Фото: Сергей Арутюнов
…Июньская жара, разогревшая московские крыши, асфальт и воздух (на Садовом! на Зубовском!) до верных сорока градусов, встрече воспрепятствовать не смогла. В Литературном музее им. Даля слышался шелест кондиционеров, и было прохладно. Летнее солнцестояние, восьмидесятилетие начала войны…
После узкого – в дверях почти не разойтись – старинного фойе (регистрация на Таймпаде, сверка по списку) – вытянувшийся на четвёртом этаже вдоль других залов тихий конференц-зал.
Книга уже стояла на столе, ждавшая подарочных росписей, а люди, десятки людей, не меньше, казалось, сотни, безмолвно садились на отведённые места и ждали.
Здесь и вошёл, не стараясь ни доминировать, ни обращать на себя какое-либо внимание, владыка Иларион, противник любой глупой и пустой патетики. Дмитрий Бак, представив книгу, предоставил слово Павлу Фокину из Московского Дома Достоевского, и вечер полетел по намеченной стезе, к Владимиру Захарову, Игорю Волгину и Анастасии Гачевой и самому владыке.
Что мы узнали?
Историю.
Ещё до пандемии владыка навестил друга, видного дипломата, ещё недавно посла в Великобритании, а ныне ректора Дипломатической академии МИД России Александра Яковенко, показавшего ему великолепное, уникальное, «штучное», как сейчас говорят, издание Аркадия Елфимова «Евангелие Достоевского».
«…Показал он мне – коробочку, в которой лежала факсимильная копия Евангелия, подаренного Фёдору Михайловичу Достоевскому женами декабристов Фонвизиной, Муравьевой и Анненковой, и ещё два тома – комментариев к его пометам в этом Евангелии и комментариев к евангельской парадигматике и фразеологии в его наследии. Знаете, когда дети бывают в гостях, у них часто появляется желание выманить что-то себе у хозяев, и они изобретают для этого самые удивительные приёмы. Так и я, идя из гостей, возгорелся желанием обладать редким изданием, и вскоре оно у меня появилось», - рассказал владыка Иларион.
Переболев, как многие иерархи нашей церкви, настежь распахнутой прихожанам, SARS-СoV-2, летом прошлого года он оказался в недолгом реабилитационном одиночестве, и «открыл коробочку» (кстати, ничего себе коробочка – огромная, деревянная, исполненная в виде деревянного чемодана с зарешёченным окошком будто бы камеры сибирского острога или вагона, перевозящего заключённых!).
Богатство собранного материала захватило его, и он взялся за свой труд, прокомментировав книгу, как только и может настоящий, внимательный и въедливый филолог: чем же был для Фёдора Михайловича Иисус? Что он искал в нём и что нашёл?
Четыре романа из «Пятикнижия Достоевского» были взяты за основу анализа – «Идиот», «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы» и «Бесы». Привлечены и «Подросток», и «Дневник писателя», и свидетельства современников, но всё остальное – обширный и фундаментальный комментарий профессионального богослова, захватывающий уже тем, что рассматривается классик с точки зрения нашего сегодня, по определению более опытного и отягощенного знанием о более поздних временах. Вот просветительство.
***
Достоевский сбылся не только повествователем. Он добровольно спустился в ад человеческих страстей, чтобы показать, как погибельно потакание им (более всего – мелкой гордыне) и как спасительно следование за Христом.
Здесь на экране, видимо, в читальном зале Дома Пашкова (или Исторической публичной библиотеки) возник владыка с актёром Евгением Мироновым. Держа в руках книгу, владыка рассказывал о её судьбе, назвал даже цену Евангелия (два рубля с чем-то деньгами середины XIX столетия), единственного, допущенного для чтения заключёнными. Показал и место, в которое была вклеена купюра достоинством десять рублей, долго спасавшие его на каторге…
Той обложки, которую держали руки Достоевского, увы, не сохранилось: уже в позднейшее время некий знаменитый реставратор Российской Государственной библиотеки (РГБ) оторвал её за ненадобностью и выбросил в мусор, и поиски отчаявшихся учёных по ближайшим контейнерам ни к чему не привели, рассказывает достоевед Владимир Захаров, начавший эту историю.
Обложка была восстановлена, но реставрация нанесла книге и более существенный вред: были особенным образом смочены специальными составами и выглажены её страницы. Пометки Достоевского чуть было не исчезли совсем, и чтобы восстановить их, книгу пришлось сканировать в ультрафиолетовом и инфракрасном световых диапазонах, в том числе под наклоном.
Владимиру Захарову Евангелия долго не выдавали, а когда выдали, он уже знал, что о пометах Достоевского писал видный норвежский филолог Гейр Хетсо. Но! Российский учёный повернул книгу к свету… и увидел, помимо карандашных и перьевых помет, множество следов ногтя или другого острого предмета напротив буквально каждой из глав Нового Завета. И принялся за их описание.
Так несколько лет подряд возникал труд, за издание которого взялся книжный энтузиаст, издатель, патриот родного Тобольска и всей Сибири Аркадий Елфимов.
Что же дальше?
Двухсотлетие со дня рождения и стосорокалетие со дня смерти Достоевского – рифма. Сорок пять минут ожидал Фёдор Михайлович казни (низшая точка падения), и сорок пять минут длилась его пушкинская речь, после которой ему столько раз прокричали восторженно «Гений! Пророк наш!» (высшая точка взлёта, после которой на следующий же день его опять стали поругивать в салонах и газетах). После речи – смерть, за несколько минут до которой просил читать место из Евангелия, отчёркнутое после женой.
«Он сам открыл святую книгу и просил прочесть: открылось Евангелие от Матфея, глава 3, ст. 14-15. («Иоанн же удерживал Его и говорил: мне надобно креститься от тебя, и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: оставь теперь; ибо так надлежит нам исполнить всякую правду»...)
«Ты слышишь – «не удерживай», - значит, я умру, - сказал муж и закрыл книгу...»
Первое Евангелие на русском... Митрополит Филарет (Дроздов) учредил перевести его именно на современный ему русский с тем, чтобы свести воедино дворянство, читавшее Евангелие на французском, и народ, вынужденный читать его на церковно-славянском и уже не всё понимать.
«А Достоевский, всё же, несмотря на классическую ауру петербургского писателя – писатель московский», - обвёл широким жестом крыши, видные из особняка Любощинских-Вернадских, поэт и достоеевед Игорь Волгин.
И я подумал, что Москва действительно сегодня подразделяется сегодня на толстовцев и достоевцев. До сих пор! Потому что ничего, никакого более значимого пути для русской правды новыми временами не обозначено.
Толстой и Достоевский – два лика русского интеллектуального юродства-богоискательства. Объясняя людей, их нужды, титаны не были представлены друг другу даже шапочно, но каждый длил, сколько мог, недолгий пушкинский путь, и золотой век русского слова. Толстовцы временами сумрачны и капризны, достоевцы же, в редкие минуты, радостны, стремительны и едки… и отделить их друг от друга нельзя, как и противопоставить. Нераздельно и неслиянно подходят они к сущности Божьей, хотя от неё благ, порой ни в чём не сходных между собой…
Но Благодать – одна.
И вечеров с Достоевским будет ещё много у каждого из нас.
***
Осенью с участием Евгения Миронова, Чулпан Хаматовой и Владимира Спивакова выйдет документальный фильм митрополита Илариона о «Евангелии Достоевского», а пока – можно просто вчитаться в его строки, чтобы знать, о чём речь.
Сергей Арутюнов
