Существует ли понятие «калужской литературы»? Какое место занимает сегодня русская поэзия в умах россиян? Об этом и многом другом – поэт, председатель Калужского областного отделения Союза писателей России Вадим Терёхин
- Вадим Фёдорович, когда вы впервые различили в себе поэтический голос? Помните ли вы момент, когда к вам пришла первая поэтическая строка, первая рифма? Как это было, и какова была первая мысль, овладевшая тогда вами в связи с нежданным явлением вам Слова?
- В самом начале хочу сказать, что вопросы, которые вы, Сергей, задаёте - глобальны, и каждый из них достоин целой книги.
Лет в 14 я пытался улучшить есенинские строки «Не вчера ли я молодость пропил// Разлюбил ли тебя не вчера…». Мне казалось, что мой жизненный опыт уже позволяет такое вмешательств в его творчество. И дальше начался период длительных попыток создать что-то своё, который не закончился даже в стремительно пришедшей зрелости.
Правда, первоначальный бред всё-таки обрёл со временем некоторые вразумительные очертания и, надеюсь, свою интонацию. Я всегда своими стихами недоволен, но переломный момент всё же был, когда я понял, что умею писать. Это произошло внезапно. Вот вчера я ещё не мог, а сегодня могу. Некое такое озарение, когда количество переходит в качество. Оно коснулось и понимания поэзии, что ещё вчера было туманным и недоступным, сегодня стало ясным и очевидным. И, конечно, это первое чувство, эта неимоверная радость открытия нового, удивительного, вечного и прекрасного мира.
Моё глубокое убеждение, что писатель или поэт начинается не с момента, когда он садится за письменный стол, а с той секунды, когда он впервые берёт в руки книгу. Помню, как я в детстве испытал настоящее горе от того, что уже прочитал «Волшебника Изумрудного города!» Мне хотелось, чтобы те захватывающие моменты чтения длились бесконечно.
- Каким был ваш юношеский (побудивший к словесности) круг чтения, и каков он сейчас? Кто из поэтов предыдущих эпох наиболее близок вам, и с кем из них вы неосознанно сверяете пришедшие вам строки?
- С того момента, как научился читать, я стал запойным чтецом, но ещё раньше засыпал только под: «Три девицы под окном // Пряли поздно вечерком…», читаемые мне на сон грядущий мамой. В военном училище по мне определяли время закрытия библиотеки, а библиотекари говорили: «Вадим, ты по курсу филфака идёшь». Я и в училище поступил, руководствуясь больше филологическими и романтическими соображениями. У меня были большие предубеждения к литературе. Мне тогда казалось, что заниматься в жизни можно только тем, что тебе трудно даётся. Точные и инженерные науки я не любил и поэтому решил стать военным инженером. Но и волевые усилия такие, как сидение на первой парте перед преподавателем и тщательное конспектирование любви к технике мне так и не привили. К старшим курсам я смирился и переместился с томиками Блока, Фета, Тютчева на последний ряд. Литература победила!
Для меня сочинительство существует только в том смысле, который вкладывал Эрнест Хемингуэй в понятие творчества – «Праздник, который всегда с тобой»! Возможность созидания, присущее каждому человеку, настоящий дар, вызывающий светлые и трепетные чувства, сознание и сопричастность к чему-то огромному, выходящему за пределы привычного, видимого мира, к тому, что существует помимо воли человека, но наполняет его жизнь содержательностью и завершенностью.
Талантливое произведение всегда празднично, ярко и даже при трагическом финале очищает, даёт силы преодолевать невзгоды и трудности, встречающиеся на пути каждого, помогает нести свой крест. Оно предлагает возможность посмотреть на себя со стороны, оценить свои поступки, исправить ошибки и является точкой отсчёта для своего творчества. Оно даёт сопереживание, сочувствие, учит принятию другого духовного опыта. Хорошая книга у меня вызывает восторг и желание написать что-то подобное, а может и лучшее.
По-моему, человек, добровольно отказывающийся от творчества, обрекает себя на безрадостное существование и пребывает в «мерзости запустения», но у него всегда остаётся шанс изменить свою жизнь.
Я думаю, что когда писатель садится за письменный стол, в нём всегда должно быть стремление к написанию такой книги, которая преобразит мир. А на талантливом писателе лежат обязанности, как распорядится отпущенным ему талантом. Писатель (поэт), наверное, после смерти попадает не в ад или рай, как все, а в тот мир, который он создал в своём воображение при жизни.
Я, конечно, понимаю, что книготорговцы в понятие «книга» закладывают коммерческий расчёт и предполагают легкое, ни к чему не обязывающее чтение, исключающее духовную работу, то, что можно небрежно пролистать между чашечкой кофе и болтовней с друзьями. Такая книга, как пост в фейсбуке, как информация в газете – суетна и сиюминутна. Прочитал и забыл. Но настоящая книга требует напряжения сил, потому что истинная радость даётся только через усилие над собой. В мире нужны не только талантливые писатели, но и талантливые читатели.
Библия – вот Книга Книг! Что касается писателей, то у меня есть любимые, настольные авторы, прежде всего, конечно, поэты: Александр Пушкин, Евгений Баратынский, Федор Тютчев, Владислав Ходасевич, Георгий Иванов, Николай Заболоцкий, Арсений Тарковский, Владимир Соколов, Юрий Кузнецов. Это далеко не весь список. Сам я пишу, как мне кажется, всю жизнь одну и ту же книгу. Название произведений меняются, но книга всё та же!
- Можно ли назвать вашим старшим товарищем Александра Исаевича Солженицына, с которым вы в 1996 году посетили несколько семь малых городов России? Что из той поездки особенно запомнилось вам, какие слова вернувшегося в Отечество лауреата Нобелевской премии по литературе?
- Фигура А. И. Солженицына сложная. Тот черно-белый контекст, сегодня так часто применяемый к оценке его личности, по-моему, совсем не приемлем. Уже сегодня много раз я читал и слышал как люди, имеющие в полном собрании своих сочинений только посты из фейсбука, упрекали его в бездарности, в незнании русского языка и во всех смертных грехах. Причём другие писатели, авторитет которых для меня безусловен (например, В. Распутин и Л. Бородин) относились к нему с уважением. Критика его чаще всего голословна, несправедлива и субъективна. Чувствуется, что его толком никто не читал. Например, смешны упреки в либерализме! Так вот, Солженицын ни разу не демократ и не либерал, и не поклонник, сложившегося в 90-ых годах прошлого века строя. Прочтите хотя бы его «Россию в обвале»!
Я познакомился с ним в 1996 году в Свято-Даниловском монастыре на Земском Съезде. Известно, что земство Александр Исаевич считал лучшей формой муниципального управления. Поездку с ним и его супругой Натальей Дмитриевной мы совершили в 1998 году. Уже в то время официальные власти отлучили его от всех федеральных каналов ТВ и радио. Напомню горячим головам, что он также отказался от ордена Святого Апостола Андрея Первозванного.
Уже на первых встречах было понятно, насколько неоднозначно он воспринимается людьми. Зал, как правило, делился на две части. Одна видела в нём защитника и пророка, вторая – разрушителя и предателя. Такое отношение к нему остаётся и по сей день, что скорее говорит о масштабе его личности.
Встречи протекали своеобразно. Вначале Александр Исаевич давал возможность высказаться всем желающим из зала. Ни с кем в полемику не вступал, даже когда его сильно ругали. Затем отвечал на все поднятые вопросы. Работал он каждый день вне зависимости от сложностей и трудностей дороги. Каждого человека, с которым знакомился, обязательно записывал в свою тетрадь с подробностями (кто? откуда?). В целом принимали нас радушно с русским гостеприимством особенно главы муниципальных образований. Их Александр Исаевич выслушивал с особым вниманием.
Для меня Солженицын интересный, редкий пример, где в противостоянии человека и государства может победить первый. Он как бревно (как сказал кто-то о Маяковском) лёг поперек русской литературы, и незаметно перешагнуть его невозможно! Я не могу назвать его своим старшим товарищем. Во-первых, в силу возраста – я гожусь ему во внуки – а во-вторых, из-за отношения к нему, как к человеку, сошедшему в мою жизнь с портрета в школьном классе.
- Вы были дружны с Валентином Григорьевичем Распутиным. Что вы вынесли из общения с ним, за что особенно благодарны ему в областях, связанных с осмыслением русского человека в истории?
- Валентин Григорьевич Распутин не один раз приезжал к нам в Калугу. Я организовывал его творческие встречи. Мы ездили с ним в компании с Владимиром Крупиным, Юрием Кузнецовым в Оптину Пустынь, другие монастыри Калужской Епархии, а также были вместе во многих поездках по стране и на многочисленных мероприятиях, организованных Союзом писателей России.
По натуре он человек был скромный, тихий и закрытый. Перед ним многие заискивали. Я в его присутствии тоже робел. В быту он также исповедовал принципы минимализма. Никаких излишеств. Помню, в первый раз, когда он был у нас в гостях, моя жена Лена накрыла замечательный стол из разных мясных блюд, от которых Валентин Григорьевич тактично отказался. Оказалось, что мясо он не ест. Также он не притрагивался к спиртному. Его московская квартира меня также поразила своим скромным обиходом.
Как-то после литературного вечера один журналист попросил сказать его несколько умных слов, на что Распутин ответил: «Несколько умных слов – это половина книги!»
В Союзе писателей России на нём лежало тяжелое бремя – роль символа настоящего, не замутнённого никакими примесями, чистого, неподкупного таланта. Либералы, типа Димы Быкова, его всячески принижали, но глубинка, так называемая провинция, любила и превозносила, так как он был свой – настоящий русский писатель, плоть от плоти и кровь от крови. На его творческих встречах зал всегда в его принятии был единодушен.
Мне он помог осмыслить то, что настоящее, подлинное, несказанное, к чему должен стремиться каждый человек: оно лежит совсем не в масштабах Садового Кольца, а здесь в Калужской, Брянской, Орловской и других областях огромной России.
- Литературный институт им. Горького – повод для отдельного интервью. Во многих из нас, его выпускников, десятилетиями свежа память о сокурсниках, преподавателях, книгах, открывшихся только там и только под тем уникальным углом, который способен приоткрыть, кажется, только Литинститут. Что вы вынесли из его стен?
- Литературный институт – это среда, из которой каждый берет то, что ему нужно. Кто-то богемную жизнь, кто-то литературу. Есть люди, которым удаётся поучаствовать в обоих процессах. И выжить! Литературный институт не может ни чему научить, но он может дать почву, питательную среду молодому автору.
В Литературный институт я поступил в 27 лет уже после Казанского высшего военного командно-инженерного училища ракетных войск имени маршала артиллерии М.Н. Чистякова и пятилетней службы на космодроме Байконур, справедливо считая себя человеком с жизненным опытом. Но на писателей, имеющих изданные книги, смотрел как на богов. Особенно таких было много на ВЛК. В те времена книга проходила естественный отбор (цензура, редакторы, корректоры и т. д.), и откровенной графомании было немного, а журналы выходили чуть ли не миллионными тиражами.
Учился я в семинаре поэта, главного редактора журнала «Россияне» Владимира Фирсова с такими в своих кругах сегодня известными поэтами, как Лиля Газизова из Казани, Леша Тиматков из Москвы, Люба Мирошникова из Краснодара.
- За какие строки вы склонны благодарить не только своё дар, но и нечто свыше? Есть ли среди них те, что, придя из необъятного ниоткуда, словно бы руководят вашей жизнью?
- У меня всегда было ощущение, что моей жизнью руководят.
Я иногда совершал, с точки зрения здравого смыла, безумные поступки, результаты которых потом шли мне на пользу. Например, уход с космодрома Байконур. Мы с супругой бросили на тот момент налаженный быт – квартиру, хорошую зарплату, перспективы и уехали в никуда. Хотя грозная, всеразрушающая сила 90-ых уже маячила на горизонте, но большинству казалось, что это ещё несерьёзно, что пронесет. Нам говорили, что сейчас американцы приедут, и мы славно вместе с ними поработаем на благо мирного космоса! Результаты известны.
Но и в начале девяностых, когда надо было деньги зарабатывать, выживать, я отправился учиться в Литературный институт. Тоже говорили: «Какой институт? Кому теперь нужно это бессмысленное, гуманитарное образование?»
Потом у меня есть стихотворения, которые перечитывая, я удивляюсь, что написал их я. Это не значит, что они хороши. Не даю им оценку, но они уже живут самостоятельной жизнью, например, стихотворение «Провинция» или «Слово и музыка», которое перевели на многие языки мира. И вот это тайное присутствие чего-то неведомого, того что намного больше человека, постоянное ощущение этой могучей силы, рождает во мне одновременно восторг, трепет и осознание собственной малости.
- Поэт и государственная совместимы… однако мне почему-то памятны ваши афористические строки:
Мало пишет, дела и дела.
Не доволен собой замминистра.
- так как же совмещается небесное и земное в одном человеке? Что действительно радует поэта, устроение какой жизни, здешней или «тамошней»?
- История русской поэзии показывает, что поэзия совместима с любым видом деятельности (и государственной, и общественной, и любой другой). Державин – сенатор, действительный тайный советник, Пушкин – камер-юнкер, Лермонтов – поручик. Тютчев – камергер, дипломат, тайный советник, Фет – штабс-ротмистр и предприимчивый помещик.
Я противник той жизненной установки, что поэт должен пить исключительно нектар, закусывать лепестками роз и ждать вдохновения. Я за активное участие в земной жизни.
Про тамошнюю жизнь нам ничего неизвестно, но говорят, что она вытекает из здешней. Что связано на земле, то разрешится на небе.
- Не может быть в мире ничего более близкого поэту, чем родная земля и – космос над ней. Ваша связь с Пространством профессиональна: вы не только выпускник Казанского ВВКИУ ракетных войск им маршала Чистякова, но и в совсем недавнем прошлом – сотрудник Байконура. Что вынесли вы из этих лет соприкосновения со Вселенной и её земными покорителями? Есть ли у вас строки, могущие служить эпиграфом неразрывности вас и Неба?
- Недавно я с пристрастием допрашивал своего товарища Героя России, космонавта Александра Лазуткина о том, видел ли он в космосе что-то мистическое, необъяснимое. Чувствовал ли чьё-то тайное присутствие? Он мне ответил, что очень хотел, но, увы, нет. Потрясающим для него фактом стало то, что наша маленькая земля летит в бесконечность, не имея никакой точки опоры и, что если бы она висела хотя бы на тоненькой ниточке, ему бы было спокойнее, а ещё лучше, если бы она стояла на трёх слонах и черепахе.
Так вот я к тому, что поэзия и космос – близнецы. Это миры, существующее на уровне догадки, завораживающие и мучающие человечество на протяжении всей истории и, кто знает, возможно, переходящие друг в друга и составляющие единое где-то там единое целое.
Круглый стол в г. Малоярославец.
Слева направо: иеромонах Макарий (Комогоров) и Дмитрий Володихин, помощники председателя Издательского совета; Вадим Терёхин; писатель Василий Дворцов
- Кстати, о Небе: техническая и шире говоря, научная мысль уже давно не отрицает Создателя. Каким был ваш личный путь к Вере в Него? Кто помог вам обратиться к вечной мысли человека о небесном рождении, неземной участи, неизбежном отображении судьбы в вечности?
- Рано или поздно каждого человека, ступившего на стезю творчества, одолевают мучительные вопросы. Какая сила заставляет его писать книги или картины, прилагать усилия к достижению определённых творческих целей, иногда вопреки доводам разума и рациональной выгоде, порой в ущерб самому себе? Откуда появляется это чувство долга? Почему ты не находишь себе места, не выполнив определённую работу, для исполнения которой нет видимых причин?
Неужели только человеческая гордыня и тщеславие – эти самые тяжёлые грехи – заставляют человека брать в руки перо или кисть, и садится за письменный стол или подходить к мольберту? Что вообще нами движет? Откуда эта тяга к созиданию во всех сферах человеческой жизни? Только ли достижением комфорта и личного благополучия объясняются эти действия? Творчество – это искушение или Божий промысел?
В определённый момент понимаешь, что человек не может существовать в этом мире сам по себе, что он способен состояться только в определённой системе координат, когда за его спиной стоят вечные незыблемые ценности, на которые он мог бы опереться. Правящая во времена моей юности идеология не давала такой опоры. Утверждая, что материя первична, а дух вторичен, она предлагала веру в тлен, в пустоту и ничто! Атеизм – это та же вера! Поэтому всё мне подсказывало, даже из практической выгоды, выбрать веру в вечную жизнь.
Почему я сейчас затронул вопрос выбора веры? Да потому что он во всём определяет твою дальнейшую творческую деятельность.
Правда, не хочу сказать, что если ты обрёл веру, то сразу все твои произведения станут шедеврами. Их значимость определяется, прежде всего, отпущенным тебе талантом и работоспособностью. Очень важно, когда человек называет себя православным писателем, чтобы за словом «православный» не стояло желание дополнительных преференций, а было только осознание своего не достоинства. Чувство неудовлетворённости, недовольства сделанным вообще являются показателем твоего роста, того что сердце твоё живо, а душа развивается. Обрести веру – мало, намного сложней быть её стойким последователем.
Почему мне нужно быть верующим, потому что Библия даёт ответы на многие вопросы, в том числе о творчестве, и жизнь твоя обретает смысл.
- Что даёт вам, как словеснику, калужская земля, какие силы она источает? Отлична ли её потаённая суть от сути иных русских земель, как отлична одна буква алфавита от другой? И существует ли, на ваш взгляд, понятие калужской литературы? Если существует, какими авторами оно живо?
- Калужская земля благословенная, намоленная. У нас много монастырей – Николаевский Черноостровский, Пафнутьев-Боровский, Свято-Георгиевский Мещовский, Казанский и другие. Особое место занимает Оптина Пустынь, куда за истиной приходили и классики девятнадцатого века и современные писатели, то есть, люди ищут ответы на свои внутренние вопросы у писателей, а писатели стремились сюда, найти ответы у Бога!
Понятие Отчего края у меня начинается с осознания себя как частицы большой семьи. Я, к счастью, ещё застал то время, когда все радости и невзгоды моя семья переживала вместе. На всех важных событиях собирались все: двоюродные, троюродные братья и сестры, дяди и тёти, бабушки и дедушки, прабабушки и прадедушки, близкие и дальние, родные и не очень! Это была большая сила, подчинённая общим целям и задачам. Я, конечно, больше запомнил праздники, когда эта огромная семья выезжала куда-нибудь в лес, как у нас говорили – «таборить»! Обычно после хлебосольного застолья моя семья превращалась в хор. Пели все и малые и старые! И не было тогда счастливей человека, чем я.
Потом это как-то на глазах выродилось и затухло. Ушло фронтовое поколение, бабушек и дедушек, на котором все держалось. Все разбежались по квартирам и стали видеться только на свадьбах и похоронах.
Я много путешествовал по стране и могу точно сказать, что чем дальше от столиц, тем гостеприимней, доверчивей и чище люди. Но есть здесь и обратная сторона медали – отрицательная. Для писателя – это местечковый литературный снобизм, состояние, в котором местные литераторы варятся в собственном соку, не желают развиваться и довольствуется провозглашением себя великими в очень узком кругу, но стоит только ступить за его границы, как это величие меркнет, а произведения превращаются в прах. По тем же провинциальным принципам в Москве существует снобизм писателей Садового Кольца.
Вот с таким явлением я встречался во многих регионах, и в таком толковании никакой «калужской», «брянской», «орловской» и т. п. литературы для меня не существует. Есть великая русская литература, и только в её контексте может существовать настоящий писатель. Нельзя же сказать о нашем классике: «Тульский писатель Лев Толстой», но можно сказать о Николае Рубцове: «Русский поэт из Емецка, живший и погибший в Вологде».
С молодыми писателями. Крайний справа - секретарь Правления Союза писателей России Василий Попов
- Калужская земля – ещё и место служения главы Издательского Совета Русской Православной Церкви, митрополита Климента. Помогает ли вам в руководстве областным отделением СПР близкое соседство с «самым книжным человеком Церкви»?
- Митрополиту Калужскому и Боровскому Клименту выпало великая миссия – быть делателем. В начале его служения храмы и монастыри области были, мягко говоря, в плачевном состоянии. Ему была уготована тяжёлая и ответственная судьба – восстановить их из полной разрухи и главное – поднять людей из неверия! С чем он успешно справился.
Сегодня калужские храмы поражают своей красотой и благолепием, а на службах, как говорится, «яблоку упасть негде». Так много людей ищут встречи с Богом. Уже только за одно это имя этого человека останется в истории православия и России.
Мы – Союз писателей России и министерство культуры Калужской области, которому я отдал значительную часть своей жизни – на протяжении многих лет тесно сотрудничаем с Калужской епархией. Назову только самые известные совместные мероприятия – День Славянской письменности и культуры, Международная православная выставка-ярмарка «Мир и Клир», книжная выставка-форум «Радость Слова», Богородично-Рождественские чтения, Международный Православный Сретенский кинофестиваль «Встреча», и многие другие.
В июне 2019 года впервые по инициативе Владыки Климента был проведён Форум молодых православных писателей России, который, надеюсь, станет для Калужской области традиционным.
Награждение медалью преподобного Епифания Премудрого II степени - вручает митрополит Калужский и Боровский Климент
- Каково, на ваш взгляд, место современной поэзии в обществе, и отчего оно именно таково, как сегодня? Что изменилось в людях? Отчего они больше не упиваются только что изданными строками? Поэзия плоха или плоха сама жизнь, вытесняющая её в угоду более доступным и менее обременяющим душу зрелищам и смыслам? Изменится ли, как вы думаете, место Поэзии в общественной жизни, и что должно произойти для этого в обществе и людях?
- Существует крайнее мнение (ригоризм), что любое творчество дело греховно, ибо пропитано честолюбием, страстями, отвлекает человека от духовного делания.
Но оно не состыкуется с другим утверждением, что Бог создал человека по образу и подобию Своему. Ветхозаветные и святоотеческие тексты называют нашего Творца «художником» или на греческом языке «Поэтом неба и земли». То есть, человек, угодный Богу, тоже Творец, Поэт, Художник, способный изменять этот мир в лучшую сторону. Он приходит в него, лежащий во зле, поражённый грехами, и, пропуская его через себя, как через сито, очищает, собирает по крохам то лучшее, что в нём ещё осталось и создаёт новые образы.
Может от того, путь настоящего художника, поэта порой тяжёл и усеян терниями, проходит через страдание, подобен жизни подвижника, что он следует своему первоначальному природному замыслу – быть Божьим подобием! И тогда греховный мир чувствует это и восстаёт на художника. Сколько история литературы и культуры знает загубленных жизней людей, имена которых оказывают честь человечеству.
Может, оттого человек часто носит в себе чувство вины и невыполненного долга, что не всегда способен освободиться от пут мира сего и полностью посвятить себя главной цели – служению Богу и сотворчеству с ним?
Особый спрос бывает с людей, владеющих Словом. Евангелие от Иоанна начинается со следующего утверждения: « В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»
Известно, что Слово обладает огромной силой, оно – обоюдоострый меч! Им можно глубоко ранить человека и даже погубить, а можно поднять до небывалых духовных высот. Слово является залогом мира на земле, им останавливаются войны и заключаются договора о верности и любви. Слово отворяет людям дверь в эту жизнь и должно служить во имя человека и на благо человека.
Все имена этого мира – животных, предметов, явлений и т.д. - придуманы человеком. В книге Бытия сказано, что когда Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовёт их, и чтобы, как наречёт человек всяку душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым (Быт.2, 19 – 20). И это был первый акт сотворчества!
Помню детскую забаву, когда я много раз произносил одно и то же название предмета и вдумывался в его значение до тех пор, пока его звуки не становились самостоятельными и не отделялись от него. Предмет сразу становился загадочным, незнакомым и начинал существовать неведомым способом. И только после того, как название возвращалось в привычный круг, он опять обретал жизнь.
Каждый, наверное, также встречался и с тем, что пожелания ближнему, будь то похвала или проклятие, или любое предположение о развитие, казалось бы, самых невероятных событий, произнесённое вслух, имеет возможность сбываться. Это говорит о том, что даже на таком простом, бытовом уровне обычное слово может управлять миром.
И резюмировать всю сказанное я хочу своим стихотворением:
СЛОВО И МУЗЫКА
Слышишь, заводит сверчок
Песню на лире запечной.
Как бы мир не был жесток,
Слово и музыка вечны.
Мы рождены, чтоб пропасть.
Канет во мгле бесконечной
Слава, богатство и власть.
Слово и музыка вечны.
Как же нам жить на земле
Просто, неспешно, сердечно?
В мире, лежащем во зле,
Слово и музыка вечны.
Жизнь поместилась в семь нот.
Но в суете быстротечной
Всё в этом мире пройдёт.
Слово и музыка вечны.
