Когда наши дети начинают говорить словно бы на другом языке, щедро подмешивая в речь некие термины и понятия, не знакомые или мало знакомые среднему и старшему поколению, это не только gap (generation gap (англ.) – разрыв поколений), но и знак сгущающейся и прорывающейся экспансии иной культуры.
Оптимистически (и про-западно, разумеется) настроенные филологи благодушествуют: как славно, что в наш богоспасаемый язык входят понятия, которых нет на русском языке в силу технологической и культурной отсталости! Как отрадно, что «всё идёт по плану»! Интеграция России в общемировые процессы проходит как по маслу, и дети изучают языки, используя ценностный аппарат Европы и США!
Никому и в голову не приходит, что язык, сущность которого пытался определить в одной из последних работ вождь советских народов, является не «средством производства» и тем более не «производственными отношениями», и не чем-то «иным», сущность чего так ускользает от определений, а:
- зримым и поддающимся измерениям выражением и отображением души данного конкретного народа-носителя языка,
- показателем, если угодно, «успешности» той или иной культуры, если иметь в виду распространённость языка на мировой арене,
- вследствие данного обстоятельства – средством экспансии одной культуры относительно других.
И относительно третьего показателя следует говорить уже без благодушия и нашего вечного, будто бы уже заложенного в интеллигентской генетике, западничества, полагающего, что свет к нам шествует вовсе не с Востока (что, кстати, признавал относительно недавно и сам коллективный Запад).
Русский язык терпит кризис не столько статистический (число говорящих на русском неуклонно снижается год от года), сколько духовный. Его при желании вполне можно назвать мировоззренческим. Мы давно уже не представляем себе пути, по которому следует идти, и очередных шагов, которые следует сделать. Не видим и на один шаг вперед, и лишь ощущаем, что не должны утерять чего-то крайне важного, доставшегося нам от предыдущих колен.
У нас нет – она официально запрещена, и на этом сделан акцент в нашем законодательстве – идеологии, с которой мы так привыкли существовать бок-о-бок. Ни наглядной агитации, ни монументальной пропаганды. Ни зримой цели. Есть Христос, который и есть цель, и был ею долгие столетия, но Христос не может быть идеологией, потому что Он Господь. Наш язык те самые долгие века шёл Господним путём, и лишь перед попыткой сокрушения Веры Христовой сто лет назад начал образовывать параллельную, то сопутствующую, то прямо противостоящую Евангелию реальность – светскую словесность. Язык невольно последовал за образностью новой словесности и окончательно потерял из виду изначальный ориентир – Христа.
***
Что делать сегодня, никто, похоже, толком себе не представляет. Куда идти нации, куда – её языку? Они должны следовать одним путём, но то, как деградирует вне благого влияния старославянского, наш бытовой язык, год за годом упрощающийся, теряющий метафоричность, глубину и вескость выражения, видеть и больно, и страшно, и безнадёжно.
Неужели предоставляется хотя бы малый шанс нашей словесности искупить грех блужданий от Христа, а не к Нему? Избегну приводить «призовые» стихотворения громких литературных премий: в них, будто на подбор, содержится обсценная лексика – та самая, которую не встретить ни в Евангелии, ни в светской подцензурной словесности ещё до недавнего времени.
Кто же воспитывает и постоянно подпитывает «матерный стандарт» новейшей русской поэзии? Кто приказал молодым поэтам избегать и размера, и подлинного сокровища наше поэзии – рифмы?
Имена этих людей известны, они – главные распорядители молодёжных поэтических премий и конкурсов, профессионально опекающие пусть «несколько маргинальные», но зато «прямые» высказывания своих подопечных. Так уже десятилетиями создаётся словесность и «молодая», и левацкая, чтобы не употребить эпитета «сатанинская», по сути.
Если посмотреть на убеждения молодых стихотворцев, лауреаты таких премий поголовно занимают не просто «антигосударственную», но и устойчивую антироссийскую позицию, регулярно выходят на акции протеста и так же регулярно выносят публичные суждения о современном ходе событий в оппозиционных СМИ. Мат в этом колене – «святыня», символ «свободы» выражений, признак «искренней гражданственности» в противовес выдуманной «продажной про-государственности»…
***
А теперь посмотрим на процесс вторжение на искусственно истощённую, лишённую и влияния цензуры, и любых воспитательных влияний вообще, нашу словесность, иноземных языковых колонн.
Их три.
Сферы заимствований локализуются довольно легко:
- бизнес-маркетинг-банкинг («кэш» (наличные деньги), «таргетирование» (подбор ЦА – целевой аудитории), коллаб («коллаборация») и т.п.)
- шоу-бизнес («стенд-ап» (выступление), «дэд-лайн» (предельный срок), «фид-бэк» (отзыв), и т.д.)
- IT-терминология, то есть, «словечки» родом из компьютерных игр – их в данной статье будет приведено вполне достаточно.
Вместо исконного русского стыда - «кринж» или «фейспалм» (буквально – «горящее лицо», но звучит несколько метафоричнее стыда), вместо встречи – «мит» (не митинг, а именно «мит», чтобы ещё короче, и основная модель словообразования, таким образом – усечение), вместо последователя – «фолловер». И вообще, чем «крч», тем лучше для переписки с мобильных устройств.
Усекаются даже обычные русские слова: вместо «согласен» - «сог», вместо «понял» - «пон». Примерно так письмо скатывается на уровень иероглифа, слога, фонемы. Это больше не язык высказывания, это – язык сообщений, и чем более коротких, тем якобы более весомых.
Точку зрения можно не аргументировать, не приводить никаких доводов, примеров, которые невольно восходят к притчам, – «сог», «не сог», и далее – обрыв связи. При таком способе общения подразумевается, что говоришь с таким же носителем усечённых мнений, как и ты сам, и диалог, в общем, происходит не с человеком, а с «ботом» - роботом, науськанным на краткие или общие ответы, с машиной, от которой получаешь информацию, и не больше.
…Эти перлы помогал мне собрать сын, испытывающий все прелести языкового эрзаца на себе. Где место в нём человеку? Пользователь (куда удобнее, потому что короче – «юзер») – вот неизменный статус и положение сетевого скитальца. Не русское «повреждение», а «дамаг» ((англ.) – damage) ожидает его, и не тела, а рассудка. Говорить на арго, воляпюке означает лишать себя подлинной языковой свободы самовыражения, интонации, поскольку какая же интонация в односложных, однослоговых оборотах?
Здесь называют розыгрыш «пранком», а переспрашивают, игнорируя обычное «неужели», потому что принято – «рили?» (really? (англ.) – «реально?»). Уродливый глагол «ливать» (to leave (англ.) – «уходить») обозначает намерение оставить не только «чат» (сетевую болталку), но и некое дело, и место.
«Юзер» (человек, юзающий, в общем-то, не только игровой интерфейс, но и весь мир) – существо одномерное. Он даже не пиксель. Приобретая какое-либо умение или навык с помощью «буста» или «баффа» (некоего усилителя свойств, всё равно, гантели или вдумчивого наставника), он хвастается не умением, а «скиллом». Его случайность – «рандом», его ненависть – «хейт», его испуг – «крип», собственность – «лут». Лутом способны быть и знания, и продукты, и медикаменты. Широкое понятие.
Если удаётся по время бега по уровням жизни рассмеяться какой-то нелепости, «лол». Нелепость запомнилась нескольким пробегающим – «мем». Их искусство…
Юзер не проверяет, он «чекает», он и не отдыхает, он – «чилит», и ничего не запоминает – он «фиксит». Его лут - его валюта, его материя – «инфа».
Если мир хотел получить мутантов, он их получил.
Их национальность не фиксится – они понимают людей с других континентов с помощью автоматических переводчиков, переводящих не интонацию, а «инфу», и грядущий Вавилон растёт к небу, всё новые кирпичи носятся на самый верх, и трещин пока не видно, фундамент ещё не растоптан тяжестью конструкции. Но тяжесть её очевидна самой гравитации. Наши дети в том самом вавилонском плену, откуда их надо вызволить любой ценой, если нам хоть в малейшей степени дорого будущее. Их надо отвлечь настоящей культурой, о которой мы сами имеем понятие смутное – то усечённо школьное, то эстетически отравленное комментариями откровенных русофобов.
Несомненно одно: три колонны заимствований – не просто колонны, и не просто заимствований. Это удалые зондер-команды на пути победоносного шествия по упрощению сознания молодых людей вплоть до пещерного, и даже хуже, чем пещерного. Они – уничтожители смыслов, которые национальной культурой были уже выработаны и поставлены в пантеоне на соответствующее место. Сегодняшнее вторжение имеет целью спалить пантеон дотла и приучить подрастающих специалистов к мысли о том, что первичны и исконны – заимствования. На меньшее они не согласны.
Но то, чем столетиями мы были ценны миру, родилось у нас исключительно в лоне национальной культуры. Наши Толстые, Достоевские, Чайковские – не продукт «коллаба» с какими-нибудь Шекспирами или Данте, а наши отцы Павлы Флоренские и Бердяевы – не гибрид, полученный с помощью Канта или Шопенгауэра. Мы ценны тем, что уникальны, и мыслим вне зависимости от каких-либо «общемировых» тенденций и мод, а самочинно. Внося в мировую культуру русский национальный акцент, который нельзя перепутать со шведским или австрийским, португальским или новозеландским.
***
Так стоит ли так массово, как сегодня, учиться иностранным языкам лет по десять-пятнадцать? Представляете ли вы себе крохотную Британию, которая массово учила бы своих детей русскому языку и в школах, и в вузах? Представляете ли в такой роли США или хотя бы одну европейскую страну?
Кто же здесь чья колония?
Когда убеждённые западники в очередной раз глаголят нам о том, что всё самое лучшее и прогрессивное, самое успешное и удачливое, достойное быть ну если не скопированным, то адаптированным, находится по ту сторону границы, не стоит ли признать подобное убеждение – их личным делом? Способен ли прогрессизм на что-то иное, чем нравственное убийство страны, получающей насильственную прививку прогресса?
Аргументов против такого подхода достаточно: кабы не массовое знание языков, как бы мы уследили за ситуацией в мире, успели бы произвести современные виды техники и – немаловажно – военной техники, чтобы не дать себя в обиду, не отстать, и подобное?
Можно ли вообще выступать за «схлопывание» таких доходных сфер, как преподавание иностранных языков или продажа компьютерных игр? Зачем бы автору данного опуса высказываться за усечение до нормальных (реально требуемых для функционирования экономики) размеров спекулятивных кредитно-валютно-биржевых операций?
Уж не изоляционист ли автор?
Изоляционист, конечно. И убеждённый в том, что любому вторжению кровно необходимо давать жёсткий и запоминающийся отпор, а иначе в не то чтобы долгосрочной перспективе из нации, ослабленной вторжением, в том числе и понятийным, и языковым, делают не только козла отпущения, но и стрелочника, что мы уже частично и видим сегодня.
И терпеть подобное – вовсе не в наших национальных интересах. Но руками своих же оплачиваемых и изнутри, и снаружи западников мы превращаем Россию в невесть что, отбираем будущее у своих же детей, а затем и внуков. Не давая с помощью западнического «экспертного сообщества» ни единого шанса словесности, опирающейся на простые и возвышенные академические начала, мы сами, собственными руками, год за годом вколачиваем очередное поколение отечественных словесников в безвестность – зачем?
У данного движения есть цель – война против страны, цивилизации, война против её народа. Без выстрелов, бомбёжек. Война с душами, война до конца непременно победного если не для одной стороны, то для другой. И каждый из нас уже призван, и отнекиваться, скрываться от призыва под благовидным предлогом уже поздно.
На чьей же каждый из нас находится стороне? Агрессоров или защищающих то, что дороже всего на свете – право жить по собственному уму, совести, пониманию того, как жить надо?
Сергей Арутюнов
