С поэтом Лидией Терёхиной (Дорошиной) можно говорить бесконечно – о родной Пензе и её древнейших лесостепных окрестностях, о Суворове, родившемся в этих благодатных местах, или о славных сарматах, населявших край ещё в дописьменную эпоху, но главный наш разговор, конечно же, о поэзии
– Лидия Ивановна, верите ли Вы в понятие genius loci (гения места), держащего на плечах целые города и веси, которые будто бы дарованы ему кем-то в единоличное владение и прославление? Если верите, то не служите ли таким гением и славной Пензе, и прилегающим городам и посёлкам? В чём тайна Вашей сокровенной любви к своему обетованию?
- Полагаю, не на пустом месте родилось это понятие. Гений места есть. Для меня это понятие соборное – мой народ. Это земляки мои, ныне разбросанные по белу свету и унесшие в иные миры тепло ласкового солнышка и мягких парных чернозёмов своей Малой Родины. Этот народ стал моей неизменной любовью, моей совестью, светлой и горькой моей памятью. Теперешнее пребывание его в Небесной России (по Н. Гумилёву) ничуть не умаляет его величия.
Здесь
перекрестье веков
и времён перепутье.
Если первых считать – дойдёшь до Авеля, –
точка зрения эта, возможно, крайняя,
…………………………………………..
что доподлинно знаю: на земной груди
есть моя страна – золотая Русь.
А поскольку мне доверено хранить в себе генетическую память двадцати трёх известных мне родов, так получается, что народ мой – обитатели всего Русского мира, бывшие и сущие.
Это ведь по их да Божьей воле
прямиком в раскрытое оконце
для меня из-за широка поля
золотое выкатилось солнце.
– Есть ли, по Вашим наблюдениям, в пензенской поэзии едва уловимый, но акцент? Если есть, что он передаёт? Великий край, граничащий с великой же степью – о чём он шепчет? Слышат ли сегодня поэты края дыхание тысячелетий, или предпочитают в основном некую общую интонацию, освящённую традицией?
- После распада Золотой Орды и опустошительной чумы рубежа XIV–XV веков землями нашего Дикого поля, Оукраины нашей, московские правители стали награждать самых знатных вельмож и дворян, а те – заселять новоприобретённые земли крестьянами, которых вывозили из своих центральных, южных и северных владений.
Поскольку незначительная часть ордынцев, в основном бортников, в лесах избежала чумной смерти, то долго ещё новосёлы и местные сохраняли особинки: в каждой деревне слышался свой говор – «акающий», «окающий», «цокающий», с «проглоченными» окончаниями и проч. Много позже стала преобладать певучая, с протяжными окончаниями речь.
Сюда, в украину Руси,
какой ни тёк народ!
Был не один на небеси
свершён солнцеворот.
Славян, буртасов и мордвы,
чувашей и татар,
и днесь безвестной родовы
погост здесь и мазар.
На официальном уровне теперь в Пензе отличий по столичным маркерам не сыщешь. Край же изучен поверхностно. Удовлетворившись написанной немцами, которые старательно выбивали из-под Руси тектонические плиты древности, историей, местные учёные в основном занимались исследованием узких тем, приближенных к современности. На всероссийском уровне известны имена В. И. Лебедева, А. В. Тюстина, В. В. Кондрашина, Г. Н. Белорыбкина. В тени оставались, замалчивались или «забывались» не соответствовавшие «официально» принятым взглядам работы. Последние же три десятилетия евро-ориентации взрастили соответствующе обученных специалистов.
Считающих себя поэтами здесь много. Значительная часть их пишет о том, о чём «принято», и так, как пишет большинство. Но иногда прорывается то у кого-то степная вольница, то воинская ордынская ли, казачья ли удаль, вдруг ковыль зашумит в чьей-то строфе или табун промчится. А Матрёна Смирнова и Юрий Самсонов посвятили своё перо советской деревне. Некоторые пытаются озвучивать православные сюжеты и темы, однако обычно делают это как-то бытийно.
– Кого из пензенских поэтов, прошедших через Ваш любящий взгляд, Вы могли бы назвать по именам, процитировать?
- Субъективно всплыли имена Дины Злобиной, Николая Куленко, Валерия Токарева, Валерия Сухова, Веры Дорошиной…
И вот «Благодарение» Владимира Давыдова:
Спасибо, Русь, что есть ты под луной!
Что хлебом-солью пращуров кормила.
Что Божий свет за пазухой носила,
когда весь мир бывал окутан тьмой.
Что зла не помнишь, хоть терпела много.
Что милосердна ты и велика,
как меж хлебов бескрайняя дорога,
которая уводит в облака –
к преддверию небесного чертога.
Спасибо, Русь, что множество племён
венчала ты единою судьбою,
за величавый колокольный звон,
по вечерам плывущий над тобою.
– С чего начались Ваши стихи? Когда Вы почувствовали величие поэтической речи? Кто пробудил тягу к ней, и в чём, на Ваш взгляд, состоит природа поэзии? Что она за стихия?
- Как рассказывала бабаня, ещё в период лепетания я «переделывала» на свой лад побасёнки-присказки, какими обычно развлекают детишек. Так, «Коля-моля, ба-ба-ба, мм-ма, тпруа» в моём изложении означало «Коля-Коля, Николай, сиди дома, не гуляй. К тебе барышни придут, поцелуют и уйдут».
Безусловно, сказалось влияние мамы. Она сама писала стихи, печаталась в «Боевом листке» на фронте, в районной газете после войны. Вышло у неё два небольших сборника. Много стихов знала наизусть, часто их тогда печатали в газетах, журналах, которые во множестве выписывал папа. И стихи в избе звучали ежедневно. В том числе и по радио, которое было сначала на батареях, потом проводное. Нередко по вечерам у нас открывалась «изба-читальня» – приходили соседи, поскольку такого читально-слушательного богатства у них не было. В пять лет я по газетам научилась читать. В шесть пошла в школу, она была в соседней деревне. А с 5 класса нужно было ходить в школу уже за пять километров. Потому с осенне-зимним бездорожьем, как и с весенней распутицей, познакомилась хорошо.
Я выросла на русской печке
и с материнским молоком
всосала тайну русской речи –
владею русским языком!
Болею – русским языком,
немею – русским языком…
Окружающий нас мир: люди и то, что мы вкладываем в понятие природа, собственно, и есть та стихия, которую каждый по-своему пытается осмыслить и выразить посредством звуков, красок, слов… Не всем удаётся прорвать немоту, у многих это остаётся в сфере чувствования.
Меня судьба не обошла –
любовью щедро одарила,
восточной кровью озарила
крутые струи русских жил.
И месяц надо мной кружил,
и ворожил арык холодный
моей прародине свободной…
Когда училась в 7 классе, мама заметила мои «поэтические каракули» и поручила папе купить для меня общую тетрадь. Он и привёз 95-страничную, в зелёном клеёнчатом переплёте. Заполнена она была к концу 8 класса, и несколько стихотворений из неё позже вошли в сборник «Зимние вехи» под рубрикой «Стихи из зелёной тетради».
В те годы о величии Слова я и не догадывалась. Оно было естественно, как сама жизнь.
Потом была Пенза, художественно-графическое отделение, литературное объединение «Надежда» при Пензенском отделении СП СССР. С нами, молодыми, занимался Яков Гаврилович Танин (Гельбсман), вошедший в литературу по благословлению П. Антокольского. Это время могу назвать периодом формирования как личностных, так и профессиональных качеств. Фигурально – это было временем погружения в океан словесности. Или так:
Это зёрнышко где-то внутри
мирозданья
тайком прорастало
так:
корнями в суглинок врастало,
над землёй разогнав облака,
в небе звёздном листву полоскало.
Это пёрышком в Божьих руках
на ветрах всех времён трепетало,
льнуло к тёплым ладоням усталым,
улетать не желая никак,
и звездой в моё сердце упало,
стало словом, и музыкой стало,
путеводною нитью любви,
что так крепко нас вместе связала.
Не найдёшь ни конца, ни начала,
сколько нить ту ни путай, ни рви.
В 1967 году Саратовскому книжному издательству на совместном заседании Правления ПО СП и литкружковцев был рекомендован к изданию мой первый сборник «Семнадцатый звездопад». Выпуск не состоялся по житейским обстоятельствам.
А после Всероссийского семинара молодых поэтов, на котором приехавшие судьи обвинили пензяков в «пристрастии не к тем ориентирам», были два десятка лет писания «в стол».
– Есть ли среди Ваших строк те, что выражают Вас куда лучше пространного рассказа?
- Может быть, эти несколько строчек…
ИНОГДА
А иногда я становлюсь пером,
карандашом иль паркеровской ручкой.
Акт написанья слов вначале не озвучен –
в груди вскипает, как весенний гром.
Когда же строчки дождичком прольёт
иль ливнем выплеснет душа моя наружу,
вновь форму бытования нарушу –
скажусь ракушкой, что в руке поёт,
или сорокой, что скрипит на ели,
высиживая бойких сорочат…
В гортани послесловия горчат,
пока ещё остынуть не успели.
Или это:
Мне не надо чужого времени,
как не надо чужого знамени,
как не надо чужого имени,
как не надо иной судьбы.
Пусть в ней было щедрот немного,
но под щедрой опекой Бога
я иду.
Впереди дорогу
верстовые метят столбы.
– Каково, на Ваш взгляд, состояние современной поэзии? Достаточно ли она хороша, даром, что не слышна почти никому? Имеет ли шансы прорваться сквозь косноязычие эпохи, или сама не прочь упиться косноязычием и сделаться ничтожной?
- Вероятно, многое зависит от точки (кочки ли) зрения. Мне современная поэзия представляется подобной лодке, сорванной с прикола и вброшенной в пучину вод без вёсел. Даже если в ней окажется пловец, он не сможет управлять своим судёнышком. Он может петь возвышенные гимны, шептать самые проникновенные молитвы, может, сойдя от безысходности с ума, выкрикивать абракадабру – никто, кроме неба, не услышит.
Чтобы его услышали, во-первых, должен прекратиться шторм, а это зависит отнюдь не от него, во-вторых, его должно прибить к берегу. Будет ли это многолюдная пристань, причал ли возле прибрежного селеньица, песчаная коса с виднеющимся вдали строением или скалистый остров, зависит дальнейшее. Может статься так, что многолюдная толпа уже избрала себе кумира (пророка, гуру), и пловец со своими виршами ей излишен, селеньице может оказаться заброшенным, строение на косе может быть и замком, и нищей хижиной, поэтому встреча пловца будет зависеть от настроения и состояния тамошних обитателей. Наконец, хорошо, если на скалистом острове пловец обнаружит Пятницу другого пола, и тогда, вероятнее всего, начнётся новый род, а для потомков прибитый к берегу странствующий певец пребудет в веках в божественной ипостаси. Не исчислить вариантов.
Сознательное уравнивание власть предержащими писательских сообществ с клубами рукоделия и собаководства, опускание профессии писатель до уровня дежурного при биотуалете (в списке современных профессий) – стоит в едином потоке деяний по уничтожению Русского мира. Не надо быть мудрецом, чтобы понимать: если дитя не пестовать, если не наставлять, вряд ли вырастет из него что-то путное. Если не ухаживать за цветком, он завянет, выживет разве что сорняк.
Так что судьба всех составляющих культуры любого народа зависит напрямую от общественного устройства, запросов обществ. И чем глубже будет по изволению сочинителей законов погружение народа в невежество, тем сложнее будет подъём к свету.
– Способна ли поэзия возвышать, или её святое подвижничество на этом пути – иллюзия, доставшаяся в наследство от куда более великолепных десятилетий, а то и чистый миф? Существует ли поэзия как школа чувства, пушкинского «самостояния», или, по сути своей, аристократическая забава начала в какой-то момент слишком о себе мнить?
- Насчёт способности поэзии возвышать – не знаю. Тех, кто читает, она, естественно, побуждает думать, развивает сферу чувств. В случае, когда это работа, сходная с земледелием, или, по Маяковскому, «добыча радия», школа чувств – безусловно. Тогда уж не до иллюзий. Но для иных она и забава, и подпорка уверенности в собственной значимости. Всеобщее усреднённое образование, поверхностная наслышанность о великих творцах прошлых времён, потребность каждой души в выражении эмоций, подмена подлинных ценностей нужными сеймоментно социуму и множество иных разнонаправленных явлений создают условия для массового макулатурного «творчества». И перед каждым автором встаёт вечный вопрос в любви. Перефразируя К. С. Станиславского: себя ли любить в поэзии, её ли в себе? Только не каждый захочет (сумеет) на него ответить даже себе самому.
– Расскажите о журнале «Сура», которому отдали столько лет жизни. Каким было издание, и каково оно сейчас, если понимать, что лучшее из написанного в области неизбежно публикуется именно в «Суре»?
- «Сура» – типичный толстый журнал, возрождение которого в самом начале 2000-х решился взять на себя мой однокурсник и коллега Борис Шигин, сразу же набрав команду людей, готовых за мизерные зарплаты посвятить себя этой работе. Издаётся журнал в далеко не всем известной провинции России (Пензу часто путают с Пермью), но изъявляют желание опубликоваться в нём авторы, я не преувеличиваю, со всех концов света.
Следуя идее главного редактора, я собрала при журнале клуб молодых поэтов «Берега», деятельность которого через 10 лет была оценена Губернаторской премией. Из этого клуба вышли несколько талантливых молодых авторов.
Опять же по инициативе Шигина был реализован проект издания первых сборников начинающих поэтов под рубрикой «Библиотечка «Суры», коллективное издание «Дом с окнами на четыре стороны» с подборками победителей Всероссийского фестиваля молодых поэтов «Мцыри», где все призовые места были взяты участниками клуба «Берега».
Редколлегией было предложено ежегодно награждать авторов за лучшие публикации званием Лауреата журнала «Сура». Звание это с удовольствием приняли известные писатели из Москвы, Санкт-Петербурга, Воронежа, Италии, США, Израиля и, естественно, из Пензы и области.
Неординарной оценкой нашей работы было письмо из Парижа, из клуба русских эмигрантов, в Пензенский краеведческий музей. В нём были слова «Сура» – лучший журнал современной литературы, культуры и общественной мысли на русскоязычном пространстве».
Сегодня «Сура» продолжает наполнять литературное русло, основываясь на традиционных ценностных ориентирах.
– После редактирования «Суры» вы основали журнал «Четверговая соль». Название – православное. Насколько едины сегодня Православие, колыбель русской письменности, и современная русская поэзия, и в чём они пока не понимают друг друга?
- Отправив выросших молодых авторов из клуба «Берега» в свободное плавание, я продолжила работать с вышедшим из него и численно увеличившимся литературным клубом «Я сень». Собирались регулярно по четвергам, часто выступали на разных площадках города и области, приобщая слушателей к поэзии и авторской песне. Больше десяти лет ежегодно выпускали по несколько альманахов и/или коллективных сборников стихов и малоформатной прозы «Четверги», тематические сборники.
Времена вносили свои коррективы. Участник клуба журналист Антон Хрулёв на одной из встреч предложил основать журнал.
Долго обсуждали название нового издания. В основе его, конечно, Чистый четверг. И ещё наши клубные четверги, где отбираются «крупицы слов» для печати. И третье, что придало уверенности в правильном выборе названия журнала – посвящённая мне коллегой Александрой Одриной песня с такими словами:
И под сенью священного «Я сеня»
Соберемся и пообщаемся,
Причастимся Поэзии чистой воды.
В ней и радости, и печаленья,
И простых человеков чаяния,
И о судьбах Отчизны сердечная боль.
Не абы как, не понарошечно
Возрастают стихи хорошие –
Это соль земли, четверговая соль.
Ответить на вопрос, едины ли современная поэзия и Православие, однозначно не могу. Тема требует серьёзного исследования, может, написания статьи или даже трактата. Безусловно, многие истоки пробиваются оттуда. А какая-то часть авторов предпочитает глубже залегающие воды.
Третьи предпочитают дождевые струи и даже лужи. Наверное, главное для литературного журнала – не единение, а понимание процесса взаимопроникновения. Мне кажется, закон отрицания отрицания можно назвать законом претворения или преображения, что непосредственно относится к любому развитию, а уж тем более к искусству, религии, социума...
Вовеки не поделим мы
права небес своею властью.
Из света сотканы и тьмы,
они не делятся на части.
Из глубины небесных сфер
сквозь колокольни, минареты –
до древних капищ и пещер
бьёт луч божественного света.
А в наших спорах – малый прок.
Пора б усвоить: мир – контрастен.
И жизнь – единственный урок
о свойствах знания и страсти.
– Что для Вас Вера? Как Вы приходили к ней?
- Я не знаю, как описать это знание, чувство ли «Я ВЕРЮ».
Может, она одним даётся с рождения, причём попытки осмысления могут увести с него. Других жизненные перипетии приводят на путь веры. Я, вероятно, приходила. Постепенно, по ступенечкам.
Первая ступенька – дед Назар Иванович Середенин, которого доныне вспоминают как Назара Святого. Я его не помню, в детстве он представлялся мне вырезанным из журнала «Крестьянка» и обрамленным автопортретом И. Крамского, который висел в простенке нашей тучковской избы.
Рассказывали мне о дедушке Назаре мама, тётушка, жители родовой нашей Кисловки и окрестных сёл. До службы в армии он был обычным парнем, не шибко верующим. Служил в Перми. Умер там от тифа и был отнесён в морг, где явилась ему Богородица, поманила за собой и привела снова в казарму. Вернулся домой он глубоко верующим человеком.
Поскольку храм во славу святого благоверного князя Александра Невского в Кисловке был разрушен, как только И. В. Сталин разрешил службы, дед стал ходить в уцелевший Николо-Пёстровский – за 15 вёрст. А так как священнослужителей не было, разрешили ему вести там воскресные и праздничные службы.
Работал он на железной дороге на станции Булычёво. В 1943 году заведующий Булычёвским сельпо еврей Брайловский отозвал его и сказал, что сумел уберечь большую икону Казанской Богоматери из Кисловской церкви. Ночью, таясь и остерегаясь, он впустил деда с его двоюродным братом на склад, отвалил мешки и… этой же ночью большая икона была переправлена в Николо-Пёстровку. И пока несли её, на протяжении всего пути, впереди сиял свет небесный.
Вторая ступенька – библиотека деда. На чердаке дедушкиной избы я обнаружила запылённые, в паутине ящики. Книги, лежащие в них, имели жалкий вид: кожа переплётов местами была изгрызена мышами, у некоторых были рассыпаны страницы. В основном издания были религиозного содержания. Долго приводила книги в должный вид. Что-то читала.
Третьей ступенькой стало редактирование диссертации выпускника Санкт-Петербургской духовной академии о. Илариона (Исаева), общение с о. Александром (Горшенёвым) при работе над Акафистом Иоанну Оленевскому, сотрудничество с о. Илиёй (Ивановым) при проведении конкурса духовной поэзии и издании сборника стихотворений «Пробуждение», дружеские беседы о мироустройстве и религии с о. Сергием (Смолянцом).
Занимаясь родословными изысканиями, поняла, что неспроста в нашей Кисловке был поставлен храм Блгв. кн. Александра Ярославича (Невского), а теперь там обустроены источник и часовенка в его честь. Имение принадлежало рюриковичам Толбузиным (их фамилия пошла от внука А. Я. Невского ордынского хана Ивана Толбуги). Моя прабабка Евдокия – дочь Петра Николаевича Толбузина. Получается, по этой ветви в 15 колене Александр Ярославич и мой предок.
– Может ли поэт быть наглухо лишённым и веры, и историзма, и любви к Отечеству? По-моему, сегодня специально пытаются выделять именно насильственно лишивших себя этих чувств, а остальных – традиционалистов и академистов строки – объявлять «бурбонами» и высмеивать.
- Скорее всего, в детстве многое определяет среда и то, что называется воспитанием. Повзрослев, сам человек выбирает путь. Хорошо, если встретит он на этом пути проводника, наставника-попутчика. А какие препоны и дебри встретятся на нём, сможет ли он преодолеть эти искусственно выстроенные и выращенные препятствия, – в большей степени зависит от него. Возможно, гораздо труднее дастся путь тому, кто намерен с пользой для своего народа, своей Родины, своей души потратить полученный свыше талант (их ведь получает каждый).
Относительно же демонического разрушения всего и вся: традиций, устоев, обычаев, нравственности, памяти, знания и прочего – именно так: выпало нам время разложения. Насильственное и на волне русофобской пропаганды добровольное лишение себя чувства патриотизма сегодня замечаешь без всяких усилий. А в среде творческой интеллигенции это резко сказывается в подталкивании ещё не состоявшихся «творцов» под каток западных «ценностей».
– И последний, наверно, вопрос – что вы провидите в будущем русской цивилизации? Устоит ли она или поддастся недругам, рассеянию, переживёт очередной период нищеты и вырождения, и лишь через несколько десятилетий воссияет снова?
- Ну, куда ты, Запад напыщенный?
Ты куда, вертлявый Восток?
Здесь ведь буйные ветры рыщут,
вольной вольницы дом и исток.
Сколько раз со своими порядками
гостевать к нам спешили тьмы.
Но с чужой, пусть и крепкой, хваткою
не поднять перемётной сумы.
От земной надорвался тяготы,
тщась с ней справиться, Святогор,
а Микула, затеяв пахоту,
ходит с сошкою до сих пор.
Бороздами вздымает ровными
кровью сдобренный пласт земли.
Здесь прошли чужеземные воинства
да на этих полях полегли.
Головами к Востоку и Западу,
как снопы золотые – внахлёст.
Наши ветры привычно оплакали
их под мёртвым мерцанием звёзд.
И ведь:
Было ж: в годы стародавние –
на печи дремал Илья…
Русь рождалась православная,
будто Волга – из ручья.
Вряд ли это провидение, скорее, анализ событий. Нелегко будет. Непросто склеить разбитый сосуд. Но Русский мир – в нас. Тот мир, который некогда рождал народы (афанасьевцы, андроновцы, сарматы-аорсы – царские скифы). Тот, который не так давно объединял их (Русь, Московия, Российская империя и СССР). Тот, который сегодня противостоит тьме (на окраинных отъединившихся землях). С этой тьмой справлялись наши предки. А в будущем, надеюсь, будет по вере. Может быть, и так:
Народ наш из праха вставал, как трава,
ведь память его и под спудом жива.
Он помнит намёт одичалых коней,
он носит в себе кровь ордынских князей,
сдержав амазонок воинственный пыл,
он знает, что будет всегда, как и был.
Беседовал Сергей Арутюнов
