Фото: i.ytimg.com
Собственно, урок один: не возжелайте. Ни дома, ни жены ближнего своего, ни раба, ни рабыни, ни вола его, ни осла его, и вообще ничего, что у ближнего твоего есть. Десятая заповедь. И относится она напрямую к революции 1917-го года, а также ко всем последовавшим за ним событиям вплоть до наших дней.
Желать мы продолжаем. И дома, и рабов, как ни странно и ни прискорбно видеть это вожделение в обычных людях, ежедневно мысленно пересчитывающих, сколько скоплено ворами и другими весьма оборотистыми людьми над их головами в результате различных «экономических процессов».
«Социальная несправедливость» рождает желание расшибить систему экономических отношений об стену и самому разбиться о созданный хаос. Чем бесстыднее купаются в роскоши отдельные представители человеческого вида («имущих классов»), тем убедительнее и спасительнее видится решением проблемы бунт и окончательное попрание уже всех прав и свобод без исключения. Это и есть революционный вирус, который наше общество не может побороть уже сто с лишним лет. И нет человека в нашей стране, который бы не был изъязвлен «широкими вратами», распахнутыми в самый Ад, - марксистско-ленинским пониманием насилия как спасения от классового расслоения. Врата же Истины узки…
Казалось бы, революционное сознание зреет подспудно, и ждёт возникновения «революционной ситуации», разрастания возмущения вплоть до критической массы, но климат общественный уже отравлен предчувствием грозы, искажениями общественных и личных отношений, и судеб в этих жерновах крошится не меньше.
И какой же шаткой, уязвимой для любого искушения видится судьба тех, кто впустил в себя революционный вирус, позволил ему помыкать собой, и не может нормально дышать, пока ситуация не взорвётся. Эти бесноватые уже который год одолевают нас призывами, митингами и шествиями. Так было и век назад.
От возмущения претенциозными новостями («вбросами») путь к прямому экстремизму весьма короток:
- разговоры между собой, а также на профильных сетевых форумах,
- объединение в кружки, неизбежно преображающихся в банды,
- выработка программ «прямого действия»,
- нелегальная закупка различных видов взрывчатки и стрелкового оружия, и, наконец,
- акция (теракт)
Добровольно задуманное и осуществленное смертоубийство разверзает под ногами человека пропасть, из которой потом он не выбирается до самого конца земного бытия.
А сущность консервативной концепции этого самого бытия – наложить на возмущение несправедливостью мира лечебный пластырь, утишающий боль. Основное активное вещество консервативного пластыря – вера в то, что воздаяние за любую подлость неизбежно, но приходит оно - свыше…
Верить вообще сложно, порой невозможно, особенно когда тяжёлый сапог уже на твоей шее. Или, хуже того, к ней приставлен нож. Но когда ловкие дельцы раздувают огонь смуты, это ещё не сапог, а именно что шанс подставиться под него, опрокинув омоновца или бросив в него какой-нибудь подходящий или совсем не подходящий предмет.
***
Кронштадт был бунтом революционных матросов против революционных же вождей. Основная ударная сила, которой свергли Временное правительство, возмутилась тем, что в результате 1917-го и кровопролитной Гражданской, последовавшей за ним, она в массе своей ничего особенного не получила. Скорее, утратила. Голод, почти нищенство, отсутствие возможности потреблять и тратить… известные болезненные язвы. И те же вздувшиеся вены, и та же краснота лиц, что и во время «пивного путча». Никаких отличий. «За что боролись?!» будут уже после Кронштадта кричать и туго зашитые в дорогие костюмы нэпманы, не бывшие в рядах ни одной из сражающихся сторон.
За что же боролись? За попрание ДЕСЯТОЙ ЗАПОВЕДИ.
«Кронштадт был последней каплей перед вводом НЭПа, когда свирепые вожди, против которых восстала опорная сила Октябрьской революции, осознали, что дальше методами военного коммунизма управлять страной не получится. Чаще всего фигурирует цифра в восемь тысяч человек – скажем так, от семи до десяти тысяч восставших уходят после подавления мятежа из России в Финляндию прямо по льду Финского залива. Кронштадт с лозунгом «Россия без большевиков» - это бунт без Бога и Отечества, за «правду», заключающуюся в материальном начале, и осуществлённый теми же методами революционного насилия, что и сама революция», - резюмирует помощник Председателя Издательского Совета Русской Православной Церкви, писатель, доктор исторических наук Дмитрий Володихин.
Уже бушевали крестьянские восстания по всей стране, но бунт почти в сердце революционного Петрограда и окрестностей, на базе Балтийского флота выглядел уже откровенным предупреждением – хватит.
«От восьми десятых миллиона тонн реквизированного в первый период революции хлеба к Кронштадтскому восстанию сумма увеличилась в разы и достигла почти трёх с половиной миллиона тонн. Отличная практика: русское крестьянство можно спокойно убить, чтобы кормить господ, верных Советской власти», - напоминает глава издательства ФИВ Михаил Смолин.
Такова была «продразверстка». И даже её, узаконенного государственного грабежа, не хватило для того, чтобы унять революционную стихию. Уже не хлеба, а золота, бриллиантов для диктатуры пролетариата требовал люмпен-пролетариат, привыкший за годы безумия заходить в любые дома и брать всё, что хочется. Грабить награбленное. Вспоминается Лев Давидович Троцкий, входящий в знаменитую усадьбу и указывающий ординарцу, какие полотна сорвать со стен и погрузить в личный автомобиль. Служитель пытается возразить.
- Еще одно слово, и я прикажу вас расстрелять, - коротко предупреждает Лев Давидович.
Исчерпывающе.
«Нельзя не процитировать Федора Михайловича Достоевского – сон Раскольникова, завершающий «Преступление и наказание», о трихинах. Впустившие в себя революционную бесовщину – больные, и пророчество об армиях, которые отказывались идти дальше и начинали резать сами себя – это о Кронштадте», - сопоставляет Дмитрий Володихин.
***
«Кронштадтский мятеж пробовали назвать «третьей и подлинно народной революцией», но – напрасная попытка. Не было в нём ни Веры, ни любви к родной земле, и тем он резко отличается от Белой идеи противостояния большевизму», - напоминает Дмитрий Володихин.
«Кронштадтское восстание – показатель того, с чем люди шли в революцию: голый материализм. «Нас обманули». А кто вам, взрослым людям, разрешал обманываться? Хотелось повыгоднее продаться новой власти, бесплатно получить землю, фабрики и заводы, а когда не вышло ничего получить, взялись за оружие?», - оценивает те события заведующий кафедрой истории и исторического архивоведения Московского государственного института культуры Леонид Петрович Решетников.
«В Кронштадтском мятеже не было даже политической идеи. Весь он был продолжением революции, курса на отход от Бога, расчленение страны и её саморазрушения. А итогом стало – воцарение Иосифа Виссарионовича Сталина, указавшего на ошибки Советской власти в первые годы, и на этой волне овладевшего умами как мудрый и прозорливый» - считает Л.П. Решетников.
«Дух революции был таков, что московские юнкера, бившиеся за Кремль, поют не «Боже, царя храни!» или «Коль славен наш Господь в Сионе», а «Звериаду». Текст песни сохранился, и нравы новейшего на тот момент будущего офицерства он обрисовывает куда как ясно», - подметил писатель Александр Сегень.
«Советская власть сюрпризов восставшим не приготовила. Она всегда действовала под копирку: расстреливала «зачинщиков». Изумительно вот что: расстреляно было и священство, и лишь за то, что не противодействовало матросам, устроившим в куполе Морского собора наблюдательный пункт», - добавила писатель Наталья Иртенина.
***
Когда попираются заповеди, они обычно попираются скопом. От зачёркивания «Бога всуе» («Вольное Философское общество» Серебряного века, с собраний которого священники уходили в ужасе) до попрания «Не убий» - дистанция минимальная. Брожение умов, брожение душ.
Сегодня, в миновавшую столетнюю годовщину Кронштадтского мятежа, не ставшего ни третьей, ни народной, ни вообще революцией, в год, когда Межсоборное присутствие Русской Православной Церкви по вопросам общественной мысли, культуры, науки и информации последовательно определяет отношение Церкви к кровавым событиям русской истории, нужно просто помнить о крови. И не хотеть её вновь.
Вирус революционности – плод ловкого манипулирования сознанием людей, которые не испытывают явных ущемлений, но охотно готовы их себе вообразить и возмутиться потенциальной возможностью попрания своих неотъемлемых прав. Для наращивания возмущения часто используются ложь и подтасовки, но если человек хочет веровать в то, что живёт в худшей стране на земле, вирус нашёптывает ему – верь. И он верит. И аргументов искать недолго. Они разбросаны по СМИ.
А основа советского преподавания практически любой дисциплины содержит в себе примат революционности. Если учёный, писатель или поэт противостояли «режиму», они чего-то стоят. Если и было что-то в эпохе, то какое-нибудь восстание против угнетения, а вовсе не строительство оборонительных рубежей, кораблей, фабрик и заводов.
Для того, чтобы вирус отступил, нужно воспитать совершенно иное поколение – людей, верующих в то, что только то и есть хлеб, что не замешан на крови, хлеб созидающий, создающий, не безжалостно стирающий прежнее, а прорастающий на его земле.
Целым коленам нужно объяснять, что революция – никакой не выход. И что лучшие революционные песни и стихи создавались вовсе не в годы террора, а задолго до них или много позже.
«Аналитики» социального расслоения наглухо не хотят видеть, что неоправданно большое личное богатство, свалившееся на человека, обычно расточается уже двумя следующими поколениями. И «график жизненного уровня» какой-либо семьи, рода – кривая весьма колеблющаяся, зависящая лишь от вложенного в судьбу труда и благодати Господней.
Отвечая на вопрос, «почему я беден», «не могу пробиться», следует обратить внимание человека на его предков, у которых было «то густо, то пусто», и точно так же будет у него. Обществу и Церкви, во имя предотвращения революционных смут, следует разработать ясную и преподаваемую в школе концепцию Общественного Провидения, из которой каждому озабоченному своим материальным положением стало бы ясно, почему именно такое место он пока занимает, и какая предустановлена всем нам гармония, разрушение которой приносит столько болезненных ран, не заживающих поколениями.
Винтовка и пулемёт, штык, наган и маузер – не инструменты гармонии. К благу выходят не просто узкими вратами, а протискиваясь через искушения всё разломать и строить на дымящихся развалинах, иначе сказать – на пепелище. Стоит ли? Кронштадт – яблоко кислое, горькое, облитое криками и стрельбой, как и сама революция. Наш позор и один из самых печальных уроков того, как можно в одночасье сойти с ума и почти целый век в него не возвращаться.
Сергей Арутюнов
