Несмотря на двадцать семь лет, отделяющих меня от Дня Победы, ею до сих пор пропитано всё моё существо.
Уставшие от её светового потока, уже лет пятнадцать как пустили в ход словечко «победобесие», начав тем самым переход на противоположную сторону.
С того берега – а в огне брода как не было, так и нет – эсесовцы, фельд-полиция, «солдаты» вермахта, люфтваффе и кригсмарин, «военнослужащие» зондеркоманд и других карательных батальонов, те самые «власовцы», «бандеровцы» и «лесные братья» уже не кажутся изуверами и садистами. С того берега вождь нацистской Германии Адольф Гитлер – обычный (очередной) европейский властитель, вынужденный развязать боевые действия против России, грозившей всему миру.
Даже среди верующих людей регулярно находятся те, что очаровываются русским антибольшевистским движением вплоть до русской фашистской партии, созданной где-то в Азии, сперва вроде бы безобидно любуются Мамонтовым, Дроздовым и Шкуро, а затем спокойно называют Великую Отечественную не сбывшимся крестовым походом против большевизма.
С того берега видно – так. И бесконечные вереницы бомб, обрушившиеся на мирные сёла утром 22 июня 1941 года, и горящие избы, и обрушающиеся на глазах дома, комбинаты, фабрики, и обгоревшие тела людей, стариков, женщин, детей – могут быть по воле Христовой.
Так – нет же.
Христос был на нашей стороне.
В белом ли венчике из роз, по пророчеству Блока, в ином ли мученическом венце, Он был – с нами.
Были ли наши деды и прадеды насквозь советскими или на малую часть, верили ли потаённо, не верили ли совсем, разговор отдельный, но под алым флагом они бились с захватчиками до того самого момента, как он, алый флаг, был водружён над рейхстагом. И сбылась – воля Христова.
А те, на чьих пряжках было написано «Gottmituns» вошли в историю как убийцы, варвары и мучители, были прокляты и осуждены всем человечеством.
Странно, что такие очевидные вещи нужно сегодня проговаривать, но видя, какое страшное брожение происходит в умах до сих пор, проговаривать, видимо, стоит.
***
Праздник вошёл в мою жизнь рано. Его звезда разгорелась не так на тот момент и давно: первые двадцать лет День Победы праздновали вполголоса, и лишь при Хрущёве он был превращён в самый великий государственный день. В нём – всё, и радость, и горе, и единство, и согласие. Год от года день этот – пасхальной радости, Георгия Победоносца, и по значимому и вряд ли случайному совпадению – маршала Победы Георгия Константиновича Жукова.
Мне рано досталось ощущение настоящего торжества: великолепный, строгий, грозный утренний военный парад, безупречные «коробки» строевого шага, окутывающиеся сизым дизельным дымом танки и ракетные тягачи на Красной площади, непрерывные, знакомые до ноты марши над ними, и панорама города в неизменно погожий день – трубы МОГЭСа и тысячи тысяч крыш…
Мне неслыханно повезло быть близко к параду, Красной площади, жить в Москве. Уже во время мирной манифестации трудящихся (море колонн с транспарантами, шарами, флагами, голоса дикторов, периодическое «ура!») мы с отцом начинали собираться туда. Ехали на электричке, потом на метро, стояли на эскалаторе с радостными согражданами, покупали цветы, выходили вАлександровский парк. Тамдолго стояли в очереди к Вечному огню, к могиле Неизвестного солдата, и мне казалось, что я чувствую, как лицо опаляют языки пламени. Мы возлагали цветы деду, лежащему в Будапеште. Цветы клал я, отец подталкивал меня к груде цветов высотой в мой рост, а сам оставался стоять на гранитных плитах вместе со всеми. Я старался не оборачиваться. В лицо отца я старался в эти минуты не смотреть.
Кроме деда, я потерял на войне дядю, матроса-подводника Андрея Ганцева, а его брат, лейтанант-артиллерист, Володя Ганцев, лишился рук.
Из Александровского выходили тихо, как с кладбища, и шли на Площадь, смотрели, как меняется караул у мавзолея, и потом шли к набережной, садились на речной трамвайчик или шли пешком.
По дороге видели ещё крепких ветеранов. Спустя тридцать с чем-то лет они выглядели одухотворёнными, весёлыми, порывистыми. Сквозь них проступала та сноровка и та повадка, что владела ими в юности. В майский победный день они переставали быть теми, кем были вмиру, мирными тружениками, в тот день они были – Солдатами Победы.
Девятого мая мать всегда напекала пирогов, а вечером из всех окон был виден громоподобный салют, и всё было хорошо – все были живы, ни одна скорбная весть не проникала извне.
***
Не так многое нас и единит.
Образы войны вошли в сознание моего поколения навсегда:
1941-й – заросший «окруженец», прорывающийся к линии фронта, в шинели, поджавшейся от постоянных дождей. Ещё без погон, с винтовкой и, вероятно, с последней обоймой. Бравый шофёр в «полуторке», нервный комбриг с бритой головой и усами щёточкой, колонна беженцев, расстреливаемая «мессершмитами» на мосту и в поле, танки Манштейна и Гудериана, уничтожающие женщин и детей в упор, мотоциклисты во ржи, колонны оборванных пленных. И здесь же – парад 7-го ноября в Москве, наши лыжники в маскхалатах с ПТР на плечах, бородатые партизаны с ППШ в Белоруссии и на Украине.
1942-й – Сталинград, развалины Тракторного завода, «хейнкели» над Волгой, бомбёжка переправ, непонятно, как держащаяся в развалинах чья-то бригада, дом Павлова, изуродованный фонтан с детьми.
Ленинградская блокада: заснеженный, почти пропавший искалеченный город, немая, скованная Нева, шатающиеся фигуры на улицах, вес «детской» (иждивенческой) пайки хлеба в 200 грамм, которую не уравновешивает на весах и самая маленькая гирька.
1943-й. Курск, тысячи танков, взлетающие в небо крыши русских изб. Окопы, избороздившие, кажется, полмира, блиндажи КП, трассирующие очереди в воздухе (асы бьют асов), на миг – лицо Покрышкина, и снова атаки, вылетающий из леса Т-34, такой наш по выражению «морды» - маленькие медвежьи глазки, борзый профиль. Получите из башни, получите из пулемёта. Отовсюду, откуда можем, получите! Артиллерия: сорокапятки, гаубицы. И снова «ястребки».
1944 – уже отбиты и Курск, и Киев, и Смоленск, и Минск. Выходим в Европу.Остовы когда-то великолепных городов (а наши – хуже разве?), и наши перебегают от дома к дому…
1945 – Кенигсберг, Будапешт, Прага, Берлин. Зееловские высоты, рёв канонады, залпы «катюш», перестрелки в развалинах, и – Рейхстаг. Капитуляция. Потсдам. И эшелоны обратно – усыпанные цветами. С портретами вождя на локомотивах, но – главное – в цветах.
И всё это – моё. И всё это – я.
Так восклицал Пьер Безухов, и так же произношу его слова я.
Всё – моё.
И чёрные тарелки радио на столбах, и треугольники, ромбы и шпалы петлиц, и портупеи, и бутылки с зажигательной смесью – последний довод ополчения...И московские баррикады – на центральных улицах! – из мешков с песком, и дирижабли воздушного заграждения над столицами, и девочки-зенитчицы, и лучи прожекторов, скрещивающиеся в небе, и крест-накрест заклеенные окна, и противотанковые «ежи» – всё вопиет о Христе и кресте Его. И голос Левитана, то тревожный, то трагический, то торжествующий – в составе моей крови, бьющейся во мне, пока живо дыхание и сознание. И дед, застреленный в первой европейской столице на пути Красной армии на Запад, в день освобождения её от фашизма, похороненный в братской могиле вместе с товарищами по борьбе. И похоронки на него… целых три, начиная с 1942-о, крымской трагедии – мои. Их у меня никому не отнять.
***
Так скажете – пропаганда?
А фильм «Неизвестная война» (название оскорбительно до сих пор) о скольких-то там сериях, снятый нашими «союзниками» в пору, когда они ещё были в разуме и в духе, а не нагло присваивали нашу Победу себе? Берт Ланкастер, стоящий на Мамаевом кургане?
А сотни тысяч уничтоженных городов, деревень, виселицы и груды тел? Неужели их – не было? Неужели не принесена нашим народом величайшая жертва – такая жертва, после которой путь наш, окроплённый сотней тысяч тонн живо человеческой крови, освящён на многие века вперёд?
Христос был с нами в те годы. И Он пребудет с нами до тех пор, пока мы – помним.
Заставка - РИА Новости/Илья Питалев
