Меня не покидает ощущение, что я прожил очень долгую и насыщенную событиями жизнь. Порой я ощущаю себя глубоким стариком, и тогда старческая сентиментальность заставляет меня плакать над тем, что для многих смешно. Но все же чаще я ощущаю себя ребенком – глупым, озорным и наивным, и тогда мне хочется смеяться над тем, что у других вызывает лишь слезы. Я плачу и смеюсь вместе с героями моих рассказов. Эти мои переживания заставляют меня взглянуть по-новому на свою собственную жизнь, дать ей оценку той Правды, которая превыше всех человеческих умствований. И в свете этой оценки изменить свою жизнь. Это, пожалуй, является главным стимулом…
Протоиерей Николай Агафонов
Весь опыт прожитого подводит к тому, что подлинная длина жизни измеряется вовсе не прожитыми годами, не арифметикой вычитания начальной даты от конечной, а той, как бы выразились физики, «плотностью» и «интенсивностью» прожитого. Холодные слова… Термины… а что правдивого, доходящего до каждой души может быть сверх них? Память.
Когда в прошлом году я прочёл книгу самарца Алексея Солоницына «В небеса обетованные», адресованную почившему другу, писателю и протоиерею Николаю Агафонову, то заново уверился в том, что дружба случается даже в наши годы, когда, кажется порой, никто никому не дорог, и без любого можно обойтись – таков посыл нового века нового одиночества. Отчего дважды – «нового»? Оттого, что и век нов, и одиночество в нём совершенно иное, чем в каких-нибудь «шестидесятых-семидесятых».
***
Постепенно вникая в окружающую меня жизнь антимира, я увидел, что она мало чем отличается от нашей. Только технический прогресс у них ушел довольно-таки далеко. У них уже не было денег в нашем понимании. А вместо них заработную плату и пенсии переводили на индивидуальные электромагнитные карточки. После покупок в магазине с этой карточки снималась определенная сумма на специальных автоматах — кассах. Если сделка совершалась между жителями антимира, то это проделывалось также через автомат в банке. Жителей уверяли, что это уменьшит возможности бандитов, воров и наркоторговцев. Но те скоро приспособились к этой системе, и воровство только увеличилось. Адам мне по секрету сказал, что его лаборатория работает над созданием такой карточки, очень микроскопического размера, которая будет вставляться хирургическим путем в руку и ее невозможно будет украсть.
— А если воры отрежут руку? — спросил я.
— Тогда эта карточка не будет действовать, в мертвом теле она отключается.
— Но ведь бандиты могут украсть живого человека и заставить его перевести деньги со своей карточки на другую.
— Надо над этим подумать, — сказал серьезно Адам.
ноябрь 2002 – март 2003 гг.
Обычно даты пропускают мимо сознания. Русские цивилизационные координаты вообще считают цифры чем-то потусторонним, неважным, обрамляющим. Я даже недавно услышал на одной из конференций, что арабское «сыфр», от которого пошла русская «цифра» и есть в переводе «пустота» и «ничто». Имя князя мира сего.
Меж тем, обратить внимание на 2002-2003-й годы написания рассказа Николая Агафонова «Путешествие в антимир» - стоит. Разговоры о всеобщей цифровизации (уничтожении и аннигиляции), чипировании и прочих премудростях так называемой «глобализации» хлынули дай Бог лет пять назад. И уже обрастают плотью – во всех смыслах – чипы платёжные-контрольные, вживляемые в мозг или в руки, а мы стоим пока на берегу пока ещё естественной жизни и не можем понять, как, зачем и что будет.
Легко пророчить, когда знаешь направление умов… учёных не остановить. Приживутся ли чипы, разрушат ли организм, и каковым будет общество чипированных, и можно ли будет назвать его обществом, а не управляемым стадом, их почти не интересует. Благо человечества для них пустой звук, если за разработку заплачено. Ибо для учёных нет Бога, кроме познания. И денег.
***
Он еще раз улыбнулся и, облегченно вздохнув, прошептал: – Я пошел, матушка, до свидания.
– Прощай, Степушка, – тихо сказала матушка, закрывая большие, навеки застывшие голубые глаза Степана.
(«Красное крещение»)
Это самое «я пошёл» он скажет и сам на смертном одре, то ли запомнит из повести, которую сам же и написал, то ли усвоит их из услышанных на соборовании последних слов, но на собственном соборовании раздастся – «Я больше не могу, я пошёл».
Странна для нас, пронизанных токами жизни, эта внезапная и полная смена оптики: мы полагаем скончавшегося остановившимся, навеки замершим, но для вечности он как раз начинает поход к ней, то есть, сдвигается относительно земного мира – видение, полностью противоположное нашему осознанию себя и реальности. Это мы стоим, иногда выстаиваем, а если и движется среди нас кто-то, зачастую незаметно для нас. Его движение мы видим постфактум.
Его порыв, его свет.
***
Я часто задумываюсь о том, каково было становиться священниками им, детям последней советской, но такой ещё убеждённой в своей значимости советской поры, генетически из рода священнического не происходящим. Какой силы должен был быть зов, что они оставили всё в предбаннике вечности и нагими вступили на путь откровенно мученический.
Его могли стереть в порошок – улыбчивого парня-волжанина с простой биографией, отслужившего в ракетных войсках строителя АвтоВАЗа и бригадира Главмосстроя. Рабочий, пролетарий, гегемон – откуда ж в нём позывы настолько тонкие и настолько «реакционные», сумасшедшие, что, подобно апостолам Христовым, он сворачивает на неторную тропу подпольного, как при катакомбном христианстве первых веков, духовно-религиозного кружка?
Говорят, рядом с Тольятти («Автоградом») – аномальная зона. Жигулёвские горы. Не знаю, как насчёт гостей из других вселенных, но одна аномалия там точно числится, и относится персонально к отцу Николаю.
Простые слова. Насколько явствует из биографии, беллетристическому письму он в Литературном институте не обучался, да и на филфаках залётным завсегдатаем не был. Излагал, как Бог положит на душу. Что ж, и то дело: язык чистый, немудрёный, но и в диалогах, и в описаниях мускулистый, как струи быстрого ручья. Строки-физкультурники, крепкие, ядрёные, как яблоки с мороза. Если б дело было в них, в художествах!
Мы с отцом Николаем ровесники не по году рождения, но по дебюту в письме. Он занялся своими рассказами как раз в 2001-м, а я в 2002-м издал первую книжку стихотворений.
В прозу приводят по-разному – кого-то за руку или подталкиванием в спину, а кого-то и приводить никуда не надо, сами выскочат и как давай настаивать, что святых вон.
«Если бы меня спросили, почему я пишу художественные рассказы, я бы ответил: потому что не могу не писать. Сколько себя помню — всегда что-нибудь писал и сочинял. Естественно, все написанное предназначалось для домашних и узкого круга друзей как некое развлечение. Выходом сборника моих рассказов на широкий суд читателей я обязан двум людям. Прежде всего нашему Владыке — архиепископу Сергию, который, прочитав мои рассказы в рукописях, просто сказал: «Отец Николай, тебе надо печататься». То же самое я услышал от протоиерея Евгения Шестуна».
Поздний дебют иногда вовсе не означает, что человек в себе не уверен. Уверен, однако сомневается в свойствах среды. Слава Богу, что отцу Николаю не пришлось топтаться у входа в какие-то воображаемые эмпиреи изящной словесности. Нет никаких эмпиреев, и нет уже давно.
Рубеж веков действительно дал нам поколение пишущих священников и мирян. Чуть сошёл один морок и чуть начал разочаровывать уже следующий, как оно явилось к нам с мыслью о том, что должно – в идеале – вернуться то вечное, от которого мы так легкомысленно и сладострастно отрекались. Какими трясли транспарантами, с каким бодрым рёвом тракторов сносили, выламывали, корёжили! А оказалось, что самих себя. В изуродованном духовном пространстве не навести порядка, если позабыть о Христе, не иметь Его ввиду, вынести за скобки чаемого благоденствия: никакое благоденствие не в радость, если больна душа. Если не положиться на то, что всякому тщанию Христом будет воздано по заслугам, бессмысленно даже созидать: не смогут родиться те, что воспримут созданное с благодарностью.
***
Патриаршая премия непреложно констатировала: «Иоанн Дамаскин», «Жены-мироносицы», «Непридуманные истории», «Доброта духовная», «Адамант земли русской», «Стояние» - той самой огранки алмазы, на которых можно устоять против бесовских накатов на будущую жизнь.
Пытаясь жить по-христиански, мы обречены на них, потому что злоба врага беспредельна. С нами Евангелие, но ему было бы одиноко без апостольских сочинений нынешнего периода, но говорить о любом апостольстве современной русской литературы можно применительно лишь к «персоналиям» (снова холодное латинское слово) - подвижникам, выносящим на себе всю тяжесть общественной неприкаянности в главном – Вере Христовой.
Вот отчего Память, первейшим выражением которой является Книжность, сегодня выступает символом всего того, что, даже будучи утраченным возрождается. И каждая книга – проклюнувшийся лист, и тем более такая книга, как у того, кому в эти дни исполнилось всего-навсего семьдесят.
Плавучий храм, который он придумал некогда для оглашения волжских берегов божественным зовом Литургии, давно на берегу, но песня колоколов его ещё долго будет звучать в русских полях и ветрах, носящихся над ними.
Сергей Арутюнов
