Путь человеческий к призванию долог. Скольким из нас так и не удаётся понять, зачем призваны в этот мир, что предназначено совершить на земле, и тем важнее говорить с тем, кто пришёл к своему призванию, понял его и сбылся в нём.
Наши вопросы – лауреату Патриаршей литературной премии 2024 года
- Владислав Владимирович, поздравляю с высоким отличием. С чего, кого и когда для вас началась русская словесность? Потрясла классика, сразил тихий, но твёрдый и вдохновенный тон учителя? Когда вдруг возникла внутри вашего сознания первая фраза, а затем другая?
- Сердечное спасибо за поздравление!
В глухой деревне на реке Березине, где я прожил часть детства, не было ни электричества, ни телевизора, ни радио. И, конечно же, к моему счастью, не было того, что в наше время названо гадким словом «гаджеты». Вот по причине того, что этот «гад же ты!..» меня не отвлекал и не пожирал моего времени, я весьма рано научился читать. В доме у деда с бабушкой на самодельной этажерке стояли книги, всего их было не больше дюжины. Я прочёл их все по нескольку раз – «Справочник краснодеревщика», «Три товарища», «Персидские письма» Монтескье, «Расписание поездов дальнего следования СССР», «Сказки русского народа» Афанасьев, т.2, «Мартин Иден», «Робинзон Крузо», «Конёк-горбунок» без обложек, без начала и без конца… Самая любимая была «Танки Великой Отечественной войны». Вот мои первые учителя. Была ещё одна толстая книга, случайным ветром занесённая в белорусскую глубинку, «Русско-узбекский словарь». Эту я читал не подряд, а выборочно. И даже пытался с её помощью переложить на узбекский язык песню: «Мы шли под грохот канонады…»
- Ваша Родина – Белая Русь, образ которой в массовом сознании сначала страдальческий, а затем светлый. Что они лично для вас – Полесье, Беловежье, что с ними теперь и каковы они были, когда вы застали их в своём послевоенном детстве? Как, на ваш взгляд, влияет поэзия места на будущего словесника, в каком тайном родстве они находятся?
- В первом своём романе собственное ощущение Родины я выразил так: «…где бы ни жили люди, хоть в Москве, хоть на Сахалине, хоть даже в самом безвестном Улу-Юле, уж они-то твердо знают, что родились в самой сердцевине мира, что живут в самом центре бытия, а все остальное там — за стенами дома, за горизонтом, за пределом...»
Родился я в белорусском селе, потому первые слова произнёс на обыденном белорусском языке. Вот это для меня важно. В три года дед увёз меня в Узбекистан, там я скоро и естественно перешёл на русский язык. В пять бабушка приехала за мной и увезла из Средней Азии на родину. Тут снова пришлось переучиваться на деревенскую мову, поскольку ровесники смеялись над мягким произнесением «р», «ч» и «щ»... Затем ещё раз и уже окончательно в отрочестве и юности я перешёл на русскую речь.
Вероятно, потому что количество слов в белорусском языке гораздо меньше, чем в русском, слова тут как-то плотнее и гуще, смыслы более концентрированы. Когда я учился в Минске на журфаке, студенты тут изучали «Слово о полку Игореве», как литературный памятник «старажытна-беларускай мовы». Позже, учась в Москве в Литературном институте, я изучал «Слово», естественно, как памятник древнерусской литературы. Следует, правда, отметить, что, зная белорусский язык, который сохранил какую-то особую реликтовую густоту и древность, некоторые выражения из «Слова» я понимал гораздо лучше, чем мой сосед по комнате в общежитии Литинститута. Но из разговоров с однокурсниками-украинцами, я узнал от них, что в киевских вузах «Слово» изучается, как памятник древне-украинской мовы. И в этом нет никакого парадокса и противоречия. Во времена создания «Слова» язык у всех нас был один, мы были одним народом.
- Начинать читать Артёмова следует со «Слова о маршале Жукове» или чуть раньше, самые первые стихотворения? Какую ноту, как вам кажется, вы хотели всегда передать, какую сокровенную мысль или эмоцию передать современникам и потомкам?
- Поэзия – удивительная и труднообъяснимая штука. Многим стихи кажутся праздной забавой и баловством. Лев Толстой высказался в том смысле, что говорить стихами, всё равно, что приплясывать, идя за плугом в борозде. Но ведь очевидно же, что привычные обыкновенные слова, организованные ритмом, невероятно усиливаются и усиливают друг дружку. В рифме вдруг самым неожиданным и поразительным образом проявляется глубинная, прежде не замечаемая, корневая, а ещё лучше сказать — кровная связь, казалось бы, чужих и далёких друг от друга слов и смыслов. Мне это напоминает телепрограмму «от всей души», в которой чудесным образом отыскиваются и встречаются разлучённые в детстве братья или сёстры.
Поначалу я стеснялся говорить в стихах своим голосом. Начинал с подражаний тем поэтам, которые мне нравились — Маяковский, Киплинг, Сельвинский, Тихонов, Высоцкий… Круг любимых поэтов постепенно расширялся — Лермонтов, Есенин, Гумилёв, Павел Васильев, Рубцов… Теперь вот прихожу, как и полагается, к Пушкину.
Через чужие влияния я прошёл и, думаю, это вполне обычный путь всякого человека, решившего овладеть каким-то художественным ремеслом. Подражание мастеру — самый естественный и короткий путь обучения, важно только при этом переболеть, освободиться от несвойственного тебе, не утратить в пути того особенного, индивидуального, что есть в каждом человеке, и что безусловно есть и в твоей натуре. Лучше, пожалуй, объясниться стихами:
«Бродя в местах таинственных и странных,
Бросая вызов року и судьбе,
Ты ищешь клад в далёких дивных странах,
Забыв о том, что клад зарыт — в тебе!..»
- Кого из великих русских лириков и в юности, и сейчас вы слышите чаще и понимаете глубже, нежели других? Кто наиболее значим для вас в прозе и почему?
- Самые любимые и близкие поэты, которые всегда тревожат, находят живой отклик в моей душе — Лермонтов и Есенин. Есть поэты, прекрасно владеющий формой, обладающие ювелирным мастерством, но которых я понимаю исключительно рассудком и умом и которые никак не задевают моего сердца — Пастернак, Мандельштам, Вознесенский, Бродский… В прозе неизменно вдохновляют — Гоголь, Пушкин, Достоевский, Л. Толстой, Чехов, Бунин, Булгаков, А. Толстой… И замыкают это дивный ряд — Василий Шукшин и Владимир Набоков.
Словом, в прозе и в поэзии это те авторы, что некогда помещались в школьных книгах для чтения под названием «Родные поэты» и «Родная речь». Авторы, после чтения которых душа приобретает радостную бодрость, желание немедленно схватиться за перо и написать что-то своё. Такое же чистое, живое, светлое, гармоничное…
- Не могу не поблагодарить за журнал «Москва», единственный журнал, в котором внимание уделяется православной вере (рубрика «Домашняя церковь» никак не может быть названа «религиозно-бытовой» – она именно что философская, мировоззренческая и полемическая). С детства ли вы веровали, или пришли ко Христу в уже относительно зрелые годы? Что для вас вера?
- Недавно у нас в редакции была дружеская встреча с замечательной писательницей Светланой Селивановой, которая была в 1990 году заместителем главного редактора «Москвы» и которая тогда же пригласила меня заведовать отделом Поэзии. И вот разговор зашёл о том, как появилась у нас рубрика «Домашняя церковь». В начале 90-х на пост главного редактора пришёл православный писатель В. Н. Крупин. Первое, что он сделал — решительно оборвал печатание «Агни-йоги». И вообще повёл борьбу со всякими сатанистами и прочими демонами. Которые в отместку тут же подожгли ему квартиру, закинув в форточку бутылку с бензином… И поначалу всякий материал, всякую прозу и всякие стихи Крупин оценивал прежде всего по тому — православный взгляд у автора или же враждебный православию. Возникла опасность того, что излишняя «духовность» может задушить художественность. Ибо православная религиозность по сути своей борется со страстями, а, скажем, лирическая поэзия питается и живёт именно и почти исключительно этими самыми «страстями». И Селиванова нашла остроумный выход из сложившейся ситуации, предложила создать рубрику «Домашняя церковь», куда помещать всю, условно говоря, «чистую духовность». Так ведь и в государстве устроено разумно — есть светская жизнь, где мы мечемся, мучаемся и грешим, а есть место молитвы и надежды — церковь.
- Как рано и чем определяется, какой из противоборствующих лагерей примет одарённого писателя? Достаточно ли просто быть здравомыслящим и строгим к себе человеком, чтобы в тебе не разглядели очередного развращённого и развращающего «левака»? Приносится ли русским словесником незримая присяга в момент выбора – стране, её людям, Богу?
- Принадлежность к противоборствующим литературным лагерям обусловлено сердечным чувством писателя. Любит человек Россию с её историей, настоящим и будущим, он в моём лагере, не любит — значит, чужой. Я даже не пытаюсь подвергнуть его чувства дотошному умственному анализу, как и он не может определить, за что я люблю родину такой, какая она есть. Любовь к родине и к своему роду — базовое, главное чувство, на котором строится мировоззрение всякого отдельного человека. Всё остальное вырастает из этого главного, и выбор лагеря происходит как бы сам собою, до всякого рассуждения.
Можно только повторить вслед за Лермонтовым: «Люблю отчизну я, но странною любовью! Не победит её рассудок мой...» «Но я люблю — за что, не знаю сам…»
Писатель же другого лагеря не скрывает, что ему здесь плохо и неуютно, он любит что-то другое, иную цивилизацию, иную религию и иную культуру, которой он хотел бы заменить нашу русскую культуру. Свою нелюбовь к стране проживания он обыкновенно объясняет неприятием власти.
Что касается «момента выбора»… Художник всё время находится в состоянии выбора. Он может служить красоте, а может выбрать пошлость и развращение. Тут всё просто. Красота и гармония — есть выражение любви, безобразное — выражение страха и ненависти.
Святая книга «Апокалипсис» апостола Иоанна Богослова учит нас глядеть в будущее с героическим пессимизмом. На наших глазах миром всё больше овладевает тёмное, сатанинское, бесовское. Служение безобразному поддерживается, рекламируется, хорошо оплачивается. Служение прекрасному и благородному выгоды художнику не приносит.
Задача — избежать соблазнов, быть честным перед своей совестью. И помнить грозное предупреждение о том, что за каждое слово придётся дать ответ.
- Кто главный враг молодого словесника? Гордыня, следование западной моде на «интеллектуальную» вывёртывание текста и контекста наизнанку, изворотливость слабой натуры, попытка оседлать «волну» типично внешнего заказа на растление ума и воли?
- Главный враг молодого словесника — торопливость, спешка, стремление обнародовать поскорее своё творение. Большинство рукописей, которые мне доводится читать как редактору литературного журнала, написаны по принципу «сойдёт и так».
- Кого из молодых поэтов и прозаиков можно, с вашей точки зрения, назвать продолжателями, а не копировщиками русских литературных традиций?
- Я мог бы назвать два десятка фамилий современных поэтов, которые работают ярко и интересно. Мы печатаем их регулярно на страницах журнала «Москва». Десяток таких же интересных прозаиков. Может быть, не очень и молодых, но талантливых по-настоящему. Но это дело неблагодарное, кого-то забудешь, не назовёшь, потом не оберёшься обид… Скажем обтекаемо — имена эти не особенно раскручены, книжные издательства деньги свои делают на рекламе иных авторов, на писаках бойких и плодовитых. Время рассудит и расставит всех по местам и ранжирам.
- Какова сегодня, на ваш взгляд, ситуация в современной русской словесности, и как она могла бы измениться в лучшую сторону? Придёт ли новый золотой век русской словесности, или те времена, о которых у нас принято ностальгически воздыхать, никогда не вернутся, а будет иное, не похожее ни на что из того, что мы можем себе представить?
- Если прибегнуть к метафоре, то мне сдаётся, что в человеческой культуре общее мировое художественное полотно уже написано, грандиозная композиция выстроена. Сейчас трудно добавить что-то качественно новое, оригинальное, свежее, а потому идёт количественное приумножение — современные творцы выписывают детали, добавляют блики, делают завершающие мазки. Кажется, время гениальных одиночек, которые сеяли в пустых полях, завершилось. Сегодня в этих полях не протолкнуться, ежедневно в мире публикуются десятки новых романов…
Я был бы очень рад ошибаться в своих выводах! Хочется верить, что вот придёт великан и сотворит что-то такое грандиозное, необыкновенное, от чего у всех нас дух захватит от восхищения.
Я упоминал уже имена Василия Шукшина и Владимира Набокова. Это без всяких оговорок и пояснений бесспорные для меня русские классики. Последние по времени. В поэзии для меня такой же бесспорный классик — Николай Рубцов. После них шли уже просто работники пера, весьма мастеровитые, искушённые, что называется — владеющие словом и материалом. Они писали на излёте, при затухании государства, во времена вялые, нетворческие. Искусство же расцветает тогда, когда созидательной и победительной мощью наполняется империя.
Я надеюсь, что свежей энергией, мужественным духом наполнится наше время. Моя надежда не мечтательного свойства, а весьма трезвая, и строится на том, что Россия страна уникальная, удивительным образом умеющая подниматься из пепла. Это случалось в нашей истории не однажды. Русский дух имеет обыкновение возрождаться. В былинах недаром тоже об этом говорится. Когда Святогор, примеривший на себя гроб, не сумел из него выбраться, Илья Муромец попытался силой вызволить его из западни, мечом расколоть гроб. Но с каждым ударом только добавлялась новая железная полоса, ещё безнадёжней запирающая этот гроб. И тогда Святогор через щёлочку передал свой богатырский дух Илье. Это пророчество и о нас.
Дух, который течёт через века, жив в народе и есть он в каждом из нас. Дух меняет содержание нашей жизни. Меняет радикально. Временное уйдёт, вечное останется. Я верю в лучшее, надеюсь на благоприятные перемены. Образно говоря, торговцы будут изгнаны из храма. Дух обновит и встряхнёт общество, страна снова нальётся материальной силой. Применительно к литературе мне думается, что попса постепенно займёт то место, которое ей и подобает занимать.
- Как вы относитесь к сегодняшней нашей действительности – переломным дням Специальной военной операции, в которые решается судьба страны? Каким вы видите сегодня место словесника, поэта, писателя? Существует ли духовная передовая, или она просто ловкая отговорка для людей нестроевого и пугливого склада, а то и осторожных или вообще противоположных стране взглядов?
- Специальная военная операция — это есть та кузница, где испытывается огнём, возрождается и закаляется дух нации. Журнал «Москва» с самого первого дня поддерживает своих. Многие наши авторы ушли в добровольцы, сражались и доблестно сражаются на передовой. Каждый месяц мы посвящаем материалам о СВО треть, а то и половину номера. Это стихи, песни, дневники, проза участников операции, жителей прифронтовых территорий.
Время нынче требует от писателей осознанного и чёткого выбора, нельзя пытаться усидеть на двух стульях.
- Какой исторический или другой феномен занимает вас в эти дни? Что творится на вашем рабочем столе, какие вызревают замыслы, и какие уже на полдороге к печатному станку?
- У меня в голове несколько замыслов и сюжетов, но есть примета — расскажешь замысел и погубишь дело. Скажу только, что сюжеты вовсе не на военную тему, не про боевые действия, поскольку я не участник. Была в самом начале мысль, наводил справки, списывался с теми, кто там, но мне ответили буквально и кратко, что там «нужны не крепкие старики, а кони!»
Да, если поразмыслить, то ведь и вправду будешь только обузой лишней, из-за тебя и твоего радикулита кто-то и погибнуть может, вытаскивая… Но в принципе, тема хоть и важна, но гораздо важнее в художественном произведении — дух, который это произведение наполняет. Скажем так, можно не писать о церкви, о святых, но если ты по-настоящему православный человек, то о чём бы ты ни писал, дух православный само собою очень даже явственно проявится в тексте.
Стучатся в сердце ритмы стихотворные, зреют образы и метафоры… Но, как и у каждого человека, очень много с жизни суеты, которая мешает собраться.
- Чего бы вы пожелали читателям нашего портала в первую очередь? Что есть основа человеческая, от чего нельзя отступать и чего никогда нельзя предавать?
- Есть такое распространённое мнение — человек должен оставаться самим собой. Это заблуждение. Ни в коем случае человек не должен оставаться самим собой. Желаю всем и прежде всего себе — не оставаться самим собой, а ломать себя, преодолевать, меняться… К лучшему, разумеется.
Беседовал Сергей Арутюнов
