Фото: Андрей Черкасов
Однажды я определил для себя стихи Екатерины Соколовой как «говорящие письма». Для себя, конечно. Помню, была, в далёком детстве история: заходишь в некий особенный киоск, – наговариваешь в микрофон кому-то близкому (или Кому-то близкому, так тоже, наверное, бывало) – важное, нужное. Потом отдают пластиночку, гибкую, как в журнале «Кругозор». В единственном экземпляре. И ты её даришь. Говорят, где-то живет такое письмо, наговоренное Цветаевой. В Праге или в Париже, следы затерялись. Кому и что она там рассказала?
Конечно, в основном записывались всякие поздравления. Мне хотелось записать что-то такое, чего нельзя повторить, что говорится один раз, как дневник. Но я так и не решился.
А ещё я всегда любил рассматривать фотографии. Конечно, чёрно-белые. Смотришь и думаешь: вот этой световой полосы уже не будет. Этих углов, этой мимики, жеста, тени. Хорошо, успели.
Многие Катины стихи как-то соотносятся у меня и с этим искусством.
То, что она – фотохудожник, я, кстати, узнал позже всех. Почему-то не удивился.
…Помню, как захватила меня история о мальчике и девочке, которые спрятались ото всех на зимней детской площадке, на дне игрушечной лодки. И: соотнесение судьбы той, кто об этом рассказывает, – с увиденным или вымечтанным. Мне сразу же открылось над ними – плывущее, снежное, поворачивающееся мироздание. «Замерзнуть не дав волчонку, цветку, звезде, / Собой укрывая ее, как волну волною. / Плыть и, не зная, остановиться где, / Голубя выпускать, подобно Ною… / Но прохожу. Всё звуки. Любой предмет / Звук издает и отражает свет».
Так кончалось стихотворение. Читать хотелось медленно, отплывая и возвращаясь.
…Тревожная, стойкая, вопрошающая поэзия.
И заступническая, ответная.
Не забыть бы ещё о её «детском»: иногда там слышится милый голос дочери, иногда – других младших. Малых-родных вокруг много: народности, люди, вещи.
Ими надобно заниматься, но это и отбирает, я думаю, все силы. А разве поэт – он царь?
Вослед «Виду» и «Чудскому печенью» вышел её «Волчатник».
Тоже храбрая книга.
* * *
отпустили к тебе человека —
прими его как человека.
помести его в рай природный,
добрых полный зверей,
определи место удобное,
как в метро у дверей,
дай ему комнату с видом
на черепичные крыши,
маленькую, как свиблово,
откуда он вышел,
стереги его,
стул к кровати приставь
во избежание трав
ли, во избежание травм
* * *
человек как блестяшка в траве
забыт опрокинут —
военный, он сам себе фотография:
гладкое без улыбки лицо
стало просто лицом отца,
новым растением посреди
огнестрелки кустистой,
пестрянки гранатной,
лютика украинского, —
на обороте: здравствуй лёнечка,
я в львове и видел львов,
вот смешно, представляешь,
завтра лечу, напишу послезавтра
7 июл 79
* * *
обнимите его ибо теперь он
получает свет из другого источника
ноги и голова его разнесены в пространстве
он может быть теперь работник райского сада
откуда вы знаете
утренний орнитолог
ликвидатор последствий
* * *
гаснет лесополоса как память,
то как звездочка горит:
раньше водил нас, как собак, в связке,
ласково говорил,
а теперь распустил.
я постарел Господи
я тут уже всё посмотрел
* * *
ладно, хорошо.
Ты отследил меня и знаешь, куда я пошел.
так собери меня, положи рядком
на стекло беспредметное,
накрой накровным
и рассмотри.
холодно, хорошо.
свет от зрачка Твоего протечет ли свободно насквозь —
я никого не любил —
или нет?
* * *
а вот что хочется
сказать тебе:
подожди,
подожди,
эта жара спадет —
и лежащие на скамьях встанут
и лежащие на скамьях
подмосковных платформ встанут
и лежащие на полях встанут
и встанут лежащие на путях
Фома
