не то, как и даже кем он создаётся.
Для кого-то учителем отношения к слову является, например, Анатолий Байбородин, и эта читательская Вселенная, ставящая его в центр своего бытия, критически зависимая от него, исповедует его тон изотропно, то есть, сходно во всех своих частях. Иная же человеческая Вселенная называет имя Андрея Воронцова в качестве совершенно неизбежного следствия всех предыдущих стилистических процессов, увенчивающего совершенно иные тенденции. Но нет никакого спора между ними – и иркутянин Байбородин, и москвич Воронцов звучат каждый от своего удела, и одновременно от всей страны. Каждый – голос в хоре, труба в органе. С ними же – родившийся в Новгороде Сергей Дмитриев, помимо стихотворений исследующий основы классической русской литературы. Так сибирские сказы «Небесной тропы» и энциклопедия «Русский месяцеслов» увязывается с «Тайным коридором» и «Православием и католицизмом» с одной стороны, а с другой – с «Персидскими напевами» и «Владимиром Короленко и революционной смутой в России».
Сегодня принято мерить литературу текстами: «Донбасский текст», «Сибирский текст», «Русский текст первой четверти двадцать первого века», связанными иногда с дискретными историческими периодами, а временами с местами зарождения, и, следовательно, общими чертами от региолектов (диалектов конкретного региона) до идеологического родства. Так вот что можно сказать о книгах лауреатов Патриаршей литературной премии уже XIV-го сезона 2025-го года – это единый текст, интер-текстуальными связями и параллелями которого когда-нибудь займутся вплотную.
И точно то же самое можно сказать о тюменце Сергее Козлове, сочинце Александре Богатырёве, воронежце Вячеславе Лютом и москвичах Николае Бурляеве и Андрее Шацкове – их повести, рассказы, романы, очерки составляют, представьте себе, единый русский текст упоминавшейся уже первой четверти двадцать первого столетия. Какой же мерой его мерить?
Для Патриаршей литературной премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия для трудов словесных существует одна и только одна мера – Господа нашего Иисуса Христа. Восходящее стремление к совершенству и чуду Его – определяющий признак прожитой в словесности жизни. Поэтому, наверно, так легко порой судить о том, кто достоин отличия – говорит об авторе, ходатайствует за него то, что принято называть междустрочным пространством, само ощущение от прочитанного.
В современной филологии понятие текста напоминает симфонию, звучащую множеством инструментальных партий. Вырвать из неё один голос означает обеднить её. Умелый слушатель различает скрипичные и духовые, любуется скрещением наслаивающихся друг на друга отголосков, но, естественно, понимает, что одна голая мелодия получает развитие только в редчайших случаях. Вот почему отрадно видеть взаимозависимость одной фразы от совершенно иной.
Нам не видны исчерпывающим образом законы, скрепляющие между собой одних номинантов с другими, но они вне всякого сомнения существуют объективно и вне нашей волей, являются сущей материей слова, из которой предречено произрастать уже следующим чешуйкам необозримой древесной коры, обрамляющей наш национальный образ жизни, мысли и поступков.
Православие скрепляет воедино такие лирические исповеди и эпические повествования, что порой это зрелище и впрямь способно захватить весь дух. Есть ли в нынешнем положении поводы для тревоги? Конечно же, есть, и утихнут они только в тот период, когда за первым поколением Патриаршей литературной премии в религиозно-философский дискурс уверенно вступит следующее поколение. Путь возвращения ко Господу занял у советских людей, утративших уже более тридцати лет назад гражданство СССР, не одно десятилетие. Кто-то, нося на теле крестильный крест, обернулся на предыдущие века буквально сразу, а кто-то долго плутал в лабиринтах языческих по своему генезису симулякров, обманывался и обманывал других якобы какой-то духовной альтернативой. Что вышло из этих попыток, вспоминать неловко. Лауреаты Патриаршей премии нашли в себе силы не плутать. По сути, премия представляет собой выражение великой радости Церкви Русской по тому простому поводу, что не у всех русских людей после семидесяти с лишним лет отторжения от Православия отбило инстинкт поиска первой и основной Истины.
Мы будем такими, какими нас давно уже зовёт стать Христос, но лишь при условии пламенной веры в то, что Его следует отыскать как лучшее прибежище для души. Во всех иных случаях теплохладность станет последней имитацией утраченных национальных основ и приведёт русскую цивилизацию к трагическому финалу. Во укрепление этой уверенности можно вдаться в книгу Андрея Воронцова «Почему Россия была и будет православной» и объяснить сначала себе, а затем и другим, а действительно, почему. Если кто-то видит в нашей вере прихотливый и случайный выбор святого равноапостольного князя Владимира и не больше, лично мне жаль этого запутавшегося и мало что понимающего в русском Общем Деле человека.
Русский текст пишется сегодня и будет писаться завтра только потому, что не отстранился от Христа. В противном случае мы бы сделались аналогом западных литератур, которые, несмотря на усилия финансистов, мало кому интересны даже в Европе и США. Наша литература, известная миру Достоевским, Тургеневым и Чеховым, знаменита именно отрицанием теплохладности и издёвкой над ней, но не холодной, а такой же горячей, как истинная вера. Сочувствующей любому падению. С тем в открывшуюся вторую четверть столетия следует самым внимательным образом всматриваться в наше многоголосие, выделяя из него самые искренние и певучие голоса, но понимая, что все они происходят от одного истока.
Сергей Арутюнов
