Поэзия Натальи Черных в рубрике Павла Крючкова
Совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир» — рубрика «Строфы»
Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира».
Постоянный читатель «Строф», вероятно, заметил, что гостями этого раздела все чаще становятся те, кого принято именовать актуальными современными поэтами. То есть — теми, чьи стихи находятся в поле зрения журнальной литературной критики, входят в разнообразные антологии и звучат в авторском исполнении на поэтических фестивалях.
Но ведь и критиков много, и антологий с фестивалями, и — поэтических направлений. Я уж не говорю о вечном напряжении между понятиями «традиция» и «авангард».
Наталья Черных. Фото Германа Власова
Давайте уточним, о каких же поэтах в данном случае идет речь.
Сейчас я попробую произнести те самые два слова, которые люблю и которых чуть-чуть побаиваюсь. Но именно они коротким путем приводят к личному пониманию того, что стоит — именно для меня — за стёршимся от употребления оборотом «актуальный современный поэт». Добавлю, что поскольку «каждый выбирает по себе», это, конечно, и некоторые из тех авторов, которые публикуются, скажем, в «Новом мире».
…Кого я — как один из читателей, любящих поэтическое слово, — избрал себе, что называется, в со-путники «по душе». Даже если в обычной жизни мы видимся не часто.
Итак, это поэзия одухотворенная и таинственная. А дальше — всё. Дальше начинается (или не начинается) что-то вроде сотворчества. Выражение «почитать стихи» тут никак не подходит. Подходит слово «встреча» и последующие производные от него.
Приглашая вас к чтению поэзии Наталии Черных (чьи поэтические и публицистические книги обогатили мою читательскую судьбу), хочу обмолвиться. Это поэзия — медленной встречи. Это — изысканное, беспокойно-счастливое, музыкально-многоцветное искусство, требующее от читателя доверия, свободы и определенного духовно-культурного опыта.
Ну а если без требований? Хорошо, тогда попробуем прямо сейчас, можно вполголоса, прислушиваясь к себе: вот эти — шесть, написанных Наталией Борисовной в разные годы.
…У Наташи, кстати, так уж вышло, немало однофамилиц…
Что?.. Книги о святых? Да, есть и у неё: от «Уроков святости» до «Подвижниц». Замечательные, их тоже любят.
Павел Крючков,
заместитель главного редактора журнала «Новый мир»
* * *
Радость — сердце моё,
Колокольчик серебряной радости.
Радость — слово моё,
Пара слов, присосавшихся к памяти.
Радость — имя моё,
Перепачкано белою мукою,
Пылью уличной — не замети её,
Скрипом на сердце да стукотом.
Горстью рассыпанной мелочи –
Радость раскатится по щелям,
Поди собери да наклянчи на гущу кофейную!
Ах, не собрать вас, щепотку просыпанной мелочи,
Пылью заросшую хрупкую утварь музейную,
Жерновом солнца размеленных,
Радость с серебряной чернотью.
Вера
Мишель, ma belle, молочное молчание!
Фильм «Розыгрыш» и пенье проводов.
Осенний птичий свист и зданье школы
В цветах, в цветах. Но лучше помолчать.
Болезненная девочка-подросток
Возле окна, до перемены долго.
Одна, за дверью класса, будто плачет.
Она лишь кажется. Она совсем другая.
Покуда мы, растаяв от тоски,
Дремали сладко посреди квартиры,
Оставленной родителями нам
На время отпуска, прошло почти полжизни.
Она доверчиво взглянула мне в глаза,
покорная случайному привету,
Но закричал болезненно звонок:
та девочка нас будто бы боялась.
Потом мы научились жизнь кроить,
Не спрашивая выкроек и ниток,
А это хорошо. Но в ней одной
Проскальзывала неопределенность.
Мы требовали что-то от неё,
Хотели лучше, падали, срывались,
И далее — да что там! А она
Склонила шею под епитрахилью.
И вот теперь, когда пришла пора
На улицу ей выйти — оказалось,
что нас всего лишь горстка. А вокруг
Рим, Иерусалим, Александрия.
За липами и каменным забором,
Похожим цветом на больничный, рынок.
Что делать, делать? Лишь мелькнул платок
Той, что дорогу вброд переходила.
* * *
Каинову пищу мы постом едим:
сухофрукты, злаки и капусту.
Каинов удел непобедим:
там хлеба растут светло и густо.
Авелева пасха коротка:
солнце зябнет, время убегает.
Это волос в глубине платка:
в шею колет и с весной не тает.
Каиново семя прорастет
в причащённых по субботам детях.
Авелю на руки слаще сот —
кровь, кого несчастье в мире метит.
Казанская
На Казанскую в ноябре,
По морозу — как по жаре.
Бабки строятся в ополчение,
Воевать с мировой невзгодою —
Отражать врагов наступление
С Девой, Избранной Воеводою.
Дело тут не в охах и аханьях,
Проверяйте, поверьте ли —
Так становятся надо страхами,
Узнавая в глаза бессмертие.
Ксения
За свою принимают там,
Где кладут еду между рам.
Хоть своя, да всё-таки барышня.
— Да я не тамошняя!
Ты замкни, Господи, мне уста,
Чтобы речь проста и чиста,
Отвори мне, Господи, речь наглядную,
Чтобы всякой твари понятная.
Чтобы — если не при серебре,
Так в любом дому — на своей земле.
Житие человека с колокольни
Как в день, что перед смертью — в каждый день:
И трудные, и важные итоги.
И звук на вкус — как дождь, и цветом — полутень
От переливов листьев, на дороге,
Ведущей неизбежно вверх, туда,
Где лестницей прекрасной станет вдруг
(Ступеньки в ней — и облака, и звёзды,
Но словно бы в глаза глядятся грозно,
Как друг, как бесконечно старый друг,
и в каждом из зрачков дрожит звезда).
Так память входит в узкое ушко,
Так сталь тончайшая пронизывает руку,
Так вместе со слезами пьёшь науку
Которая ведёт легко-легко:
Из никогда — в одно всего: когда,
Из настроений, в молодость вернув
Глаза и руки, стопы, силы, голос
(И Ангел молнией расчешет волосы,
Над ними семь оттенков развернув) –
Проснётся колокол, а я смогу увидеть,
Что было трудно, — в свете красоты.
