В давнем 1995 году при подготовке в воскресной школе (г. Реутов, приход Казанской иконы Божией Матери) утренника, посвященного 50-летию Победы, на первой же репетиции очень хороший подросток, успешно занимавшийся и в средней, и в воскресной школе (ныне он, завершив обучение Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете, рукоположен в священный сан, отец семейства, имеет пятерых детей), неожиданно спросил меня: «Матушка, а что такое «гимнастёрка»?» Мне и в голову не могло прийти, что столь известная реалия военной жизни оказывается незнакома юному поколению.
Речь шла о замечательном стихотворении «Гимнастёрка» ушедшего от нас, а тогда ещё в расцвете сил поэта Юрия Кузнецова:
Солдат оставил в тишине
Жену и малого ребёнка
И отличился на войне…
Как известила похоронка.
Зачем напрасные слова
И утешение пустое?
Она вдова, она вдова…
Отдайте женщине земное!
И командиры на войне
Такие письма получали:
«Хоть что-нибудь верните мне…»
И гимнастёрку ей прислали.
Она вдыхала дым живой,
К угрюмым складкам прижималась,
Она опять была женой.
Как часто это повторялось!
Годами снился этот дым,
Она дышала этим дымом –
И ядовитым, и родным,
Уже почти неуловимым.
…Хозяйка юная вошла,
Пока старуха вспоминала,
Углы от пыли обмела
И – гимнастёрку постирала.
С этого времени, подготавливая праздники, посвященные Дню Победы, я обращала особое внимание на поэтику произведений о Великой Отечественной войне. Конечно, аналитические разборы касались в первую очередь следов православного мировоззрения, не выветрившегося окончательно ни в советские времена, ни в перестроечные, ни в нынешние буржуазно-постперестроечные.
Всем известное стихотворение Константина Симонова «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины…» не требует особых усилий и филологического усердия, чтобы обнаружить в нём мотивы православной жизни. Усталые русские женщины «…вслед нам шептали: - Господь вас спаси!» Всем известное русское «спасибо» распадается на «Господь вас спаси», открывая читателю свою этимологию.
«Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих».
И родина для лирического героя Симоновского стихотворения – «не дом городской», «а эти проселки… / с простыми крестами их русских могил». В избе «весь в белом, как на смерть, одетый старик». Всё, что видел военный корреспондент Константин Симонов в придорожной деревне по Минскому шоссе, вошло в его бессмертное стихотворение. Вот что он писал в своих воспоминаниях «Разные дни войны»: «Изба была оклеена старыми газетами, на стенах висели какие-то рамочки и цветные вырезки из журналов. В правом углу была божница, а на широкой лавке сидел старик, одетый во всё белое – в белую рубаху и белые порты, – с седою бородою и кирпичной морщинистой шеей».
При очевидной, казалось бы, ясности некоторые строчки этого стихотворения всё-таки нуждаются в комментировании, чтобы словесный и пластический образы являлись отчетливей не только ученикам воскресной школы, но и взрослому читателю. Стихотворение требует определенного «проявления» и «закрепления».
Прикровенное сходство русских солдаток с образом Пресвятой Богородицы выявляет уже третья и четвёртая строка первой строфы:
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав как детей от дождя их к груди.
А последние строчки стихотворения содержат, на наш взгляд, явный эвфемизм:
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
Нет, не просто обняла, а перекрестила: это совершенно ясно из контекста всего стихотворения, в котором главными оказываются образы воинов и усталых русских матерей. И они, безусловно, напрямую соотносятся с образами Пресвятой Богородицы и православного воинства.
История прихожанина храма Казанской иконы Божией Матери, участника Великой Отечественной войны – лётчика Николая Кузьмича Перевозчикова (в 1995-99-м годах он бывал на службах и православных беседах в моленном помещении общины на ул. Ленина, 10) – помогла ребятам ближе и сердечней воспринять произведения военной лирики и прозы. У матери братьев Перевозчиковых перед иконой свт. Николая всю войну горела неугасимая лампада, и все три сына вернулись с войны – летчик, танкист и артиллерист. Четвёртый добывал золото на севере всё для тех же нужд войны. А Николай Кузьмич впоследствии работал на НПО машиностроения и стал лауреатом Государственной премии.
Эта реальная история о материнской неугасимой лампаде сопрягается со стихотворением Алексея Недогонова «Материнские слёзы», которое он посвятил своей матери Федосье Дмитриевне. Образ, заявленный поэтом в названии, рефреном венчает каждую строфу, но не менее, а может быть и более яркий образ «свечи ожиданья», лишь однажды вспыхивающий в середине стихотворения, притягивает к себе внимание благодаря минимальному контексту и звукописи.
Как подули железные ветры Берлина,
как вскипели над Русью военные грозы!
Провожала московская женщина сына…
Материнские слёзы,
материнские слёзы!
Сорок первый – кровавое знойное лето,
Сорок третий – атаки в снега и морозы.
Письмецо долгожданное из лазарета…
Материнские слёзы,
Материнские слёзы!..
Сорок пятый – за Вислу идёт расставанье,
Землю прусскую русские рвут бомбовозы.
А в России не гаснет свеча ожиданья –
Материнские слёзы,
Материнские слёзы!..
Пятый снег закружился, завьюжил дорогу
Над костями врага у можайской берёзы.
Сын седой возвратился к родному порогу…
Материнские слёзы,
Материнские слёзы.
Материнские слёзы как евангельская «лепта вдовы» на эту российскую общую «свечу ожиданья».
Стихотворение Недогонова по своей структуре и поэтике сопоставимо с иконой, где в среднике (центральной части) образ воина, а вокруг клейма, в которых развивается главная тема: проводы воина матерью, следующее клеймо – кровавый летний бой, затем – бой в заснеженной равнине, следующее – письмо из лазарета, ещё одно – страшные остатки войны, занесённые снегом. (Сколько раз мы видели их на фотографиях и полотнах!) Наконец, последнее клеймо – возвращение седого сына-воина в родной дом. И как это радостное и одновременно тяжкое возвращение отличается от ветхозаветного сюжета – «возвращение блудного сына»!
Материнский плач и упорная материнская молитва спасли воина.
Великое скорбное стихотворение Михаила Исаковского тоже написано, как плач, но не плач жены, матери, а плач мужчины, воина:
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Куда нести печаль свою?
Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.
Стоит солдат – и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,
Героя – мужа своего.
Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол –
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришел…»
Утрата дома лишает человека опоры и устойчивости. Мотив утраченного дома, с которого начинается это стихотворение, так страшен и так естествен для военного и послевоенного времени. Но вот в «Прощании с Матёрой» В.Распутина не враг, а мужики-пожогщики будут уничтожать избы, а внук Дарьи Андрей «будет воду пускать» на остатки сожженных домов, на землю, принявшую прах его предков. Как же изменилось сознание у некоторых представителей второго и третьего послевоенного поколения! Но не будем о них, «не помнящих родства», вернёмся к воину-вдовцу, потерявшему всё
………………………………
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой,
Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам…»
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.
В этом простом и, кажется, даже бытовом описании видится иной и глубочайший православный образ. После кровавого «причастия» войны у могилы жены солдат «причащается» вином «с печалью пополам». Поясню своё осторожное сравнение: во время православной литургии после преосуществления святых даров – вина и хлеба в тело и кровь Христову – в потир (чашу для причастия) вместе с вином вливают немного теплой воды, так называемой «теплоты». Вместе они символизируют кровь и воду, которые истекли из пронзённого ребра Христа, в муках умершего на кресте.
Как поминальное воспринимает обычно читатель вино в солдатской кружке, также трактовали критики и «красное вино победы» из одноименного рассказа Евгения Носова – замечательного русского классика ХХ века, тогда как на самом деле это вино для причастия.
В 2005 году спустя шестьдесят лет после войны её участник Кронид Обойщиков пишет стихотворение-балладу и присылает его на конкурс «Золотое перо», проводившийся параллельно конкурсу «Золотая кисть». Ученикам нашей воскресной школы (а ныне я преподаю в воскресной школе Николо-Архангельского храма) не пришлось долго объяснять, что в стихотворении старого воина речь идет о том, как в совершенно отчаянной ситуации русский лётчик следует православной традиции: «приидите – последнее целование».
Комэск с обожженным лицом на войне
Две ночи бессонных рассказывал мне.
Тревоги на зорьке. Приказа слова.
Бензином пропахшая в поле трава.
Бомбежки. Зенитки. И «мессы» в хвосте».
Распятие на самолетном кресте.
Понятное дело. Сюжетик не нов.
Уже я хмельных не дослушивал слов.
Но вдруг он сказал:
– Понимаешь, браток,
Мотор загорелся… Нас «мессер» поджег.
Мой штурман, гляжу я, убитый лежит…
И струйкою кровь из-под шлема бежит.
Уже нас обоих огонь доставал.
Едва дотянулся я… поцеловал.
И дрогнуло сердце моё от рассказа:
Такого не слышал ещё я ни разу.
Теперь вспоминаю, какой уже год,
Как мёртвого друга целует пилот.
Машина горит, подбирается смерть
И выпрыгнуть можно уже не успеть.
Но дружба сильнее огня на войне.
…Мы спирт допивали в ночной тишине.
И виделся мне
Поцелуй в огне.
Четвёртое и пятое послевоенное поколение знают о войне только из учебников и даже не из старых фильмов, а из фильмов, которые невозможно смотреть, столько в них искусственного, постановочного, так изменилась пластика и речь новых исполнителей. Но обратимся к живому дыханию поэзии, которую создавали и создают поэты – дети и внуки военного поколения.
«У войны не женское лицо»: так называлась документальная книга Светланы Алексиевич. Тяжкие женские судьбы и во время войны и по её завершении. Вот кто оказался – наравне с героями – «солью земли».
Владимир Топоров
** *
Елизавете Павловне Гребневой
После рассказов твоих я усну ли? –
Вижу, как десять подруг
Женской упряжкой по полю тянули
Страшного времени плуг.
В тысяче вёрст от победной столицы
Нечеловечьим гуртом
Русские бабы вздымали землицу –
Смятый войной чернозём.
Чуть не стонали,
Тянули, тянули,
Потом одежды соля.
Плуг поднимал то осколки, то пули –
Кровью политы поля.
Сколько надрыва у этой запашки,
Даже сказать не берусь…
Вот они, матери наши, в упряжке, -
Вот победившая Русь!
И хотя поэт Владимир Топоров не употребляет слов «Святая Русь», но ясно, что слова эти стоят за всем образным строем стихотворения.
Спустя много лет – перестройка, новое разорение и – вот она «победившая Русь». Участники войны накануне 60-летия Победы опять видели страшное вдовство России, о котором написал Кронид Обойщиков.
Вот Россия стоит,
как вдова,
в черных золах пожарищ
И в обугленном платье
печальных смоленских берёз.
Где-то в Чехии, Венгрии
в диких дубовых Карпатах
Наша юность зарыта –
и к ней уж добраться нельзя.
А Россия опять, как вдова,
перед нами в постылых заплатах,
И вокруг кто живет, не поймешь –
ни враги, ни друзья.
Вот и весь юбилей.
Мы уходим немного хмельные.
Мы уходим во тьму,
потихонечку,
на тормозах.
Всё идет чередом.
И прощается с нами Россия.
Вся в слезах.
Вся в слезах.
Какой увидят Россию последние поэты военного поколения? Какими увидит Россия последних воинов бывшей великой страны?
Всё дальше уходит военное лихолетье. На одном из парадов Победы участники войны сидели на трибунах среди президентов и глав государств, ехали по Красной площади на полуторках – легендарных автомобилях Великой Отечественной, но в основном – смотрели этот парад по телевидению. Кто-то доживал последние минуты своей скорбной жизни в госпиталях для ветеранов, а кто-то под протекающей крышей в старой коммуналке. Наступило то время, о котором писал поэт-фронтовик Сергей Орлов:
Поднимут старинные марши
Армейские трубы страны,
И выедет к армии маршал,
Не видевший этой войны.
Увы, не маршал, а гражданский человек, в прошлом – разведчик, выехал тогда, в 2005-м к армии, и военные трубы совсем другой страны
поднимали молодые участники парада. Такое не могло присниться участникам войны даже в самом страшном сне.
К сожалению и несчастью, уже очень и очень многие готовы равнодушно закрыть великую и трагическую страницу нашей истории. Только поэзия ещё не расстается с ней: всё обобщенней и величественней образы. Поэт Николай Дмитриев (1953-2005), имя которого носит одна из библиотек города Балашихи и улица в этом подмосковном городе, ранен в самое сердце холодно-циничной находчивостью чиновничества, превратившего Великую Отечественную войну в каких-то неведомых ВОВ, а её инвалидов в ИОВов. И поэт обращается к образу Иова многострадального, «терпеливейшего и добрейшего», как поётся в кондаке, память которого совершается 19 мая (6 мая по ст. ст.)
ИОВ*
Толпа торопится под кров
Не к скудной или скудной пище.
А на углу сидит ИОВ
На гноище и пепелище.
Клубится перекатный вал,
А у него заботы нету –
Он уголок отвоевал
Размером в рваную газету.
Глядит, портвейном укрощен,
Глазами, полными прощенья.
Удобно сложно сокращен
Чиновным хамом в миг смущенья.
Воспалена ИОВа плоть,
Истлели все его именья.
И чудно так глядит Господь
На русское долготерпенье.
Будет ли к очередному юбилею Победы написано что-либо достойное памяти военного поколения, мы не знаем. Но хочется верить, что пронзительное поэтическое слово восславит ушедших и вразумит живущих.
*ИОВ – инвалид Отечественной войны
Молчанова Светлана Владимировна, кандидат искусствоведения, член Союза писателей России, преподаватель воскресной школы Николо-Архангельского храма Балашихинского благочиния
