В этом году в сентябре исполнилось 80 лет со дня рождения схиархимандрита Зосимы (Сокура; 1944–2002), духовника Донецкой епархии, основателя Свято-Успенской Николо-Васильевской обители, ныне сильно разрушенной ударами ВСУ… Всё это старец предрекал: «На Украине американские сапоги землю топтать будут»… Как непрестанно говорил и о единстве нашего триединого народа: «Будет падение, но потом грядет и великое объединение Святой Руси. Как Троица Пресвятая, так и Церковь Русская едина: России, Украине, Белоруссии быть вместе»
Нареченный проповедовать покаяние
Будущий старец Зосима родился в тюремной больнице в Свердловской области, где его мама Мария, впоследствии схимонахиня Мариамна, отбывала ссылку за исповедание веры. В год его рождения – в 1944-м – на фронте погиб его отец Алексей. Рождению подвижников всегда предшествуют-последуют испытания. Младенца сначала думали назвать Фаддеем – в честь празднуемого в день его появления на свет апостола, некогда обратившегося от проповеди святого Иоанна Предтечи. Но знакомые мамы передали ей благословение от схиигумена Кукши Одесского, ныне прославленного в лике святых, чтобы нарекла сына Иоанном – как раз в честь самого Иоанна Крестителя. Так батюшка всю жизнь и сам будет для других проповедником покаяния.
Детство его прошло в селе Авдеевка Донецкой области: туда мама после освобождения с ним, младенцем, поехала к сестре – монахине Антонине. Та была из духовных чад святого праведного Иоанна Кронштадтского. В округе после отбывания в ссылках селилось много сестер питерского, что на Карповке, Иоанновского монастыря. В этой монашеской общине и рос будущий старец Зосима. Потом в Никольском, в основанной им Свято-Успенской Николо-Васильевской обители, одной из святынь станет переданная ему монахинями шапочка святого праведного Иоанна Кронштадтского. В день памяти святого по традиции, установленной батюшкой Зосимой, ее надевают на голову всем собравшимся на празднество и помазывают всех маслицем от его гробнички. Русь Святая едина своими святыми.
Батюшка рассказывал: возрастая среди гонимых духовных лиц, с детства мечтал стать священником. Нашим поколениям тоже предрекал: «Как же будут и вас гнать… Сколько вам еще достанется!» «Претерпевший же до конца, – напоминал, – спасется» (Мф. 24: 13). Самому ему сразу поступить в семинарию не удалось. Сначала выучился в техникуме на ветеринара, потом стал послушником в Киево-Печерской лавре. После ее закрытия определился в Свято-Духовской скит Почаевской лавры, где в те годы и подвизался давший ему имя преподобный Кукша Одесский, а еще преподобный Амфилохий Почаевский.
Несмотря на множество препятствий, Ивану удалось все же поступить со временем в Ленинградскую духовную семинарию, а затем и в Академию, которую он закончил в 1975 году. Тогда же он принял монашество с именем Савватий. По распределению был направлен в Одесскую епархию, в Свято-Успенский монастырь, где ему определили жить в той самой келии, которую прежде занимал преподобный Кукша. Потом, чтобы ухаживать за престарелой мамой, вернулся в родную ему Донецкую епархию, где принял схиму и со временем основал в селе Никольское Свято-Успенский Николо-Васильевский монастырь.
С одним из его насельников, духовным чадом старца Зосимы архимандритом Федором (Чернышевым), мы и поговорили о приснопоминаемом батюшке.
Архимандрит Феодор (слева) с иеромонахом Кириллом (Поповым)
|
«Я здесь остаюсь»
– Отец Федор, как Вы познакомились со старцем Зосимой?
– Это случилось, когда к старцу стала ездить моя сестра. Тогда в селе Никольское Донецкой области еще не было монастыря, просто существовал приход при храме святителя Василия Великого. Все вокруг ахали: «Какой священник! Какой монах!» Сам батюшка, правда, гонял всех за такие вздохи. Терпеть не мог никакого возвеличивания. «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу» (Пс. 113: 9). Его служение и было – во славу Божию.
На его службах храм всегда был битком набит. И вот моя сестра стала и мне предлагать потихоньку: «Поехали!» да «поехали!!!» «Ну, поехали…». Приезжаем, батюшка в больнице. В тот первый раз повидаться так и не удалось. Но я там сразу такую благодать ощутил! Но сестре ничего не сказал. Пришел вечером после службы – молчу, сели ужинать – молчу. Наутро пошел и поисповедовался – это была моя первая Исповедь. Когда душа ощутит вкус благодати, грех в себе уже как что-то чужеродное ощущает…
– Поэтому-то и говорят: за благодатью бегать надо!
– Да. Исповедовался я тогда в первый раз сразу у схимника. Хотя и не понимал тогда еще, кто это, почему облачения на отцах разные. Впрочем, при искреннем покаянии кто бы из священников ни прочитал над тобой разрешительную молитву, Сам Господь действует через него.
И вот, помню, выхожу тогда после своей первой литургии из храма, руки раскинул: прямо весь мир готов обнять, такое чувство, что вот-вот полечу. Непередаваемое состояние легкости! Точно невесомости и счастья! Все вдруг сразу родными стали. Кого не увижу – каждому рад. Я так воодушевился!
«Я здесь остаюсь», – объявляю сестре. Она опешила: «Как это остаешься?! Ты еще не готов! Для этого надо много каяться». Сейчас она и сама уже монахиня. А тогда ей идея монастыря еще плохо давалась. Но в мою душу это благодатное зерно монастырской жизни уже тогда, в первое мое посещение Никольского, запало…
Едва монастырь утвердили, меня кто-то и позвал…
– А как Вы вернулись в Никольское? И когда все-таки встретились с отцом Зосимой?
– Постоянно тянуло вернуться. Хотя и жизнь в миру тоже как завертит-закрутит. Но через год или полтора я просто сложил в сумочку свои вещички и уехал, как уже мною тогда ощущалось, восвояси, потому как именно в Никольском еще в первый раз где-то в глубине души ощутил, что я дома.
Старец Зосима в центре
|
А тогда, помню, было 2 апреля 2001 года. В паломнической мне сразу объявили:
– Селим только на три дня.
– Ну, хотя бы на три дня для начала… А там посмотрим.
– Что посмотрим?!
– Видно будет.
Как эти три дня истекли, мне уже намекают: пора бы, мол, и сумку собирать.
– Никуда я не поеду! – отнекиваюсь я.
– Как это не поедешь?!
– Да не собираюсь я отсюда никуда уезжать!
Пошел, взял благословение у отца благочинного. А именно в тот год уже, оказывается, как раз мужской монастырь в Никольском официально утвердили. То-то меня сюда Кто-то и позвал… Но Кто, я еще не знал.
Взяли меня, значит, трудником. Отец эконом заприметил как-то:
– Ну-ка, идем со мной. Ты кто такой?
– Вообще я с кухни, – отвечаю. – Я повар.
– О! А где ж ты раньше гулял? Давай и тут – на кухню!
А через месяц и батюшка Зосима вернулся из больницы, и я, наконец, попал к нему на прием. Хотя, надо сказать, думаю, духом он всегда пребывал в обители, и в тот первый мой приезд в Никольское по молитвам батюшки Зосимы Господь тогда такую благодать почувствовать дал.
И вот тогда прихожу к нему, а я такой худой-худой был.
– Ты шо, – говорит, – великий постник?
– Нет, батюшка, я тут на трапезе, – отвечаю.
– О! Эконом! Ну-ка, иди сюда! Корми его в два раза больше! Ты шо там, продукты экономишь, что ли?
По поводу постничества батюшка, кстати, всегда говорил: «Да съешьте вы лучше лишнюю ложку, чем злиться на всех!»
Он и у паломников первым делом спрашивал: «В храме были?», потому что часто прицельно именно к нему ехали, а он всех в церковь сразу выпроваживал: «Хоть лоб пойдите перекрестите!» А второй вопрос: «Кушали?» И тоже сначала за стол к нам в трапезную отправит: «Вот животики сейчас наполните, добренькими станете. А то что вы злые ко мне пришли? Вот сейчас покушаете, тогда и будем с вами сидеть, разговаривать».
С юмором батюшка был. Любвеобильный. Необыкновенный человек.
Он нас всех просто насквозь видел
– Расскажите об отце Зосиме поподробнее, пожалуйста.
– Первое, помню, впечатление: берешь у него благословение, а у него ручка такая мягкая, и это ощущение мягкости, благости какой-то так с тобой и остается. Точно тебя окружили облаком любви.
И в последующие разы это всегда подтверждалось: с какой бы тяготой ты к нему ни пришел, какой бы груз у тебя на душе ни был, ты всегда потом просто выпархивал из келии старца с такой легкостью и радостью на душе, как после той первой моей Исповеди летать хотелось. Вот ради этого люди всё и оставляют земное, идут Господу послужить в монашеском чине.
– А какие-то наставления батюшки Зосимы помните?
– Нельзя сказать, чтобы он тебе какие-то наставления постоянно давал, нет, он просто разговаривал с тобой на простые темы, обсуждал текущие вопросы, но на душе всегда становилось светло-светло. Он мне говорил: «Каждый день приходи! Мы с тобой будем разговаривать о кухне!» (смеется – прим.) «Хорошо, батюшка», – отвечаю. Я и сам поначалу был настроен откровения от него какие-то о духовной жизни получать (смеется – прим.).
И я каждое утро заходил к нему. Сначала по делам общались, а потом все же и на духовные темы. Один раз прихожу, он радостный сидит, я реально увидел: у него лицо светится. Это не символически нимбы рисуют – у подвижников, действительно, лик просветленный. А тогда, пока я шел к батюшке, все думал: «Вот Великий пост начался, братию постригают… Может, и меня постригут? Интересно, как меня назовут?» И мысленно вдруг добавилось: «Может быть, Херувимом?» Наверное, по ассоциации, ведь в ангельский чин постригают.
И вот я захожу, такой весь важный. А батюшка с порога: «О! Ты пришел! Слушай, а давай мы тебя пострижем и назовем… Хе-ру-ви-мом?!» И тоже сделал такой многозначительный вид. Я сначала остолбенел, стою, хоть сквозь землю проваливайся! «Батюшка, ну, простите!» – говорю. А он благословляет и смеется. А сам светится… Вот это пробирало.
Однажды он заболел и лежал на своей кроватке в келейке. У него там у входа рядом святой уголочек был. Захожу к нему, не решился даже сразу подойти, сделал шаг в сторону, стою там в этом уголочке. А батюшка смотрит точно сквозь меня, я только начал что-то было говорить, а он: «Да ничего! Не переживай! Все у тебя устроится. И монахом станешь, и батюшкой будешь… Ой, ба-тюш-кой бу-у-дешь! Ой-ой-ой! Ничего-ничего, не переживай!»
А сам смотрит куда-то, точно в другое измерение. «Вымолишь! Вымолишь! Всех своих сродников вымолишь!» А потом так: раз! И словно вернулся в реальность, у него и взгляд, и голос стали другими: «Так, а что ты хотел-то?» А у меня аж дыхание сперло, стою – просто земля из-под ног ушла, я уже и не помнил, зачем зашел.
Вот так батюшка мог не то что нынешнее твое состояние, но и вообще всю жизнь точно рентгеном отсканировать: и прошлое, и будущее. Глубоко духовный человек.
«Старайтесь службы не пропускать!»
– Обычно старцы и вразумить достаточно жестко могут, предостеречь от чего-то. Такое было?
– Батюшка, несмотря на весь свой веселый нрав, был очень строг, особенно к нерадению. Прямо звеняще тверд был, если дело касалось храма, богослужения. И сам нам во всем пример подавал. У него температура 42°, а он кричит: «Поднимайте меня! Служить пойду!» А у самого и ноги при диабете-то больные, и почки отказывают… Но службу отец Зосима безмерно любил – не мог без нее. Просто жил службой, точно силы в богослужении восполняя. И нас наставлял: «Молитесь, молитесь! Старайтесь службы не пропускать!»
Кто-то, бывало, не придет на утренние молитвы, на полунощницу, явится на обед… А отец Зосима с порога: «Так, иди в конец храма (у нас трапеза в храме обычно), ползи оттуда. Под столом проползешь и будешь прощения просить». И у него такая харизма, что его и всякие светские начальники беспрекословно слушались. Причем даже те, кто впервые оказывались в келии у батюшки. Он скажет: «На колени!» И они встают. Прикажет: «Ползи». Те – в шоке. «Ползи, я сказал!» И ползут. Так к покаянию обращал. Особенно за всю эту «незалежність» отчитывал. Вразумлял держаться России.
Мы, братия, во все эти батюшкины епитимии безропотно и с радостью впрягались сразу же, потому как знали уже: старец и отругает, и накажет, а потом вдруг заулыбается, расцелует, пожалеет. И это всегда были лучшие моменты – тебя просто обдавало благодатью с головы до ног! Опять это уже знакомое чувство легкости накрывало! Ты готов был уже ради этого что угодно претерпеть. И венчалось все это его светлой улыбкой, отеческими объятиями.
Батюшка – сама любовь. Несмотря на то, что он мог очень строго наказать, сильно накричать. Да, не без этого. Я каждый раз думал: «В миру бы уже, наверное, разобиделись-разодрались все…». А в обители – нет: каждый чувствовал глубину и постоянство любви, а это лишь воспитательные моменты: надо же иногда и наждачком по ржавчинке пройтись.
Ходить по стопам Христа и святых Его
– Тогда и служба лучше воспринимается?
– Батюшка постоянно нам напоминал: «Любите службу!» У нас монастырь вокруг богослужения и устроен. Иные опасались, что после смерти батюшки монашествующие могут разойтись, но и братия, и сестричество остались. Батюшка же не к себе нас вел, а к Богу…
– А в богослужении, как говорят подвижники, всё богословие.
– Так и есть, у нас заведено постоянное участие в богослужениях, и монастырь с каждый годом и по кончине старца разрастался. Это же две главные заповеди: любовь к Богу и любовь к ближнему. Теплохладности батюшка не терпел. «Не будьте вы, – увещевал, – черными головешками! Я вас одеваю во все черное, но не для омрачения жизни вашей и всех вокруг, а для просветления ваших душ! Будьте в молитве к Богу усердными и к людям отзывчивыми!»
У отца Зосимы всегда была какая-то живая связь со святыми. Когда он рассказывал чье-то житие, такое ощущение создавалось, что он всюду там со святым присутствовал. И вообще был в курсе всех его внутренних переживаний.
Точно так же батюшка и Евангелие пересказывал: он реально мысленно постоянно ходил всюду по стопам Христа и нас на эти спасительные стези так точно переносил. Чувствовалась проникновенная любовь отца Зосимы ко Господу, ко святым.
Вникал батюшка и в жизнь каждого приходящего к нему, поэтому и мог реально помочь. Он как бы был таким проводничком, обеспечивал связь мира Небесного с жизнью каждого из нас.
Наставлял постоянно читать Евангелие, жития святых. Все это должно быть непрестанным чтением. Ты должен не только знать, память какого святого в этот день отмечается, но и помнить его житие, смочь пересказать его людям. Еще наставлял читать жизнеописания близких к нам по времени подвижников.
Беда еще больше нас всех сплотила
– Как среди братии достигается любовь?
– Когда человек приходит в монастырь, обязательно надо, чтобы он не чувствовал себя оставленным. Кто-то из старшей братии должен его поддерживать, подсказывать ему то, чего он в монастырской жизни еще не знает. Так происходит постепенное врастание в соборное единство.
Надо, чтобы новоначальный не стеснялся и в любой момент мог спросить о том, что ему непонятно. И получая даже в мелочах обратную связь, он и со своими внутренними серьезными проблемами мог бы научиться не замыкаться, а всё, что его тяготит, нести на Исповедь.
– Вспомнилось, что у старца Эмилиана (Вафидиса) есть слова: «Скорбь – это первое, о чем нужно говорить на Исповеди у старца. Духовники всегда расспрашивают о скорбях, неудачах и боли человека, потому что это, как правило, имеет большее значение, чем даже сами грехи, ибо действуют сильнее, чем мог бы подействовать на нашу жизнь грех»[1] .
– А это всё в монастыре как раз и обнаруживает себя. Братство – это как семья, важно, чтобы каждый тут чувствовал о себе заботу. Так в идеале и на приходе должно быть. Нельзя оставлять новоначальных один на один с собой. Необходимо духовное руководство, попечение старших. Наш монастырь в Никольском, кстати, уникален тем, что у нас есть и мужская, и женская часть общины, и все заботятся друг о друге, беда еще больше нас всех сплотила.
А при жизни батюшки нас, помню, его беседы очень объединяли. Он так говорил – заслушаешься. У нас обед начинался после литургии и мог продлиться до половины четвертого, когда уже вечерняя служба должна начинаться. «Я вас не уморил?» – спросит еще. Все: «Нет-нет-нет, батюшка!» – и слушаем дальше. Слушаем и слушаем. Мы и сейчас батюшку слушаем: проповеди его включаем, кратенькими его наставлениями обмениваемся постоянно, напоминаем друг другу. Главный его призыв был: «Любите людей!».
Беседовала Ольга Орлова/Сретенский монастырь
