Давным-давно Егор Исаев обозначил Пензу городом, «взволнованном холмами». Сколькие из российских губернских столиц – такие же, но есть ли своя нота у Сурского края? В чём она состоит? Об этом и многом другом в день рождения Сергея Есенина (3 октября) мы начали беседу с поэтом, членом правления Пензенского отделения Союза писателей России и членом редколлегии литературного журнала «Сура» (Пенза), лауреатом Всероссийской премии имени М. Ю. Лермонтова за 2009 год и Международной литературной премии имени Сергея Есенина «О Русь, взмахни крылами…» за 2010 год Валерием Суховым
- Валерий Алексеевич, Есенин, его поэтика, жизнь и судьба для вас, как и для сотен тысяч и миллионов людей, сокровенны. Многие любят поэта, иногда совершенно не понимая ни его, ни сказанное им. Отчего любите его – вы? И что, на ваш взгляд, упускают те, кто знают поверхностно всего несколько его строк и общую канву трагического пути, оборвавшегося так рано?
- С годами сквозь « лубочного» Есенина, улыбающегося на фоне березки, я стал погружаться в Есенина «внутреннего», подлинного и понял, что он – имажинист от Бога. Образ – его Божество, есенинская поэзия – взрыв образных ассоциаций. Образу поэт поклонялся, образ в поэзии ценил прежде всего, от образа рождалось его неповторимое лирическое чувствование. Своеобразие есенинской поэзии определялось его крестьянским происхождением, хотя он и прожил большую часть жизни в городе. «Кленёночек маленький матке/Зелёное вымя сосет» – так мог выдохнуть только поэт, родившийся в селе. «Нет поэта без Родины» - самое заветное завещание его для всех, пытающихся выразить себя в песенном слове. «Чувство родины» – архетип поэтического мироощущения Есенина.
Позволю себе самоцитату:
Без родины – поэта нет.
Родного не понять чужому.
Так в сумерках заветный свет
Вдруг обожжёт тоской по дому.
Тогда по-волчьи впору выть
Сухому перекати-полю,
То вспомнив, что нельзя забыть,
Бродяжью проклиная долю.
Поэта русского судьба –
Врасти корнями в край родимый.
Здесь материнская изба
Хранит в окне огонь рябины,
Когда печально старый клён
Клин провожает журавлиный.
А ветер колокольный звон
Разносит, как напев былинный.
А за Окой такой простор,
Что сердце не захочет рая.
И, вспыхнув здесь, души костёр
Горит, как Русь, не угасая.
Есенин мне интересен как поэт, постоянно меняющийся по форме и содержанию. При этом поразительно то, что его лирический герой всегда остается самим собой. Читаешь ранние незрелые есенинские стихи и находишь в них зёрна будущих гениальных творений. С изумлением видишь, как на глазах из старательного ученика вырастает Мастер. Всего десять лет отделяют «Радуницу» от «Чёрного человека». Уже в первом сборнике проглядывает предвестье трагического исхода: «Я пришёл на эту землю, Чтоб скорей ее покинуть». Этим Есенин напоминает Лермонтова. Именно поэтому поэзия двух вечно молодых поэтов имеет такую магическую силу. Есенин мне близок тем, что он говорит образами – архетипами, поэтому его стихи так ложатся на душу, они обращаются к подсознанию.
Есенин – очень русский человек во всех его проявлениях и поэт крайностей. От молитвы до кощунства и богоборчества у него был один шаг. А перед смертью Есенин пишет:
Ты прости, что я в Бога не верую,
Я молюсь ему по ночам…
Жизнетворчество Есенина - это не просто смена масок: от Монаха до пастушка, от новокрестьянского поэта до хулигана-имажиниста, от поэта протеста до поэта-государственника, от Божьей дудки – до Пушкина наших дней, от желтоволосого светлого ангела с голубыми глазами до Черного человека. Каждая маска срасталась с Есениным, и срывать их приходилось с кровью. Так игра превращалась в жизнь. Попытка разыграть сцену самоубийства – превратилась в подлинную трагедию. Смерть Есенина – это вдрызг разбитое зеркало, в каждом из его осколков отразился один из есенинских образов. И вновь самоцитата:
Если в Бога не веришь, молиться нелепо.
В каждом мальчике чёрный живёт человек.
Задыхаясь, ногтями царапаем небо.
И на землю извёсткою сыпется снег.
Символично то, что наша беседа, начавшаяся в день рождения Сергея Есенина, завершается в день рождения М. Ю. Лермонтова, которое по новому стилю мы отмечаем 15 октября. А по старому стилю Лермонтов родился 3 октября. Сейчас я работаю над книгой «Лермонтов и Есенин: творческий диалог», где доказываю, что поэт только тогда становится поэтом, когда не вторит и не повторяет, а спорит и по-своему претворяет то, что уже сказано до него. Есенин, обращаясь к Пушкину, произнес « И говорю в ответ тебе». Это он мог бы сказать с полным правом и Лермонтову.
Раскрывая главную свою тему – тему любви к Родине, Есенин в своей поэзии опирался, в первую очередь, на лермонтовские традиции. Патриотические заявления двух поэтов не оставляют сомнения в их искренности. Лермонтов еще в раннем стихотворении «Я видел тень блаженства; но вполне…»(1831), во многом определяя патриотический пафос своей зрелой лирики, писал: «…Я родину люблю / И больше многих: средь ее полей / Есть место, где я горесть начал знать». Есенин в «маленькой поэме» «Исповедь хулигана» (1920) вслед за Лермонтовым признавался: «Я люблю родину / Я очень люблю родину! / Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь». Таким образом, Есенин вступал с Лермонтовым в своеобразный творческий диалог через время, осознавая, что чувство патриотизма является определяющим и в его поэтическом мироощущении. При этом Есенин не скрывал того, что «чувство родины» неотделимо от «горести» и «грусти».
Малая родина у поэтов ассоциируется с «потерянным раем» детства и покоем, который символизирует старый пруд. Сравним, у Лермонтова: «зеленой сетью подернут спящий пруд»; у Есенина: «Так хорошо тогда мне вспоминать / Заросший пруд и хриплый звон ольхи». Хронотоп, связанный с лирическим мотивом детских воспоминаний, у поэтов поразительным образом совпадает вплоть до знаковых деталей родного пейзажа. Именно они помогают создать неповторимый и трогательный образ малой родины. Именно это осознание подлинных ценностей жизни на фоне враждебной «пестрой толпы» заставляет Лермонтова стать обличителем представителей «высшего света»:
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!..
Есенин в «Исповеди хулигана» вслед за Лермонтовым создает образы, построенные на приеме антитезы. Обращаясь к тем городским снобам, которые обрушивают на его голову «каменья брани», он вспоминает свое родное село, где живут родители. В них лирический герой видит нравственную опору и духовную защиту, заявляя:
Они бы вилами пришли вас заколоть
За каждый крик ваш, брошенный в меня.
Ощущение своего кровного родства с Россией предопределило появление патриотической лирики Лермонтова и Есенина, создать которую могли лишь поэты с обостренным чувством национального самосознания. В 1924 году после возвращения из заграничной поездки по Европе и США Сергей Есенин писал в «Автобиографии»: «…Если сегодня держат курс на Америку, то я готов предпочесть наше серое небо и наш пейзаж: изба немного вросла в землю, прясло, из прясла торчит огромная жердь, вдалеке машет хвостом по ветру тощая лошаденка. Это не небоскребы, которые дали пока только Рокфеллера и Маккормика, но зато это то самое, что растило у нас Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова и др.»
Не случайно среди русских писателей и поэтов Есенин выделил именно тех, в чьем творчестве особенно ярко проявляется национальное самосознание. Есенин называл это «чувством родины», подчеркивая, что именно оно является «основным» в его творчестве. Одним из первых в русской литературе это чувство выразил Лермонтов в стихотворении «Родина», написав: «Люблю отчизну я, но странною любовью! / Не победит ее рассудок мой…»
Лермонтов подчеркивал: именно бескрайние степные раздолья сформировали широкий русский характер, который раскрывается во время праздничного веселья:
И в праздник вечером росистым
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.
Есенинский «Сорокоуст» в отличие от лермонтовской «Родины» завершается на трагической ноте. Есенин здесь вступает в полемический диалог с Лермонтовым, ему явно не по душе снисходительное изображение «пьяных мужичков»:
Оттого-то вросла тужиль
В переборы тальянки звонкой.
И соломой пропахший мужик
Захлебнулся лихой самогонкой.
В пропащем мужике мы узнаем лирического героя — «последнего поэта деревни», пророчески предсказавшего обреченность русского крестьянства на гибель. Обратившись в 1924 году к пушкинским и лермонтовским традициям, Есенин вновь использует один из ключевых своих образов, который помогает ему подчеркнуть самобытный характер его творчества. Развивая свою метафору «когда звенят родные степи молитвословным ковылем», поэт так заканчивает стихотворение «Пушкину» (1924): «Но обреченный на гоненье, / Еще я долго буду петь… /Чтоб и мое степное пенье / Сумело бронзой прозвенеть». В связи с этим есенинское «И говорю в ответ тебе…» — можно считать отражением творческого диалога не только с А.С. Пушкиным, но и с М.Ю. Лермонтовым. Именно поэтому в поэме «Русь бесприютная» (1924) Есенин упоминает Лермонтова среди наиболее близких ему по духу русских поэтов, драматизм детских впечатлений которых во многом предопределил их дальнейшую судьбу: «Я тоже рос / Несчастный и худой. / Средь жидких / Тягостных рассветов, / Но если б встали все / Мальчишки чередой, / То были б тысячи / Прекраснейших поэтов. / В них Пушкин, / Лермонтов, Кольцов, / И наш Некрасов в них, / В них я…»
- С чего начался ваш путь в русскую поэтическую словесность? Когда вы ощутили в себе необоримое желание рифмовать?
- Пробуждение любви к поэзии отношу к своему 15-летию, когда был буквально потрясен, прочитав сборники стихов Есенина и Лермонтова. С тех пор для меня два эти поэта особенно дороги.
Поэзия – как глубокий колодец. Заглянешь в него днем – увидишь звезды. Веер образных ассоциаций – самых смелых и причудливых – связан с родниковой водой, которую я пил из замшелого сруба. Родник был недалеко от моего родного дома в селе Архангельском. Так неожиданно родился образ, который мне особенно дорог:
Я воду пил из родника,
Обняв замшелый сруб.
Срывались каплями века С моих дрожащих губ.
Скрип колодезного журавля мне напомнил скрип протеза кузнеца – инвалида Великой Отечественной войны. Кто-то сократил это сложное сочетание слов. Получилось короткое и многозначно - библейское ИОВ. Тема войны – одна из главных в итоговой для меня книге «Холмы земные». Мой дед, Сухов Борис Михайлович, в боях под Москвой был тяжело ранен, контужен. Ему в госпитале ампутировали пальцы правой руки. Вернувшись домой, дед тяжело отходил после ранения. Потом стал работать лесником. Был бескорыстным человеком, о котором в селе никто не сказал худого слова. Мучительная смерть деда стала первым моим жизненным потрясением, которое отозвалось в стихах. Так через личное я вышел на военную тему. С этого я и начинался как поэт.
В поле нас встретил пронзительный ветер.
Обметала позёмка сугробов края.
От ледяного дыхания смерти
Как-то роднее вдруг стала родня.
И долго-долго смотрел нам вслед
Молоденький ельник, посаженный дедом...
Вот, говорят, в ногах правды нет.
А я бы мог поспорить об этом,
Вспомнив корявые корни-вены
Да пару разбитых солдатских сапог.
Из райбольницы после гангрены
Дед умирать вернулся без ног...
Гроб на плечах всплыл на гору, как лодка.
Захлебнувшись, замолк похоронный марш.
И в тишине причитала тётка:
«Папанька! Жалельщик наш!»
Небо высокое стало суровее.
Смертно белело поле окрест.
Вкопан был в мёрзлые комья надгробия
Комлем – дубовый обтёсанный крест.
Цело тело или короче –
Всех, как мать, принимает земля...
Умер дед двадцать первого ночью –
А наутро –
родился я.
Задумываясь о том, кто мы и откуда, постепенно я узнавал свою родословную по отцу и матери. Фамилия Суховых очень распространена в селе Архангельском. Видимо, у всех был когда-то один предок. Неслучайно
Библия начинается с родословной Иисуса Христа. Ее учили наизусть, тем самым прививая уважение и интерес и к истории собственного рода.
Мой дед был лесником, а прадед – пахарем.
И клин земли их, сохами распаханный,
От пота мокрый был, от засухи – сухой.
Врос в супесь крепко корень родовой.
Не для наживы жили – для души.
Дед лес оставил, прадед – поле ржи.
От тесного сплетенья их корней
Земля родная – мне ещё родней! Зимой в селе в избах ткали кули из мочала. Запах рогожи помню с детства. Поэтому именно через обоняние понимаю есенинские строки «Стеля стихов злаченые рогожи/Мне хочется вам нежное сказать». Кулеткацкий станок – сложное сооружение, которое часто занимало большую часть избы и возвышалось до потолка. Занимались этим целыми семьями. В книге «Малая родина. Из истории села Архангельского» нам с отцом хотелось рассказать и об этом. Село Архангельское в моем подсознании срослось с образом крестьянской Руси.
Я родился в селе Архангельском.
Коренном, российском – не ангельском.
Там земная юдоль – не райская,
Церкви нет уже с давних пор.
Но родное село Архангельское –
Вот Архангельский мой собор.
Без молитвы душа томится.
Без истоков мелеет река.
И пора мне к ним возвратиться,
Чтоб увидеть родные лица
И святой водой причаститься
Из Михайлова родника.
Железнодорожный полустанок, на котором жили родители матери – Парымовы – ассоциируется с железной дорогой. Когда мимо пролетали поезда, то дощатый барак, в котором жила большая семья, ходила ходуном. Казалось, вот-вот барак, обдав горячим паровозным паром, сорвется с места и устремится вслед за уходящим составом. Именно так я подсознательно воспринимал образный код этой фамилии. Так есенинский «Сорокоуст» у меня в крови «трубит в свой погибельный рог» с детства, пропахшего запахом мазута и горькой полыни, придорожного ила и нагретого солнцем песка. Река Сура, в десяти метрах от которой стоял этот барак, в половодье разливалась так, что затопляла прибрежные поля. Не спасала и дамба… Разлив Суры напоминал о монголо-татарском нашествии.
Там где Сура сливалась с Кададой, найдены древние поселения наших предков. Внешне и по характеру я очень похож на мать, у нас одинаковые монголоидные черты лица. Сколько намешано в каждом из нас кровей. «Русский я, а похож на татарина. Перемешано столько кровей. Это, видно, пошло от Державина. Вены вспухли сплетеньем корней».
Самые яркие воспоминания детства связаны с веселыми застольями, на которых собиралась вся родня. Пили и пели русские народные песни, с которых начинается приобщение к поэзии. От этого зарождалось чувство дома, чувство родины как большой семьи:
Подкатил мне под горло ком.
Вновь я вспомнил родимый дом.
Покосилось его крыльцо.
Почернело для зыбки кольцо.
По-старушечьи сгорбилась матица.
И моя жизнь под гору катится.
Вспомнил я на закате дня,
Как гуляла моя родня!
Дом для праздников был не тесен.
Сколько спели в нём русских песен!
Годы шли… И в последний раз
Он собрал на поминки нас.
Смертным холодом печка дышит.
Оседает могилой крыша.
Умер дом, как родной человек.
И занёс его окна снег.
В удачной поэтической строке живет память о прошлом, которая является главным источником творчества. Так, жизнь, прожитая человеком, второй и третий раз переживается им в стихах. И это часто бывает намного острее, чем в жизни.
Жизнь перемолота не зря.
Ведь вышла – с пылу с жару – книга!
И пахнет тёплая коврига,
Как летний дождик и земля.
А начиналось всё с зерна
Янтарного литого слова.
Оно пошло на семена,
Когда развеялась полова.
Корнями русский врос словарь
В сохой распаханную землю.
Я истово, как пахарь встарь,
Колосьев благовесту внемлю.
Златое слово, как колечко,
Нас обручило на века.
Исток родимой речи речка
Берёт из сердца родника.
И остаётся жить строка,
Вобрав в себя дыханье века.
Недолог век у человека,
Но вечна памяти река.
Как человек начинает себя осознавать художником слова? Какое значение для него начинают иметь образ, воображение, конкретная деталь и способность заряжаться переживаемым и заражать им окружающих? Размышляя над этим, я приходил к пониманию: нужно добиваться того, чтобы от стихотворения шел ток «неизъяснимой дрожи», о котором писал Есенин в маленькой поэме «Мой путь». Простота, доступность, опора на фольклорные традиции, проникновенность, лиризм, - с одной стороны. С другой – глубина философской мысли, широта обобщений, трагизм миросозерцания. Истоки поэзии – фольклор, мифология, христианская символика, философия, выраженная в пословицах и поговорках, созданных народом и собранных Далем. Образность языка. К ней идешь годами через искусственную усложненную метафоричность. Образ, как самородок, лежит в песке слов. Выкатывается случайно прямо под ноги. Поэзия – ожидаемая неожиданность. Ждешь-не дождешься встречи с чудом. Неудовлетворенность разочаровывает. И вдруг – наступает момент, который бросает в озноб. Это, к счастью, бывает очень редко. Если бы было чаще, то потеряло бы такую ценность. Хороших стихов даже у гениальных поэтов бывает не так уж и много.
Я выбрал для итоговой книги «Холмы земные» самые важные для меня стихотворения, в каждом из которых часть жизни. И название книги связано с пензенской землей, «взволнованной холмами». Стихи, написанные за тридцать с лишним лет, – своеобразная кардиограмма моих поэтических взлетов и падений. Холмы и низины – вехи моего пути. Надеюсь, что он ещё пройден не до конца…
- Ваша книга стихотворений «Холмы земные» (речь, в том числе, несомненно, о Пензе) почти открывается «афганской» темой, которая и дальше по тексту звучит всё громче и громче. Сталкивались ли вы с ней «лоб в лоб», испытали ли горечь личных утрат? Понимаю, что звучание вопроса можно счесть несколько резковатым, но, тем не менее – именно с Афганской войны началось падение той страны и культуры, в которой мы родились. Чем сегодня для вас является эта тема?
- Я уверен в том, что тектонический разлом – распад Советского Союза - начинался с первой трещины – Афганской войны. Убеждён в том, что распад Советского Союза во многом стал следствием ввода наших войск в Афганистан. Трагизм её восприятия как пролога нашей общей трагедии. диктовал лирический настрой стихов, отразивших афганскую тему. Воевали в Афганистане мой двоюродный брат Дмитрий, мои одноклассники. В больнице я услышал историю матери, ездившей из пензенской глубинки в далекий Ташкент, где размещался военный госпиталь. Там лежал с тяжелым ранением ее сын. От неё впервые узнал о том, как закапывали свинцовые гробы «афганцев», запрещая их вскрывать. Так родился образ «Рвал души материнский вой, Но тайну люди сохранили И гроб с афганскою землёй В могиле русской схоронили». По датам под стихами можно проследить, как моя душа откликалась на события нашей недавней истории.
- Положение поэзии в России, не побоюсь этого эпитета, ужасающе. Более неприкаянной отрасли словесности поискать. С чем, по вашему мнению, связано такое состояние? Не будем трогать издательскую политику, государственные органы с их пониманием культуры. Пусть их… но как вам кажется, не хотят ли наши современники – спрятаться от себя, стыдясь, в том числе, поэзии, пытающейся, как встарь, пробудить в них начала, от которых при развитом капитализме лучше, «во избежание», отказаться насовсем?
- Искренне разделяю Вашу печаль по поводу прохладного отношения читателя к современной поэзии. Сейчас всё больше пишущих стихи и всё меньше читающих настоящую поэзию. Если трезво поразмышлять над этой волнующей всех нас проблемой, то решение её должны найти сами поэты. Пробуждать любовь к поэзии нужно со школы, по телевидению вместо «пятиминуток ненависти» показывать поэтов, читающих стихи и доказать: и сейчас на русском языке рождается истинная поэзия, способная потрясти человека до глубины души. Подтверждение тому – составленный Захаром Прилепиным сборник «Я - израненная земля!». Стихи из него с разрешения Захара перепечатал журнал «Сура» Видимо, современному читателю, живущему в виртуальном мире и избалованному бесконечными телешоу, не хочется соприкасаться с болью и подлинной человеческой трагедией.
- Как обстоят дела в пензенской литературе? Можно ли выделить её в отдельное литературоведческое, со всеми соответствующими правами, понятие? Если можно, какими исключительными чертами вы бы такое понятие охарактеризовали?
- В конце XX-го века и в первые десятилетия XXI–го века пензенская литература, сохранив свою самобытность, стала приобретать новые черты. Я связываю это, в первую очередь, с журналом «Сура», свидетелем и непосредственным участником его рождения, становления и развития я был.
Журнал появился на свет в 1991 году, а в 2003 году обрел своего надежного издателя, которым стала областная библиотека имени М. Ю. Лермонтова. Пензенские литераторы, члены Союза писателей России, постоянно печатаются в «Суре». Журнал открывал и продолжает открывать десятки новых имен талантливых авторов. В каждом номере есть рубрика «Дебют». Присоединение «Суры» к Пензенской областной библиотеке имени М.Ю. Лермонтова позволило журналу решить проблему с финансированием и заметно активизироваться в творческом плане. В 2004 году был запущен проект «Библиотечка «Суры». В этой серии выпущено два десятка книжек молодых пензенских поэтов. В 2006 года вышли книги: «Молодая пензенская проза» и «Молодая пензенская поэзия», которые разошлись по всем районным библиотекам Пензенской области. В 2018 году был издан «Сборник статей о жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова». Многие авторы сотрудники и авторы «Суры имеют профессиональное образование, успешно окончили Литературный институт Сергей Гуляевский, Екатерина Таранова, Татьяна Кадникова. Юрий Серебряник, Марина Герасимова, Елены Чебалина и Алёна Шишкина - в 2007 году стали победителями Всероссийского поэтического фестиваля «Мцыри»!
Не случайно одним из первых поздравил «Суру» с 15-летним юбилеем ректор Литературного института им. А. М. Горького Борис Николаевич Тарасов. Каждая презентация нового номера «Суры» превращается в музыкально-поэтический праздник. По инициативе главного редактора «Суры» поэта и барда Бориса Шигина в Пензенской области в сентябре каждый год проходит «Неделя пензенского писателя» и фестиваль поэзии и бардовской песни «Часовые любви». В этих мероприятиях принимают участие тысячи пензенцев, любящих поэзию и песню.
- Есть ли у пензенской литературы флагманы, на которые она ориентируется, или у каждого словесника свой непохожий ни на кого стиль?
- Думаю, что для каждого пензенского поэта таким флагманом является прежде всего М. Ю. Лермонтов. Именно поэтому на обложке «Суры» мы видим профиль нашего гениального земляка. Всероссийская Лермонтовская премия, которая ежегодно вручается одному из пензенских литераторов – это не только признание заслуг, но и огромная ответственность и доверие, которые нужно оправдать.
Среди живущих ныне поэтов я бы выделил представителя старшего поколения Николая Андреевича Куленко, который с 1964 по 1969-й годы учился в Литературном институте. В Пензе он руководил литературным объединением «Поиск», через которое прошли десятки начинающих писать авторов. Многие из них сейчас уже члены Союза писателей России. Образно говоря, Николай Куленко и его литературное объединение «Поиск» – стало для нас «пензенским филиалом» Литературного института. Мне Николай Куленко близок и как поэт. Есть у него много пронзительных стихов. Но мне особенно памятно одно: «Я об Алёшке, младшем брате, Который помер, говорю. В войну мы с ним в голодной хате Дивились молча сухарю. Сухарь был чуть продолговатый, Продольно вытянут, как брус, Покрытый плесенною ватой И сладкий, видимо, на вкус. Я отдавал сухарь Алёшке — Как бинт от раны отрывал, Потом смотрел, как он по крошке Его замедленно жевал. Нет, не принёс сухарь спасенья, Но было: радость по лицу И даже к детству возвращенье, — К живым — и к хлебу, и к отцу».
- Как показывает опыт управления писательскими организациями на местах, административно всё может идти весьма гладко – чётко, как ещё в советские времена, издаются сборники и альманахи, согласно графику проводятся выступления, осуществляются визиты, выездные заседания, вносятся предложения, реализуются инициативы, но исподволь, точно так же, как в советской официозной хронике, нарастает ощущение упадка, пустоты. Место литературы сейчас совершенно иное. Нужны ли мы своей стране, или преимущественная публика на вечерах – случайна, приходит туда от скуки, руководствуясь инерцией восприятия? То ли мы говорим? Те ли слова, которые нужны?
- Я уверен, что поэты нужны. Необходимо просто готовить читателя к восприятию настоящей поэзии. Этим занимаются клубы при журнале «Сура», через которые прошли уже сотни пензенцев. Не все из них станут профессиональными литераторами, но в поэзии они разбираться будут.
Инициатива редактора «Суры» Бориса Шигина позволила привлечь молодежь в клуб молодых поэтов «Берега», людей более зрелого возраста в клуб «Я – сень», бардов - в клуб «Поющие поэты». Можно с полным правом утверждать, что редакция «Суры» и Пензенская областная библиотека им. М. Ю. Лермонтова стали центром литературной жизни Пензы, своеобразным её «культурным гнездом».
- Какие принципы исповедует журнал «Сура» в отношении авторов? Нечасто, но иногда региональный журнал поступается качеством ради тех, кто действительно прилежит региону. Особенно подозрительно смотрят на «москвичей», временами «питерцев», стремясь отказать им под любым благовидным предлогом. «Сура» - другая. Почему? Какой концепт положен в основу журнала?
- В первом номере «Суры» были представлены лишь местные авторы, но постепенно в нашем журнале стали печататься известные московские поэты и прозаики. Например, было опубликовано интервью Татьяны Бек со знаковым для этого поэта названием «Литература – проверка на подлинность нашего лирического безумия».
Новый главный редактор Борис Шигин взял верный курс, позволивший превратить «Суру» во всероссийский литературный журнал с «пензенской пропиской». В «Суре» кроме пензенцев постоянно публикуются авторы из разных городов и весей, от Москвы и до самых окраин России. Это Николай Переяслов, Максим Замшев, Марина Кудимова, Дмитрий Дарин (Москва), Екатерина Полянская, Ольга Аникина, Владимир Шемшученко (Санкт- Петербург), Захар Прилепин, Олег Рябов ( Нижний Новгород), Диана Кан (Оренбург), Евгений Семичев (Самара), Иван Щелоков, Михаил Фёдоров, Вячеслав Лютый (Воронеж).
Редакция «Суры» наладила творческие взаимосвязи с журналами «Подъем», «Простор», «Русское эхо», «Нижний Новгород», мы давно и плодотворно сотрудничаем с «Литературной газетой». У журнала есть свой сайт. Благодаря этому, «Суру» читают во многих странах мира, в том числе США и Германии, Франции и Израиле, Украине и Болгарии.
Надеюсь, что после нашей с Вами беседы, в «Суре» будет опубликована и новая подборка стихов выпускников Литературного института и руководителя их творческого семинара.
- Насколько животрепещуще для вас понятие «духовной поэзии»? За неё у нас могут выдавать любые «стихи о Боге», совершенно не заботясь о том, насколько такие строфы могут быть скучны, повторять зады уже давно существующего в Традиции. Особенно ушлые мыслят примерно так: Церковь добрая, может, и обратит внимание. Как, с какой душой следует подходить к духовному стихотворению? Не так ли, как к иконописи?
- С годами все больше и больше убеждаюсь в том, что стихи - это светская молитва. Читаешь настоящую поэзию – и душа очищается от житейской грязи. Когда пишешь духовную лирику, как крылья, с волнением чувствуешь свою душу, возносящуюся ввысь.
Необходимо готовиться к тому, чтобы написать стихи на духовную тему. Так Андрей Рублев в фильме Андрея Тарковского готовил себя к тому, чтобы писать лики святых. Если поспешишь, то ничего не сможешь сказать настоящего, выстраданного. Истинная поэзия по сути своей экзистенциальна. Подлинные стихи поэт пишет лишь перед лицом смерти, исповедуясь перед Богом. Вспомним Лермонтова, произнесшего в такой миг: «И в небесах я вижу Бога».
- «Мы заблудшие дети России», открывается одна из ваших стихотворных подборок. В чем именно – заблудшие? Долго не веровали? Верим не так? Верим не в то? Слабо, лукаво верим?
- Блок в свое время чеканно произнёс: «Мы дети страшных лет России Забыть не в силах ничего». Я переосмыслил эти строки по-своему, написав в роковом 1991-м, когда произошла великая трагедия распада нашей страны, стихотворение, с которого и начинается сборник «Холмы земные»:
Мы – заблудшие дети России.
Сколько раз нас сбивали с пути
Новоявленные мессии!
Новопризванные вожди!
Возносились они над нами
И калифами были на час.
Русь насиловали, распинали!
А она – молилась за нас.
Чтоб бесовством переболели
И душой исцелились навек.
Перед Родиной на колени
Упадём покаянно в снег.
Посреди её бездорожья
На распятии всех путей.
И Россия, как Матерь Божья,
Не оставит своих детей.
Мы слишком легковерны: то превозносим, то «опускаем» наших вождей, виним их одних во всех наших бедах. А надо самим отвечать за себя, за страну, за будущее наших детей. И слабо, и лукаво верим. Об этом с потрясающей художественной силой писал Достоевский, раскрывая трагедию Ивана Карамазова. А без Веры Россию ждёт «смердяковщина».
- Ваш год рождения – 1959-й, мой – через 13 лет. Пропаганда ходила по нам довольно долго; во что только ни верили. А во что верить – надо? И будет ли стоять Вера нами, или – только детьми, внуками, которым она приходит без утеснений со стороны властей? Или, может быть, Веру надо вытребовать, силой вырвать у утесняющих её, и тогда она будет подлинной?
- Я вырос в семье атеистов. Но бабушка меня крестила. За это я ей благодарен сейчас. Я думаю, что веру «вырывать» ни у кого не нужно. К Вере человек должен прийти сам, а поможет ему в этом молитва. Одно из моих стихотворений так и называется. В нём я размышляю о том, как через молитву вера передаётся от одного поколения к другому:
Помню, я смеялся над бабкой,
Уверял её: «Бога нет!»
И крестилась она украдкой
На божницы закатный свет.
Так бывало: лишь рассвело,
Я глаза открывал: «Да спи ты!» –
Бабка день начинала с молитвы
И молитвой кончала его.
И мне это смешным казалось.
С той поры прошло много лет.
Одна в доме она осталась.
Все разъехались. Помер дед.
Детство светит магнитным светом.
По нему сверяем судьбу.
Потому пришёл за советом
Я в родную свою избу.
Поклонившись с порога бабке,
Шапку снял я и, сев на скамью,
Под иконами в красной рамке
Всю родню увидал свою.
В притолоке качнулось,
Тихо скрипнув, для зыбки кольцо.
И знакомо вдруг усмехнулось
Мне со снимка моё лицо.
За окошком метель бесилась.
Тёмен ликом был скорбный Спас.
Здесь святая душа молилась
За её позабывших – нас…
- Представим себе будущее не столь далёкое для того, чтобы его можно было себе представить. О нас говорят: они застали двадцатый век, они были его детьми. Господь сподобил их увидеть начало третьего тысячелетия. Это было время… чего? И мы, то есть, «они», были – кем? Вынесли ли время на плечах, или, перевалив его на детей, удалились от дел и жизни, не оставив ни в ком особенно благодарной памяти? Сокрушение, наверно, врачует, но объективно – может ли рассчитывать на благодарную человеческую память настоящий период русской словесности? Если может, то – кем? И – в ком?
- Позвольте ответить на этот сложный вопрос стихами:
Сгорает Родина в огне
Неопалимою полынью.
И в зареве над синей стынью
Вздымает ветер пепел – снег.
Бинтует милосердно снег
В полях проталины, как раны.
Пусть кровью захлебнётся век –
За Русь молиться не устану!
Глотая горя горький дым,
Всё вынесем и всё осилим…
На сердце тая, снег России
Согреет холодом своим.
Фото на заставке - rospisatel.ru
Фото на обложке - Сергей Пономарёв
