Сегодня у нас в гостях Денис Береснев – актер, известный по сериалу «Кремлевские курсанты», музыкант, ведущий программы «Беседы с батюшкой» на телеканале «Союз». В интервью порталу «Правчтение» он рассказал о том, какие книги читает, почему много книг – не всегда хорошо и чего не найти ни в одной книге на свете.
— Мне очень интересно, в какой момент своей жизни Вы начали читать православные книги? Или когда стали вести программу «Беседы с батюшкой»?
— Серьезно стал знакомиться с православной литературой, наверно, только когда стал вести программу. И благодаря программе у меня появился какой-то вектор чтения. Когда я пытался что-то читать самостоятельно очень давно, я еще в институте учился, это было не очень полезно, потому что я читал все подряд, не разбирая вообще ни авторов, ни тем, просто что попадалось, то и читал, и в итоге это мне сослужило очень плохую службу.
— Почему? Разве плохо — читать?
— Для меня оказалось так, потому что я стал читать то, что мне было не по силам, не по возрасту, не по глубине. Я взялся за слишком тяжелый вес, не имея на то сил, и поэтому в какой-то момент я, что называется, перегнул палку. Когда я учился на втором курсе, я «перечитал» книг, может быть, даже не столько по количеству, сколько по серьезности, какие-то книги мне попадались очень серьезные, в которых писалось о том, что нужно от многих вещей отказаться, от определенной музыки, от общения, от всего. Но это касается подвижников, которые уже через многие ступени к этому пришли, осознали, у них есть желание такое, оно родилось, оно созрело, а у меня, молодого человека, оно не созрело еще, но так я прочитал и себя в эти рамки пытался загонять. Это неправильно, в какой-то момент произошел слом, и я вообще ничего не стал читать, вообще, просто даже вот не хотелось, даже неприятно было. А потом, когда я стал вести передачу, у меня как-то возродился такой интерес, но читать нужно то, что именно тебе подходит, именно на данный момент, не брать слишком сложное. Не перепрыгивать через ступеньку, а свою ступеньку найти, одну, потом другую, потом следующую, и вот так преодолевать.
В студии телеканала "Союз"
— Что Вы сейчас читаете?
— Сейчас я пытаюсь читать Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе». Я, на самом деле, не так много читаю, я пытаюсь читать, и уже много приходится читать просто по необходимости, чтобы подготовиться к передаче, например. У меня интересный список литературы, которую мне очень хочется прочитать, я думаю, что вот сейчас лето наступило, сейчас будет посвободнее немножко, и у меня руки дойдут в конце концов до этого списка. Вот очень мне интересно почитать Паисия Святогорца, и у нас на передаче часто его цитируют, мне просто так это попадает, так это и тонко, и просто, и с юмором, и мне захотелось его прочитать. Потом еще Исаак Сирин на полочке лежит у меня. Я говорю, только то, что мне интересно, что у меня лежит на очереди.
— Знаете, есть диск: Петр Мамонов Исаака Сирина читает?
— Очень интересно, я не слыхал. Надо, может быть, действительно, так лучше, послушать его. Потому что Петр Николаевич — человек читающий, он очень здорово может раскрыть книгу.
Недавно послушал Чехова в исполнении Дмитрия Журалева, и я понял, что Чехова вообще не знал, вообще не читал. То есть я читал просто как сюжет, как историю, как мысли какие-то, но я не понимал, что это такое, что такое Чехов по какому-то тонкому такому ощущению. А Журавлев передал это, он читал рассказы — "Дом с мезонином", "О любви", "Дама с собачкой", — но даже не важно то, что он читал, но КАК он читал. Его главная цель — проникнуть в мир автора, не привносить ничего своего, а максимально проникнуть в мир автора и передать автора и его произведение. И я понял, в чем прелесть Чехова - я даже не могу точно это передать словами, потому что это не сюжет, это не мысли; это какое-то тонкое ощущение щемящей тоски, но такой прекрасной… Там истории-то грустные, они не складываются, но почему-то после них так сладко на душе становится, как будто сон какой-то посмотрел в детстве, и вот ты его вспоминаешь, и ты не можешь его вернуть, понимаешь, что это сон, но он такой был теплый, такой... Ощущение чего-то очень дорогого, но потерянного, и от этого еще дороже становится.
Я работаю в театре «Сфера», мы, конечно, много работаем с текстом, и я понял, что подготовка текстов — это как такое очень внимательное чтение, на самом деле. И тогда начинает многое открываться. Ну вот Чехов, например. Кто он? Мы знаем из портрета школьного учебника, что Чехов — это дядя в пенсне… А на самом деле, он такой, оказывается, интересный...
А недавно так получилось, что я готовил программу для школьников и мне пришлось перечитать "Евгения Онегина". Просто когда учишь текст, невольно начинаешь обращать внимание на каждое отдельное слово. И невольно начинаешь сопоставлять какие-то куски: начало с финалом, одну линию с другой линией персонажей и так далее. И вдруг начинают открываться какие-то смыслы. Ну Евгений Онегин, все понятно, сюжет там известный.
Но вот интересно: Евгений Онегин — сама фамилия. У меня возник вопрос: а почему, собственно, Онегин? Почему именно такое сочетание звуков? И я для себя понял, что это сочетание «Евгений Онегин» — это формула его характера. Евгений значит «благородный», а Онегин — «изнеженный», «о-неженный», «о-негин», и все звуки в его имени, такие вот, не на что опереться. И его очень жалко, потому что он так, в конце концов, и не сумел ни на что опереться, ни за что взять ответственность. Он вроде внешне благородный, но внутри у него нет какой-то опоры, хотя он вроде умный человек. А Татьяна все-таки стала выше, чем была, то есть она через какую-то — не знаю, слово "аскеза", конечно, здесь не очень уместно, но как отказ от чего-то — она в своей строгости возвысилась, а он "свою постылую свободу я потерять не захотел". Он был свободен, но понял, что эта свобода ему ни к чему, она не применима, это вакуум. Я об этом вообще не думал до того, как стал внимательно читать, учить что-то наизусть. А как начинаешь вдумываться, вчитываться, так становится интересно, и вдруг понимаешь, какие смыслы там заложены.
Я слышал такую версию, что Пушкин вот этим романом пытался исследовать современного человека и самого себя, то есть это автопортрет Пушкина, но — минус поэзия. Пушкин и Евгений Онегин - одно лицо, единственная разница — что он не поэт. Тогда получается, а что такое поэт? Чего не хватает Онегину? Поэт — это человек, который способен восхищаться и любить. Вот от чего рождаются стихи? От того, что человек чем-то целиком поглощен, он способен к самозабвению, к самоотдаче. Он способен себя забыть, и тогда рождаются стихи. Поэт на этом и стоит, и поэтому Ленский — поэт. А Онегин – не поэт. Он умный, хороший светский человек, но не поэт, он так и не стал поэтом, даже тогда, когда полюбил Татьяну. Он садится, пытается писать стихи, но у него это не получается; потому что он не поэт. А в момент, когда уже Онегин влюбляется в Татьяну, Пушкин пишет в один момент: «как был похож он на поэта», в тот момент, когда он сидел у камина и ронял в огонь то туфлю, то журнал, то есть когда он не о себе заботился. И интересно, что и туфля, и журнал — это тоже не простые предметы, это символы. «Туфлю» — то есть свое светское, часть светского наряда, и «журнал» — его образ мыслей. То есть когда он в огонь ронял то туфлю, то журнал, тогда он был похож на поэта.
И всего «Евгения Онегина» пронизывают такие всем известные поэтические картины и осени, и зимы, то есть получается, что «Евгений Онегин» — это такое противоядие против непоэтичности. Он ставит диагноз: Евгений Онегин — человек благородный, но пустой, которому недостает поэзии, недостает живой самоотверженной души. И Пушкин своей поэзией, роман-то в стихах, как бы лечит этого человека, ну и читателя, соответственно, тоже. Поэзия лечит.
— Вернемся к православному чтению. А Библию вы читаете?
— Я Евангелие читаю, стараюсь... Честно говоря, я пока еще, наверное, не готов что ли. Хотя, наверно, Библия — такая книга, которую можно читать и перечитывать, можно говорить, что не готов, так откладывать; но нужно когда-то начать читать.
— А батюшки советуют Вам что-то читать интересное?
— Авву Дорофея, Илариона (Троицкого) я прочитал благодаря тому, что мне на программе подарили книжку.
Я недавно только понял, что, на самом деле, нужно очень избирательно подходить к чтению, потому что все, что ты читаешь, откладывает отпечаток на тебе, то есть и читая какую-то возвышенную литературу, что-то светлое, глубокое, серьезное, ты невольно подстраиваешься под это и это в тебе где-то живет. Я помню, что когда я читал «Житие Александра Свирского», у меня просто в эти дни как светом все озарилось. Хотя это серьезная литература, вроде тяжело воспринимать, и несмотря на это, такая легкость какая-то и свет. Говорят даже, что книги, которые у тебя стоят дома на книжной полке, они тоже невольно, подспудно действуют на тебя...
Поэтому я понял, что нужно очень избирательно относиться к книжкам. От некоторых книг я просто отказываюсь: пусть даже это что-то новомодное и мне советуют все вокруг, но если это что-то мрачное, то я еще десять раз подумаю. Потому что интересная вещь происходит, что вроде бы человек пишет и хочет разобраться в каких-то проблемах, но сама атмосфера книги, фильма или спектакля порой такая тяжелая, что несмотря на те его умозаключения, которые там есть, ощущение в конечном итоге от этого всего неприятное.
Знаете, я сейчас одну вещь скажу: не надо, мне кажется, много читать. Как ни странно, много читать не полезно. Хорошее выражение: «клин клином вышибают». Прочитал книгу — о, здорово! — и сразу следующую, и эта следующая выбила предыдущую. Мне кажется, нужно как-то уметь переваривать книги, осмысливать, чтобы они успевали воплотиться в жизни хоть немного, потому что можно себя просто завести в такую игру ума. А нужно, чтобы книги помогали жизни, а не становились отдельным миром, который там где-то, интеллектуальное какое-то жонглирование понятиями. Я просто говорю, потому что сам на себе это знаю, есть склонность такая. Какая-то нетерпеливость ума. Я читал про монахов, так вот у какого-то монаха было за всю жизнь две книги — Псалтирь и Евангелие, и все.
Я вот сейчас подумал, что печатное слово все-таки немножко может исказить смысл, оно никогда не заменит живое слово. Просто в живом слове есть и личность человека, который его произносит, и его энергия, которую он закладывает в это слово, его опыт. Я вспоминаю, что самые большие впечатления у меня не по тем книгам, которые я читал, готовясь к передаче, а именно по каким-то живым разговорам на съемках. Это производит глубокое впечатление, и хочется действительно что-то поменять в себе. Ведь подвижники часто не стремились зафиксировать свою мысль и как-то именно ее передать в записанном виде, они понимали, что это очень скудные средства, которые могут вообще даже к результату не привести, а увести человека.
Вот, как ни странно, Твардовский об этом же пишет в «Василии Теркине». И вот он говорит, что после того, как ты прошел войну и действительно узнал цену дружбы, цену хлеба, цену домашнего тепла, узнал, что такое лишения, когда ты это не в книжках прочитал, а сам это прожил, ты тогда никогда не будешь так громко рассуждать о чести, о мужестве, ты не будешь об этом громко говорить, ты просто сам этим пропитан, и вот это и есть твоя книга — ты сам, то, что в тебе. И это намного сильнее всех книг, стихов, литературы, всего этого. Меня эта мысль поразила. Человек, который жизнь эту пропахал своим сердцем, своей судьбой, не будет бросать слов на ветер и красивыми словами не будет об этом распространяться, он сам есть этот посыл благородства, мужества, чести. Если это есть, то все остальное уже не важно.
Беседовала Юлия Мялькина
