Ольга Батлер – редкая по нынешним временам писательница: с тонким вкусом, замечательным слогом и несомненным даром рассказчицы. Понять это не составит труда, стоит лишь раскрыть ее книжку "Моя маленькая Британия", вышедшую в скромном петербургском издательстве "BHV-Петербург" в 2011 г. Это первая из ее книг, составленная из очерков, которые Ольга писала еще в начале 2000-х гг., будучи внештатным корреспондентом "Независимой газеты". В то время она как раз открывала для себя Англию – и своими удивительными находками делилась с российским читателем.
Прошло несколько лет – и новая книжка Ольги Батлер выходит в издательстве «Символик». На сей раз это уже не очерки, а сказка «Тринкет» о мальчике Джордже, однажды укравшем из лавки древностей шкатулку с "сюрпризом" и попавшем из-за этого в довольно скверную историю, заставившую его пересмотреть многие взгляды на жизнь. Есть у Ольги и множество других замечательных повестей, рассказов и сказок, опубликованных пока только в интернете (на портале "Самиздат", http://samlib.ru/) и ждущих, когда же издатели наконец-то обратят на них свое благосклонное внимание...
Англия – второй дом для писательницы, но первым остается Россия: летние месяцы она, как правило, проводит здесь. Благодаря этому мы и встретились, чтобы поговорить о множестве увлекательных вещей.
– Несколько лет назад Вы выпустили сборник очаровательных очерков «Моя маленькая Британия». Как родилась на свет эта книга?
– Когда я уехала в Англию (это был 2002 г.), так вышло, что я начала писать для «Независимой газеты». Серьëзно к этому я не относилась: думала, найду работу в Лондоне и, наверное, у меня не будет времени. Но потихоньку затянуло. В газете ко мне привыкли, даже полюбили, можно сказать; редакторы стали просить у меня материалы. И пошло-поехало.
Британия предстала передо мной, как сказка, первый год я смотрела на всë с открытым ртом. Я вообще впечатлительный человек, мне стали сниться какие-то сны с невероятными сюжетами. И в итоге я написала про эту страну еще одну книгу - сказочную повесть “Тринкет”.
До сих пор не ощущаю себя писательницей
– Как Вы поняли, что литература – это ваше призвание?
– Не столько понимала, сколько подозревала. Помню, стою в вагоне метро (мне было, наверное, лет двадцать пять), смотрю на собственное отражение на темном стекле и думаю: а ведь я должна книгу написать. Я даже не знала, что в этой книге будет, и не хотела знать, просто чувствовала какую-то обязанность перед собой, что ли.
Жизнь так интересно складывается. В 1977 году мы с одной подругой сидели теплым летним вечером на скамье около метро «Университет», по семнадцать лет нам было, и обменивались тоненькими двухкопеечными тетрадками с собственными творениями. На первый взгляд - баловство, многие девушки сочиняют в этом возрасте. Но она не перестала писать и сейчас она известный православный писатель. А мой путь не такой прямой. Я не ожидала, что стану серьезно печататься.
Удивительно – вот стукнуло тебе 50, ты наконец повзрослела и начинаешь понимать: Боже мой, как судьба меня ведëт (смеется).
– Тогда, в семнадцать лет, Вы чувствовали, что Вам есть что сказать?
– Сказать мне было нечего, я просто чувствовала, что однажды должна буду [это сделать]. А в тот момент понимала: если нечего сказать, то лучше помолчать. Я и до сих пор не ощущаю себя писательницей.
– Вы ведь закончили журфак МГУ?
– Да, но сначала провалилась на истфаке.
– Вы любите историю?
– Любила. А сейчас рада, что не поступила. Потому что это все равно не моë. А тогда казалось: караул, обокрали, судьба меня подвела!
В один год со мной на истфак поступала дочь Юрия Гагарина, Елена. Мама мне говорила: ты, дочка простого инженера, куда ты лезешь, за звездами гоняешься! И действительно, меня срезали, шансов не было.
А с Еленой Юрьевной Гагариной, которая сейчас работает директором музея «Московский Кремль», я потом встретилась в Лондоне. Она туда выставку привозила. Я подошла к ней как корреспондент и задала несколько вопросов. Красивая, обаятельная женщина. Я подумала: какое счастье, что она тогда поступила, а я нет! Теперь и она своим делом занимается, и я своим.
Когда я провалилась, то пошла работать в детскую библиотеку на Космодамианской набережной. Мне там понравилось, я написала очерк о своих вступительных экзаменах и новой работе и послала его в «Московский комсомолец». В те времена не было интернета, я отправила текст в конверте обычной почтой. И они напечатали. Это было так странно – мама и папа приходят домой и говорят: у нас на работе все обсуждают очерк «Неудача», а под ним твоë имя. Это была минута славы, я спала с той газетой - положила её рядом с подушкой (смеется). Так и начала печататься.
В «Московском комсомольце» меня убедили, что у меня способности и что я должна идти на журфак. Я поступила на вечернее отделение, потом перевелась на дневное.
Потом мы с подругой-сокурсницей взялись писать для отдела науки, школ и вузов «Московской правды». Несколько лет с ними внештатно сотрудничали. Нам давали задания, и мы, две студентки, создавали серьëзные материалы, которые обсуждались даже на горкоме партии.
– О чëм, например?
– Например, писали про московский Птичий рынок – что он не соответствовал санитарным требованиям, что животные там находились в плохих условиях. Потом я написала статью про Московский государственный педагогический институт, которому в те годы катастрофически не хватало квадратных метров. На юго-западе стоял долгострой, я туда поехала, пообщалась со строителями, выяснила, что ответственные за строительство чиновники говорят неправду – и после того, как эту статью обсудили на заседании горкома, корпус был достроен...
Так бывает: сперва думаешь, что тебя судьба обидела, а потом понимаешь - ведь тебе подарок сделали! Так же потом и в Англии было, когда я искала работу. Пришла на одно собеседование в агентство и получила предложение стать личным помощником “всемирно известного филантропа”, который как раз расширял свою сеть в СНГ. «Филантроп», об имени которого я догадываюсь, выбрал не меня, и сейчас я знаю, что это – к счастью: я бы с ума сошла, если бы пошла к нему работать. Вроде опять неудача, а получается – наоборот. Но в 2003 году я этого не понимала.
– Чем закончилось Ваше сотрудничество с «Московской правдой»?
– Ничем. Я родила сына и пошла работать в многотиражку педагогического института. Там я провела 13 лет. Писала что-то «по мелочи», со временем стала ответсекретарем: составляла макет номера вручную – с линейкой, клеем; каждую неделю ездила в типографию на Чистых Прудах; вычитка, гранки... Однажды мне позвонил сокурсник и спросил, где я работаю. Когда я ответила, он даже не скрыл свое разочарование. Он-то был уверен, что я в центральной прессе.
– Получается, Вы пожертвовали карьерой ради семьи?
– Карьера, жертва - у меня в голове таких слов вообще не было. Просто надо было побольше присутствовать дома, меня устраивал график.
Потом шесть лет я работала в офисе японской компании личным помощником главного представителя. Нужно было зарабатывать деньги: так вышло, что в те годы я сделалась кормильцем семьи. На дворе стояли 90-е. В институте - он вскоре стал называться университетом - нам зарплату не платили несколько месяцев. Однажды я открыла дома холодильник и нашла там один-единственный замороженный помидор.
А японской компании потребовался человек с журналистским образованием. Я занималась у них организацией контактов с российскими министерствами и компаниями. Там уже было совсем не до писанины.
Двух старушек я превратила в одну
– Работа в коммерческой компании не отбила у Вас любви к творчеству, к художественному слову?
– Если бы не Англия, я бы, наверное, не стала писать. Но, оказавшись там, поняла, что не писать не могу.
Повесть «Тринкет» началась с того, что мне приснилась очень странная история – сюжет сказки до того момента, как герой повести, Джордж, попадает за шлагбаум. Я записала то, что увидела. А дальше – застряла, потому что больше мне ничего не снилось. Стала приставать к близким: помогите придумать продолжение, такой текст пропадает. Но все отмахивались. Я переживала: надо же, как легко написала начало, словно кто-то мне помог, а теперь ничего в голову не приходит. Долго мучилась, и потом вдруг – бац! – сразу пришло все остальное. Как сейчас это помню - я в тот момент сидела на полу возле камина, смотрела на огонь. Кажется, я даже заплакала. От счастья.
– Иногда, когда сюжет наконец-то выстроился – кажется, что самое интересное уже позади, и тратить время на выписывание этого сюжета, каких-то деталей уже не хочется. У Вас не так?
– Когда ты думаешь, будто всё уже понял, очень быстро выясняется, что на самом деле ничего не понял. Сюжет начинает меняться на глазах. Злодей неожиданно перестаёт казаться страшным, а бабушка вздрагивает и превращается в девушку – просто невероятно, что творится (смеется). То, что вы напишете сначала, будет сильно отличаться от окончательного варианта.
Так было и с «Тринкетом». Я несколько раз меняла не только какие-то нюансы, но даже саму сказку. Лишь главное оставляла нетронутым... Сначала в ней была целая толпа персонажей, в два раза больше, чем в итоге. Мне казалось, что получилось интересно: шедевр написала! Послала рукопись в издательство «Нарния центр», выпускавшее книги христианской направленности. Главный редактор заинтересовалась, захотела опубликовать, но, видимо, что-то не так пошло с деньгами, и всё остановилось. А потом, когда я послала рукопись на конкурс, мне сказали: знаете, Ольга, это замечательно, но у вас в сказке многовато народу, особенно для детского чтения. И тогда я взяла и переписала всю историю: из двух старушек сделала одну и так далее. Сказка изменилась, а я в результате получила диплом международного конкурса им. Алексея Толстого (при Союзе писателей России). Организатор конкурса писательница Ирина Репьёва позже редактировала моего “Тринкета” для сборника лауреатов. Её критика и советы пошли на пользу сказке.
– «Тринкет» стал самым первым вашим произведением?
– Ещë в юности были какие-то рассказы. Но где они сейчас – я даже не знаю.
Большая часть написанного мной выложена в интернете, ещë кое-что спрятано. Я очень поздно начала писать по-настоящему – в 40 с чем-то. С тех пор, как приехала в Англию.
Я вернулась к братьям и сестрам
– Расскажите, пожалуйста, как Вы оказались в Англии.
– Меня привез туда муж-англичанин.
– Где Вы познакомились?
– В Риге, вскоре после наступления “миллениума”, 2000-го года.
– И уехали в Лондон?
– Я думала, что уезжаю, но, конечно же, не уехала насовсем. У меня здесь оставались близкие. И еще - земля. Отцу как инвалиду войны дали участок в Подмосковье, папа вскоре умер, и я должна была осваивать эти сотки. Мы сразу же начали строить дачу. Я не могла это бросить, каждый май приезжала, чтобы посадить очередные деревья и кусты. Если бы этого участка не было, то, наверное, мне было бы тяжело. А так я знала, что несколько месяцев в году провожу в России. Сейчас, когда муж уже не работает, мы в России как минимум полгода. И, если меня спрашивают на границе таможенники: где вы живете? – я шучу, что не знаю, где-то между. Не могу сказать, где бываю больше...
Мой муж – очень активный человек, он мне много интересного показал. Не каждый русский, живущий в Лондоне, видел столько, сколько повезло увидеть мне. Почти всю Англию, Шотландию, горы, побережье… Было немало путешествий в другие страны, плавания на парусниках – какие-то невероятные приключения.
– До этого Вы не жили за границей подолгу?
– Нет. Я вообще в первый раз съездила за границу – на Кипр – в тридцать два года и испытала настоящий культурный шок. Поэтому долго не могла решиться на отъезд в Англию. Именно в те дни ко мне вдруг подошёл совершенно незнакомый мужчина: «Вот смотрю я на вас, девушка, – ни одной отечественной вещи на вас не надето, всё заграничное». Я не захотела вступать в разговор – мало ли какого психа на улице встретишь. А он вдруг добавил: «Не уезжайте от нас, вы нам здесь нужны». Откуда он узнал о моих планах? Я этот разговор потом часто вспоминала.
– Каковы же были Ваши впечатления после первого долгого пребывания за рубежом, да еще и в такой чудесной стране, как Англия?
– Каждый раз, возвращаясь в Россию, я слегка обижалась, что соотечественники не замечают моего отсутствия: живут своей жизнью, с чем-то борются, как-то выживают. И никто больше не подходит с просьбами остаться (смеется). Но, чем чаще я приезжала, тем роднее они становились. Они оказались нужны мне больше, чем я им. И, когда на дворе стоял 2014 год, я уже возвращалась к братьям и сёстрам.
– Люди менялись?
– Я менялась. Длительные отъезды помогают – например, от снобизма избавляют. Не туризм, а вот именно – когда уезжаешь пожить в совершенно чужой мир, надолго. Очень хорошо прочищает мозги.
– Что именно изменилось?
– Ценить стала больше всё. Людей. Культуру. Страну. Громкие слова, но так оно и есть. Особенно тяжело было слушать враньё про Россию в 2014 г., после того как случился Крым. Сейчас с некоторыми из моих знакомых мы уже не обсуждаем эту тему, потому что знаем, это кончится ссорой. А тогда было трудно…
– Давайте вернемся в 2002 г., когда Вы только уехали. Какой Вам открылась Англия?
– Там настолько хорошо сохранившаяся старина, что невозможно даже вообразить. 500-600 лет – нормальный возраст для английского здания. Я до сих пор не знаю, как им это удается! Строения, любое из которых в Москве считалось бы старейшим, у них – сплошь и рядом.
И, конечно, совершенно особый уклад. Я еще застала дух викторианского прошлого: невероятную вежливость, манеры. Кто-то, может быть, назовет тех британцев колонизаторами и рабовладельцами, но у себя дома это были очаровательные люди. Например, когда кого-то хоронили (а это до сих пор пышная медленная процессия из сверкающих черных лимузинов или холеных лошадей, везущих катафалк, с элегантными представителями похоронного бюро, которые торжественно вышагивают перед кортежем в своих цилиндрах), то случайные прохожие обязательно останавливались, снимали головные уборы, чтобы выразить уважение к чужой жизни и смерти. Муж говорит, это было нормой еще в конце прошлого века. Но сегодня такого не увидишь.
Или, если человек тебя обгонял на нешироком тротуаре, то извинялся именно за то, что он тебя опередил. Какие-то вещи, которых я не знала никогда, – мне так они понравились! Это было погружение с головой в английскую жизнь. Там сразу многому учишься и видишь себя прежнюю невежливой.
– …«Дочерью варварского народа», как Вы с иронией назвали себя в «Моей маленькой Британии»…
– Да-да (улыбается). Но сейчас и в Англии многое изменилось, люди стали более раздражительными. Может быть, сказывается наплыв иммигрантов.
– Есть такое представление, что западные европейцы, хотя и очень вежливые, на порог к себе просто так не пустят. И помощь в трудной ситуации окажут не всегда.
– Я думаю, что это стереотип. Есть всякие люди – так же, как и у нас, наверное. Когда я заблудилась в Лондоне и стала спрашивать дорогу у прохожих – я не знаю, насколько люди торопились, но двое из них достали мобильники, открыли Google Maps, который у меня не открывался, потратили свое время, чтобы найти нужный мне адрес. У нас это все-таки нечасто случается.
– Что же тогда для Вас оказалось таким дорогим в России?
– Я увидела ее со стороны. А со стороны все оказывается намного лучше, чем ты думаешь, когда живешь здесь постоянно. Она родная. Родных трудно вовремя оценить. Иногда понимание приходит слишком поздно… Наверное, раньше я была снобом: «что-то не так выглядит». Какая глупость, Боже мой!
– Сейчас, когда Вы уезжаете отсюда в Англию и потом возвращаетесь, – Вам приходится внутренне «переключаться»?
– Нет. Единственное: там я чай с молоком пью, а здесь – с лимоном.
– Чай без молока в Англии не пьют?
– Это очень редкий случай. Все равно как чай без чая (смеется).
Не почувствовать в себе душу невозможно
– Вы давно церковный человек?
– Я в церковь реже хожу, чем надо. Моя бабушка была набожной и брала меня в храм практически с рождения. От отца это скрывали: он был против, хотя и не являлся членом партии. Бабушка говорила, что гулять со мной идет, а сама везла меня в церковь на “Октябрьской”. Мы тогда в Черемушках жили. Так что в раннем детстве это была для меня норма – ходить в церковь.
Потом мы переехали на Речной вокзал, я уже училась в школе. Помню, разговорилась с одной девочкой (мы обе были новенькие) и сказала ей, что в Бога верю. А она оказалась вредная, стала меня потом дразнить: усиленно креститься, что-то изображать, издеваться. Кончилось тем, что она сама сделалась в классе непопулярной, затравить меня ей не удалось. Но это стало для меня уроком.
В одном из очерков я уже вспоминала, как в школе мы разучивали песню «Ленин всегда живой», и мне так надоело, что я громко вздохнула: о, Господи! Наша учительница тут же прекратила играть на пианино, подошла ко мне и сказала: «А Бога нет!». Мне было лет девять. Сейчас так никто из учителей не сделает, наверное.
Потом на какое-то время я перестала думать о Боге. Но дальше уже сама жизнь подводит к этим мыслям. Мне кажется, не почувствовать в себе душу в определенном возрасте невозможно.
– А насколько религиозны люди в Англии?
– Думаю, не очень религиозны. Ну, конечно, празднуют Рождество – у всех всегда очень хороший рождественский обед, всё красиво, дома сверкают иллюминацией. Но... Может быть, так нехорошо говорить, я недолюбливаю современный Кристмас, потому что это очень материальный праздник, это коммерция и сплошные списки: какие кому подарки, сколько продуктов закупить… Настоящее английское Рождество я видела один-единственный раз, когда мы ездили в Рочестер: люди нарядились в костюмы диккенсовских героев и пели на площади перед замком свои Carols (рождественские песнопения. – «Символик»), причем без бумажек – все знали слова! Это производило сильное впечатление: ночь, руины древнего замка, свечи, фонари, воодушевленная толпа, наряженная, как в девятнадцатом веке.
А в Лондоне праздновать Рождество часто считается неполиткорректным, там же большинство [жителей] уже не христиане. На открытках, как правило, пишут просто: Season Greetings («Поздравляем с сезонными праздниками»). С нашими соседями – они коренные англичане – мы обмениваемся традиционными поздравлениями, но в лондонских офисах поздравлять всех подряд с Рождеством уже не принято: там разные национальности, разные религии.
При этом [в Англии] есть замечательные священники, я сталкивалась с несколькими на похоронах. Очень прочувствованно и просто они говорят. К речам своим готовятся заранее, узнают подробности жизни усопшего. И, когда после их слов собравшиеся хором читают «Отче наш», это трогает душу.
Я ходила и в православную церковь, они арендовали раз в месяц помещение у одной англиканской церкви в моём районе. Всё организовывал православный священник- англичанин. Жаль, я постеснялась тогда интервью у него взять: мне кажется, интересная должна быть история.
Я понимаю, почему некоторые англичане переходят в православие. Это живая религия, очень горячая. У протестантов как-то все более прохладно. Я помню, одна англичанка смеялась, увидев греческую женщину, которая с большими трудом и радостью поднималась в монастырь на гору. «Почему православным обязательно надо издеваться над собой, ходить пешком в гору, стоять на коленях?! Это же глупо!».
Церковные колокола у них звонят с помощью механизмов. На самой колокольне звонари не стоят, чтобы барабанные перепонки не повредить. Какой-то у них есть прагматизм, который нас разделяет. Скамьи, подушки, книжечка с молитвами – все комфортно.
– А народ там в церковь ходит?
– Судя по ближайшей к нам церкви (мы живем в типично английском христианском «белом» пригороде), там людно только по большим праздникам или во время похорон и свадеб.
Кстати, церковь наша очень интересная и необычная, я описала еë в сказке [«Тринкет»]. На её стене красуется голова быка, и однажды эту голову украли (говорили, что это были цыгане), потому что она сделана из цветного металла – меди. Потом, когда мы с подругой гуляли около этой церкви, священник с опаской на нас поглядывал: увидел, что иностранки, может, подумал, что опять пришли что-то украсть (смеется).
– А что Вам в англичанах нравится?
– Они тщательно разбираются в своих чувствах и взаимоотношениях, не лезут в чужую душу. Возможно, оттого, что многие ходят к психологам. Мы, русские, когда друг с другом общаемся, иногда начинаем раздражаться – и даже не понимаем, почему. А они всë умеют объяснить и название этому дать: к примеру, подруга пытается вами манипулировать, ваше общение с ней превратилось в toxic friendship. Или знакомый постоянно даëт доброжелательные вроде советы, и ты не понимаешь, почему они тебе неприятны. А англичанин сказал бы: этот знакомый ставит себя выше, его покровительство вас унижает.
У нас чрезмерно заботливого и обо всём переживающего человека никогда не назовут уродом, а у них это именно контролирующий урод, control freak, который хочет подчинить вашу жизнь своим правилам, даже лишает вас права на ошибки. Англичане стоят на страже личной независимости, близко к себе не подпускают. Зато у нас это запросто, так что можно друг друга слегка помять иногда…
– А как они приняли Вас – женщину из России, занимающуюся литературой?
– Мне кажется, с уважением. Книжки мои листают, картинки смотрят (смеется). Может, когда-нибудь и тексты смогут прочитать на своем языке. Мы начинали однажды переводить “Тринкета” с мужем моей подруги (он профессор-психиатр): я в меру своих возможностей переводила на английский, он редактировал, а подруга рисунки делала. Глав семь перевели... Но подобные начинания с моей сказкой случались уже не раз: вроде куда-то идëшь, и вдруг резкая остановка. Не знаю, как это объяснить. Наверное, какой-то смысл в этом есть.
– Сразу по-английски писать не пробовали?
– Я не смогу, это будет просто несерьëзно. Я и с русским-то текстом долго вожусь. Когда у меня всë готово, я снова берусь за переделку, потому что начинаю видеть изъяны. Правда, меня немного утешило, когда я узнала, что даже Джон Леннон очень долго сочинял свои песни. Уж он-то – гений, а, оказывается, вымучивал всë, что писал!
«У вас слишком высокая квалификация»
– Как состоялось Ваше знакомство с «Символик»?
– Литературные произведения, они для автора - как дети, которых надо еще и в люди вывести. Однажды я в очередной раз стала искать, куда бы пристроить свои сказки, и увидела, что «Символик» ищет авторов.
– Для Вас было важно, чтобы издательство было православное?
– Я мечтала, чтобы «Тринкет» издало христианское издательство, потому что только тогда раскрылся бы потенциал книги. Светский издатель сделал бы акцент на приключениях – и все. А здесь ко мне отнеслись с таким вниманием, подобралась замечательная команда, буквально каждый сердце своë вложил и душу: и редактор, и корректор, и художник… Я раньше считала, что с повестью уже всë нормально, но, едва профессионалы взялись за дело, то столько всего «выловили»! Книга издана с любовью, это чувствуется. Когда мне её прислали – даже запах страниц был приятный! (смеется).
– Как складывалась Ваша литературная жизнь после «Тринкета»?
– Я написала несколько небольших сказок для детей и фантастические рассказы для взрослых читателей. Все они - с русскими сюжетами. Например, «Асгарэль» – о том, как один маленький ангел стал переживать за судьбу старухи в доме престарелых. Старший ангел ему говорил: не лезь, она человек, она сама за себя отвечает. А женщина была очень хорошая, и этот маленький ангелочек, рискуя собой, изменил её жизнь. В общем-то, это история моей двоюродной бабушки – добрейшей женщины, жизнь которой сложилась очень печально, близкие отплатили ей неблагодарностью. И я поменяла её судьбу – хотя бы в вымышленной истории. «Асгарэль» был опубликован не раз, а в этом году его взяли в февральский номер литературного журнала «Урал», вместе с рассказом «Ладушки». Мне было очень приятно, что мою прозу оценили в этом литературном «толстяке», известном своими стандартами.
Еще один журнал - “Уральский следопыт” недавно отобрал для публикации мой рассказ “Милорд”. Другие мои вещи можно найти в ежегодных сборниках старейшего в России фестиваля фантастики «Аэлита», последний сборник вышел из типографии буквально на днях...
Когда я хочу написать что-то конъюнктурное, для издания, у меня, как правило, не получается. Зато в свое время меня мотивировали «самиздатовские» конкурсы.
Например, для конкурса издательства «Настя и Никита» я адаптировала историю о слепом с детства британском министре. Она победила, но ее не опубликовали: думаю, им были нужны русская история и русский персонаж.
Конкурс «Нереальная новелла» на том же «Самиздате» собирает сильных авторов, и, хотя я ни разу у них не побеждала, мои рассказы потом успешно расходились в других местах.
Конечно, хочется собрать все свои вещи под одной обложкой. Чтобы и детские сказки оказались вместе, и фантастические рассказы – тоже. Я верю, однажды такое случится.
– Пишете Вы в основном, находясь в Англии?
– Нет, везде. Даже в самолете. В моем мобильнике в memo иногда записываю какие-то наблюдения, чтобы не забыть. Потом переношу это на компьютер - в файл под названием «пустяки». Там много чего набралось... Один знакомый мне сказал: ты всю жизнь будешь писать, это будет гореть в тебе. Наверное, он прав. Хотя мне кажется, у меня очень маленький огонек, и он скорее тлеет (смеется).
– Вы пишете регулярно – или с перерывами?
– С большими перерывами. Бывает, уже собрала сюжет, есть несколько заготовок – характеры, диалоги, сцены, – а вещь не складывается, разваливается. Потом проходит время, и я думаю: и я хотела из этого что-то сделать?! Просто ради того, чтобы «галочку поставить»?.. Да это был бы пустоцвет - ни уму, ни сердцу.
– Говорят: если можешь не писать – не пиши.
– Я так и решила. Я поняла, что нельзя заставлять себя что-то писать только ради того, чтобы книгу издать.
– Писательство требует большого запаса свободного времени, так ведь?
– Мне повезло, что муж меня материально «прикрыл», отпала необходимость выходить на работу. Работать я люблю, но раз представилась возможность…
После того, как меня не взяли в фонд к “филантропу”, было еще предложение – от лондонской фирмы, торговавшей, кажется, каким-то сахаром или патокой. Но, когда люди узнавали, что я журналист, причем по-прежнему активный, блеск в их глазах сразу исчезал. «А вы что, по-прежнему пишете? – Ну, так, немножко. – А о чем? Для какой газеты? – Там-то, о том-то. – Ну хорошо, спасибо, мы с вами свяжемся». И исчезали. Я думала, что не смогу без работы, стала искать какие-то совершенно не подходившие мне по профилю и неинтересные места – работу секретарши и т.д. «Нет, у вас слишком высокая квалификация». После нескольких таких ответов я стала задумываться: когда что-то упорно не дается в руки, то, может быть, оно и не нужно?
Если бы я нашла офисную работу, то не села бы писать. А сейчас чувствую, что благодаря серии случившихся со мной “неудач” приобрела гораздо большее, выполнила какую-то свою главную программу.
