Первое место в номинации «Лучшая поэтическая книга» Открытого конкурса изданий «Просвещение через книгу» в XIX-м конкурсном сезоне присуждено изданию «Муза и молитва» новосибирского поэта и переводчика Юрия Ключникова, которое оказалось для него почти прижизненным. Поэт не дожил до награждения всего нескольких месяцев.
О нём и о его книге мы беседуем с его сыном – главным редактором журнала «Наука и религия» Сергеем Юрьевичем Ключниковым
- Светлая память Юрию Михайловичу. Сергей Юрьевич, можно ли сказать, что судьба вашего отца вобрала в себя все типологические этапы жизни русского поэта в двадцатом веке - некоторое признание при Советской власти, духовные искания, опалу, постоянное несовпадение с «генеральной линией» при точном подспудно знании народных чаяний?
- Вы довольно точно описали типический путь настоящего, но не обласканного судьбою и властями русского поэта.
Советская власть держала некую планку уравнительной поддержки, и если ты идеологически не был врагом тогдашнего режима, то всегда мог рассчитывать на его минимальную поддержку. В случае с моим отцом всё было немного по-другому. Он писал стихи с детства и немного переводил, но его не печатали. После университета он работал журналистом, сельским школьным учителем, завучем, директором школы, потом вернулся в журналистику, делал репортажи и радиопередачи о литературных событиях, поэтах, писал радиопьесы.
Когда Юрий Михайлович учился в Высшей партийной школе в Москве во время «оттепели», он увлекся религиозной и идеалистической философией, потом начал изучать мировые религии Востока и Запада, новейшие духовные учения, и понял, что марксистская философия «не работает», страна находится в кризисе и может развалиться. При этом он никогда не был диссидентом – только сторонником сильного государства. Интеллигент в первом поколении, от народа он себя не отделял, но то, как партийный режим объясняет мир, его не устраивало, и поэтому он стал искать альтернативу.
Отец получал огромное вдохновение от духовной литературы. Он всегда любил не просто читать, но изучать первоисточники мировых религий – Библию, Коран, Дхаммападду, буддизм, труды Лао Цзы и Конфуция, новейшие духовные учения, Рериха. С годами стал всё больше углубляться в православную литературу, Евангелие стало его настольной книгой, постоянно раскрытыми на столе были тома Добротолюбия, книги старца Силуана, жития Сергия Радонежского и Серафима Саровского, «Откровенные рассказы странника своему отцу» и пособия, посвящённые Иисусовой молитве. Он посвящал Иисусовой молитве всё своё свободное от творчества время и старался вносить её в сам процесс создания стиха, рождения поэзии.
- Кто чаще всего неизменно вдохновлял Юрия Михайловича? Не кажется ли вам, что он считал поэзию аналогом всемирного метаязыка более масштабного, чем эсперанто? Иначе нельзя объяснить его иступленные, блаженные, продолжавшиеся до самого последнего дня его долгой жизни занятия переводами.
- Вдохновляли отца несколько вещей – природа, её красота, особенно он любил Горный Алтай. Любимыми авторами были Пушкин, Есенин, Блок, Гумилёв, из зарубежных поэтов и писателей – Данте, Шекспир, Ли Бо, Экзюпери.
Он называл свои переводы знакомством и беседами с великими. Когда он переводил суфийскую поэзию, он с некоторой улыбкой предложил считать всех поэтов членами огромного поэтического ордена по шутливой аналогии с суфийскими орденами и проводил некую аналогию поэтов с дервишами, мол, они такие же неприкаянные странники, непрактичные в земной жизни, сосредоточенные на духовных сферах, на божественной природе слова. Разве Есенин, Мандельштам, Вийон не были такими неприкаянными странниками? Но, говоря о поэтическом ордене, объединяющем всех истинных поэтов мира, он использовал это как метафору, и не вкладывал в это конкретного конфессионального смысла. Он считал, что поэты по-другому видят мир: они порой лучше чувствуют будущее, они напоминают о прекрасном и о милосердии, гуманизме, добре
Переводами последние двадцать лет жизни он на самом деле занялся по нескольким причинам. Во-первых, он ведь написал около 2000 собственных стихотворений, эта цифра сама по себе является огромной и поэту может показаться, что он выполнил миссию, но в данном случае ему захотеться пойти по новому пути, например, пообщаться с классиками. Ведь как поэт мой отец был особенно одинок после ухода крупнейшего московского литературоведа и критика Вадима Валерьяновича Кожинова. В Новосибирске, где он жил и для которого он столько сделал, его перестали печатать в местных литературных журналах. И постепенно поэт понял, что, переводя других, ты вступаешь в диалог с великими, преодолеваешь одиночество и приобщаешься к новым граням истины и красоты, которая им открылась.
Во-вторых, он хотел понять культуру и тайну другого народа, цивилизации и с этой точки зрения ничто выбранное им для перевода не было случайным. Первая книга его французских переводов «Откуда ты приходишь, красота?» была создана потому, что французская литература – это своего рода исток русской литературы. Пушкин считал французов своими учителями. Книга «Караван вечности», содержащая переводы и переложения суфийской поэзии актуальна тем, что ислам и его важнейшая составляющая – суфизм – восходящая религия, и её духовный опыт, отражённый не только в богословии, но и в поэзии, важен для всего человечества. Книга «Поднебесная хризантема: 30 веков китайской поэзии» представляет собой попытку сделать поэтическое осмысление «китайского чуда»: как древние поэтические опыты Лао Цзы, Ли Бо, Ван Вэя и Су Ши помогли Китаю вырваться на передовые рубежи в развитию цивилизации. А переводами сонетов Шекспира и стихами его современников отец занялся не только потому, что эта поэзия прекрасна, но и потому, что хотел понять духовные истоки англосаксонской цивилизации: что помогает им до сих пор управлять миром. То же относится к книге переводов Джона Донна «Растущая любовь: 120 лучших стихотворений» – не Байрон, а Донн считается в Англии вторым после Шекспира поэтом. Индийская поэзия привлекала не только своей красотой и древностью (книга её переводов «Слово Ариаварты» имеет подзаголовок «35 веков индийской поэзии»), но и своей цивилизационной мощью. Книга «Песни тысячелетий: 43 века мировой поэзии», охватившая период от древнейших религиозно-поэтических гимнов Шумера до стихов Радована Караджича, была создана с намерением показать непрерывность поэтической эстафеты.
К этому моменту мой отец ощутил желание переложить всю мировую поэзию, но оставался ещё гигантский остров мировой христианской поэзии, которую Ю. М. Ключников перевёл и переложил в своей последней книге «Муза и молитва: христианская поэзия народов мира».
Что им двигало, когда он поднимал эту огромную ношу? Любовь к поэзии, желание обогатить русскую поэтическую культуру и пересказать по-своему стихи классиков. Он говорил мне, что «когда я перевожу классику, я как будто в гости к кому-то сходил». Похожие чувства испытывали и другие поэты – тот же любимый моим отцом Пастернак («Пока я с Байроном курил, пока я пил с Эдгаром По…»).
- Как бы вы оценили уникальный вклад Юрия Михайловича в русскую поэзию?
- Этот вклад не менее масштабен, чем вклад в отношении переводов. Около 5000 стихотворений – лирические, философские, религиозно-духовные стихи, баллады, поэмы, переводы, среди которых есть и вполне точные, и вольные, и стихи по мотивам, и поэтические подражания, проза, эссеистика, публицистика, мемуары, очерки путешественника, от высокой патетики религиозного чувства до юмора и житейских тем. Если касаться жанровой структуры, в наследии отца можно видеть сатиры, эпиграммы, басни, элегии, гимны, газели, рубаи. Ему случалось обращаться к рыцарской поэзии с её канцонами, сирвентами, пасторелами, альбами. Работая с восточной поэзией, поэт даже сделал небольшое открытие: он увидел, что протосонетная строфа с 14 строками присутствовала в поэзии китайцев и суфиев, причём хронологически её следы можно было заметить гораздо раньше, чем сонетная форма расцвела на Западе. В переводах представлены все континенты (Западная и Восточная Европа, северная и южная Азия, Ближний и Дальний Восток, Северная и Южная Америка). Собственные стихи и очерки Ю. М. Ключникова охватывают большой временной период в жизни страны — от своего довоенного детства до наших дней, от князя Игоря до присоединения Крыма в 2014-м году, в географии – от довоенной Украины до Кузбасса, от Сибири до Москвы и средней полосы, от Кавказа до Горного Алтая. Быть летописцем XX-го века было его главной задачей в осмыслении и событий, и роли тех или иных фигур.
Но подлинная поэзия – это не объёмы, а качество сделанного. Я собрал воедино фамилии тех деятелей литературы и культуры, кто высоко оценивал его творчество, и обнаружил, что это литераторы совершенно разных и нередко противоположных направлений – В. Астафьев, В. Солоухин, В. Кожинов, В. Сидоров, Е. Евтушенко, К. Мяло, Л. Аннинский, В. Курбатов, С. Куняев, В. Лихоносов, А. Проханов, а также множество людей Церкви – А.В. Щипков, отец Владимир (Вигилянский), отец Александр Шаргунов, отец Владимир (Василик).
- Какая интонация им в русскую поэзию привнесена, и какая мысль о свободе?
- Поэзия Юрия Ключникова – бодрого и светлого глубинного исторического оптимизма. В его стихах никогда не было нытья и пораженчества, они всегда дышали жизнелюбием, верой в человека, в Россию, в победу добра и света над злом и тьмой. Суть его творчества очень хорошо выражает название его стихотворенья «Душа моя, поднимем паруса!»
Он всегда сам шёл навстречу трудностям и даже опасностям («жизнь огромная тем интересней, чем грозней и опасней она!») и черпал в преодолении трудностей вдохновение. Мне кажется, нам сейчас не хватает такой глубинной негромкой и неказённой бодрости. Важнейшая грань его наследия – патриотизм, любовь к России, какой бы она ни была, даже если она, как он писал «обидит ненароком, и крепко, и нароком иногда», верность ей до гробовой доски:
Моя царевна–Несмеяна
В моей изменчивой судьбе
Ты мне одна не изменяла
И мой последний вдох – Тебе!
Если говорить о формальных новациях, привнесённых им в русскую поэзию, то они состоят, на мой взгляд, в том, что он дал новый импульс для классической формы и доказал своим творчеством, что она жива и далеко не исчерпала своего потенциала. Поэт отвергает формальный авангардизм, который, по его мнению, вырывает поэта из той естественной поэтической традиции, дарованной ему вместе с языком, историей и культурой. «Вперёд к классике, которая опередила многие современные виды искусства» — так можно выразить его творческий девиз.
Сын Юрия Ключникова - Сергей.
Церемония награждения лауреатов XIX Открытого конкурса изданий «Просвещение через книгу»
Он придаёт большое значение рифме, видя в ней скреп стиха. Например, поразившая Геннадия Иванова рифма «Емеле» и «эмейле») или «элита» — «молитва». Такие полярные созвучия создают нужное для жизни стихотворения энергетическое поле, своего рода электрический ток, позволяющий передавать настроение. Рифма — локомотив стихотворения, но она рождается из стихии чувства и тянет за собой образы. Рифму порождает чувство, а она, в свою очередь, запускает образный ряд.
***
Когда нас самолет закинет
За облака, за плотный дым,
Нам небо станет слишком синим,
А солнце — слишком золотым.
И потому мудрец сказал:
— Пуская вниз земные корни,
Успей за жизнь к высотам горним
Поднять и приучить глаза.
Чтобы приучить глаза смотреть вверх, требуется усилье и воля, и в этом смысле мой отец принадлежит к волевой поэзии, заданной Гумилёвым и Заболоцким с его знаменитым «Не позволяй душе лениться». Для него невыносима и греховна жизнь без внутреннего накала:
Горчит душа.
Но это не тоска
По дню ушедшему
И не разлад с идущим.
Надежды величавая река
Течет, как надо
Всем на свете ждущим.
Давно не жду случайный ручеёк,
Который мне из той реки потрафит.
Так что же на скрещениях дорог
Я потерял?
И что мне душу травит?
На чистый лист своих грядущих лет
Накладывая прошлого лекало,
Не за грехи себя казню я, нет —
За каждый день, прожитый вполнакала.
А ещё это способность к глубинному погружению в предмет или образ, рождаемый в стихах, вплоть до перевоплощения и разговора от имени этого предмета или существа. Речь идёт не просто о взгляде через призму описываемого предмета или героя, но именно о разговоре от его имени. У него есть немало стихотворений-монологов, которые ведут не только люди или живые существа, но и деревья, цветы, ручьи, горы, камни. Поэт разговаривает с ними как древний даос, знающий их тайный язык. Да что говорить, и предметы, сделанные руками человека: тиски, наковальня, дорожные шпалы или корабль — у Ключникова имеют свой голос, произносят монологи и рассказывают свои истории. Это не игра или примеривание масок, а скорее, неистребимая любознательность поэта, которому невероятно интересен мир, окружающий его, со своими глубинами и опасностями: «Жизнь огромная тем интересней, чем грозней и опасней она».
Такой подход делает стихи очень живыми, а взгляд поэта на мир — широким и пластичным. В стихах поэта много света, ярких красок, чистых природных оттенков, природных звуков и запахов, которые иногда сливаются друг с другом в виде своеобразной синестезии: «оглушающе пахнут левкои» или «музыки цветов». И сквозь земную материю строчек и образов почти всегда просвечивают тонкие свечения, отражающие духовные миры, встроенные и в природу, и в человека. В итоге поэт создаёт объемную стихотворную реальность, прикосновение к которой раздвигает внутренние горизонты человека и нацеливает его на работу по преображению себя и совершенствование духа.
Ещё одна особенность лирики поэта – её афористичность, отчеканенность в чёткие одухотворённые короткие формы. Такая форма не является новой, стихи афористического типа есть у Пушкина, Тютчева, Блока, Леонида Мартынова, Юрия Кузнецова, и у целого ряда крупных современных поэтов. Но у Юрия Ключникова концентрация стихотворений этого типа особенно плотная. Сама направленность этих афоризмов, завершающаяся финальной строкой или двумя строками с призывом к действию, сродни молитвенной формуле. Суть афоризма — концентрированная простота, то есть то качество поэзии, к которому всю жизнь стремился Борис Пастернак, чьё творчество Юрий Ключников всегда оценивал чрезвычайно высоко. Поэт обязан приводить к единству фундаментальные противоречия и полюса бытия:
***
Какая награда, блаженство какое,
Когда зажигаешь лампаду покоя!
Она не бездействием сердце наполнит —
Она о полёте и цели напомнит.
О том, что в тебя с Сотворенья навечно
Господь поселил беспокойное нечто.
Покой и полёт — это общий поток,
Попробуй освоить такой парадокс.
Если вернуться к теме свободы, Юрию Михайловичу была очень близка пушкинская философия свободы, выраженная в бессмертном произведении из каменоостровского позднего цикла, где «наше всё» отвечает тогдашним либералам-правозащитникам:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права…
Юрий Михайлович продолжает диалог с Пушкиным о свободе через столетья:
ФАНТАЗИИ НА ТЕМУ ПУШКИНСКОГО СТИХОТВОРЕНИЯ «ИЗ ПИНДЕМОНТИ»
Тоскую по зарытой в грунт речушке
Неглинке, по зеленым берегам,
Где некогда бродил подросток Пушкин,
В ту пору не причисленный к богам.
Тогда нас всех вела по жизни бодрость,
В глазах не рубль светился, но звезда…
Дуэли останавливали подлость,
Где не держала царская узда.
Мечтаю запахнуть медвежью полость
Да тройкой в путь под песню ямщика
Или, когда плетет интриги сволочь,
Нажать на спуск дуэльного курка!
Но не помогут грезы о бомонде,
В цене теперь иной аристократ…
Не стану продолжать «Из Пиндемонти»
Поэтом перечисленных утрат.
Не стану поминать потоки крови,
Цензурный плен, синодик несвобод…
Ничто не беспокоит сердце, кроме
Украденных ничтожеством высот.
От Сахалина и до Петербурга
Угрюм сегодня дух родных полей.
Уставился в них хмурый сивка-бурка,
Понять не может новых королей…
Пусть скачет или пашет наш Пегас,
Плетется даже слабой рысью,
Мне бы
Не потерять из виду наше небо
И чтобы пушкинский светильник не погас.
Из стихотворения, созданного в 2011 году, видно, что поэта интересуют не ущемления внешней свободы («цензурный плен, синодик несвобод»), а украденные царством пошлости высоты духа, которые всегда были любимы Россией.
Вручение главой Издательского совета награды за победу в поэтической номинации XIX Открытого конкурса изданий «Просвещение через книгу»
- Юрий Михайлович был чрезвычайно открытым, простым, дружелюбным, безмерно интересующимся окружающим и окружающими человеком. Не кажется ли вам, что именно всемирная отзывчивость и характеризует русских словесников? Сродни ли они в этом свойстве учёным- исследователям с мировым именем?
- Да, мой отец – это глубоко русский человек и поэт, и его интересовала прежде всего Россия, даже когда он совершал путешествия в другие страны – шесть раз был в Индии и написал о своих путешествиях книгу «Я в Индии искал Россию: странствия по Ариаварте». И вместе с тем его интересовала вся планета и вся мировая история. Это качество присутствовало у ряда русских гениев. Достоевский, говоря о Пушкине назвал это качество «всемирной отзывчивостью». Такими были и Лев Толстой, и Бунин, и Есенин. Думаю, что таким был и Ломоносов, и Менделеев, и Флоренский, и Пётр Капица. Всё познать, изведать, погрузиться в тайну, раскрыть её, и остановиться перед до конца Непознаваемым с глубоким благоговением… Переводческий проект моего отца – ярчайшее проявление всемирной отзывчивости и одновременно противостояние пресловутой «культуре отмены». Они отменяют, а мы присоединяем и превращаем в произведения русской культуры. Всемирная отзывчивость недостижима, если человек не обладает обычной отзывчивость и сердечностью. Мой отец был человеком с большим открытым сердцем, и когда он писал о Шукшине: «Большое сердце как рубаху до дыр последних износив», невольно писал и о себе. В его природе всегда преобладал мотив отдать, поделиться, не рассчитывая ни на какие дивиденды. Он много знал, чувствовал, понимал и щедро делился своим опытом с миром. Чего стоят вечера русской культуры, которые он совершенно бесплатно каждый месяц проводил в течение 25 лет в созданном им «Русском клубе»! Сотни людей смотрели на него как на духовного лидера и авторитета, человека, который всегда может чем-то помочь и что-то объяснить. Даже последние несколько месяцев, когда он был уже во многом прикованным к кровати, он сохранял это свечение и тепло души. Говорю это не из родственных, не всегда объективных причин, а со ссылками на мнение других. Две сиделки, которые готовили ему и помогали передвигаться, признались мне, что после ухода за ним они не хотят работать с кем-либо ещё.
- Произнося словосочетание «духовные искания», люди часто подразумевают нечто поверхностное, а если и образы, то распространённые в массовой культуре. Юрию Михайловичу были знакомы вещи гораздо более глубинные - умная молитва, практики сосредоточения и расслабления, различные медитативные упражнения. Что значили для него духовная гигиена ума и души, как удавалось ему достигать очищенного от всего наносного состояния сознания?
- Отец был светским человеком, но вместе с тем он был очень серьёзным молитвенником. Гигиена ума и души для него была важнейшим занятием, философией жизни. Сам он непрерывно молился последние 40 лет своей жизни и всё время совершенствовался. Молитва давала ему вдохновение в поэзии, она помогала ему выдержать партийное давление, длившееся три года, когда он прошёл через 70 (!) партсобраний, а в отдельных случаях молитва спасала ему жизнь. Так в 1993-м году во время его путешествий по Уралу его укусил энцефалитный клещ. Никакие медицинские службы не работали, и, вернувшись домой, он слёг с высоченной температурой. Как он говорил, черный огонь болезни достиг уже горла и поднимался в мозг. И тогда он сутки, не смыкая глаз стал повторять Иисусову молитву. Через 24 часа температура спала и болезнь ушла, через неделю вернулась уже в ослабленном виде, но он молился еще около полусуток, и болезнь ушла окончательно и без последствий. Именно после испытания он и создал свои главные труды, водил экспедиции в Горный Алтай, поднимаясь в возрасте 70 лет на горы в 3,5 километра высотой.
Молитва помогала ему настроиться на состояние вдохновения, выводила его на темы произведений, помогала преодолеть инерцию. Помимо молитвы, он практиковал трезвение – абсолютную осознанность и самоконтроль, присутствие внимания в каждый момент жизни, и, разумеется, во время молитвы, где он каждое слово произносил про себя вдумчиво, с полным погружением в смысл.
Он не любил искусственных медитаций и всё время сосредоточенно добивался постоянного самоконтроля. Это в конце концов развило в нём большую ясность сознания и в жизни, и в творчестве, что ощущали другие люди. Вадим Кожинов отмечал «ясность поэтической воли, присущей Юрию Михайловичу Ключникову». Литературовед и переводчик-полиглот Станислав Джимбинов отмечал, что в своих французских переводах Ключников прекрасно расшифровывает и проясняет так называемые «темные места» стихотворений, которые не всегда были понятны самим авторам – французам. Молитва раскрыла в нём глубинные творческие ресурсы и высокую работоспособность. Он не знал, что такое лень и надеюсь, что передал это качество и мне.
- Советскую опалу, длившуюся несколько лет, Юрий Михайлович переносил без уныния и раздражения, будучи осуждённым за требование одухотворения партийной политики тогдашних лет, он, известный литератор, спокойно и увлечённо работал в свои зрелые годы грузчиком. Как ему это удалось? Насколько зависит физическая крепость от крепости духовной, и в чём состоит поражающая людей несокрушимость внутренней веры в себя?
- Конечно, физическая крепость и духовная крепость тесно связаны. Мой отец всегда был спортивным и старался поддерживать хорошую физическую форму. В молодости занимался сортом – легкой атлетикой, боксом, лыжами. В зрелом возрасте и до глубокой старости делал часовую зарядку, причём на улице, невзирая на погоду и мог при 40 градусах сибирского холода в течение часа интенсивно тренировать себя. В возрасте 75 лет он отжимался от сугробов сто пятьдесят раз в течение пяти подходов, в 80 лет совершил конную трёхдневную поездку по Терехтинскому хребту. Когда он приходил с улицы румяным, ему было радостно и легко рождать стихи.
Очень полезна с точки зрения физической тренировки была работа грузчиком на хлебозаводе, куда он попал после 50 лет. Однажды, когда его напарники-грузчики, получив аванс, «приняли на грудь» и отключились, мой отец в одиночку разгрузил 40 тонн хлеба. Он делал эту работу с интенсивной молитвой, и считал, что только это и помогло выдержать нагрузку. Сосредоточение на духовных сферах помогло ему справиться с обидами за потерю работы и переключиться на иные регистры. Он считал, что обида – удел слабых и что нужно было рассматривать эти испытания как подарок судьбы.
Справиться же с партийной травлей ему помогло смирение, которое он считал высшей добродетелью и сознательно воспитывал в себе это свойство. У него есть ряд стихов на эту тему и даже поэма, которая так и называется «Смирение». Конечно, многие люди сделали ему немало зла, но в своей 700-страничной книге воспоминаний он ни разу ни о ком не отозвался плохо.
Как у любого из смертных у него были свои недостатки: он был непрактический человек. Последние 25 лет жизни он работал за письменным столом от 12 до 16 часов каждый день. Отсюда огромный объём сделанного.
- За какие же реформистские мнения в отношении социалистической идеологии его осудили?
- Ему в конце 1970-х гг. показалось, что марксизм остановился в своём развитии, что идеологи не используют ранние философские рукописи Маркса о свободном развитии творческого потенциала человека, что закон о единстве и борьбе противоположностей трактуется неправильно – процессами управляет не борьба, а единство, высшая гармония, что партийные философы живут совсем не так, как проповедуют и не готовы не то, что как Сократ выписать свою порцию яды цикуты за истину, а сделать что-то минимальное для страны.
Ещё он был убеждён, что истинное духовное мировоззрение может прийти в Россию через университетскую кафедру и через светские журналы, мол, это подготовит почву для расцвета религиозного сознания.
И, наконец, ему казалось, что наука должна исследовать скрытые ресурсы человека, его связь с природой, с космосом. Он увлекался гелиобилогией Чижевского, учением о ноосфере Вернадского. При этом мой отец был за социализм, который он ценил как учение, развивающее в русском человеке альтруизм и самостояние, волю и как систему, наилучшим образом укрепляющую склонность к самопожертвованию. Однако такой духовный социализм очень напрягал партийных философов и после долгих идеологических дискуссий ему было сказано: «Ты не враг, но наказать тебя надо».
- Какой он видел современную Россию, что принимал в ней, чего принять не мог, и какую Россию он хотел бы видеть? Как относился к началу Специальной военной операции?
- Конечно, многое в современной жизни поэту не нравилось, он не принимал рынок, когда тот поселялся у людей в душах и в человеческих отношениях. С горечью он писал о том, что вступаем в «мир игрушек», что появилось целое поколение компьютерной молодёжи, для которой все серьёзные поиски и смыслы –«щелчок в компьютерном окне», что чиновники равнодушны к судьбам народа. Но взгляд его менялся. Если в конце 90-х он считал, что Россия обескровлена и проиграла, что отразилось в, наверное, самом пессимистическом его стихотворении «Родная земля»:
Век двадцатый тобой
поиграл, словно брошенным мячиком,
мощь и веру твою
в бесполезных сраженьях губя.
А потом два расстриги
в сообществе гарвардских мальчиков
сердце вырвать хотели,
понять не желая тебя.
Как понять, если дух твой
лишь креп в трескотне пулемётной,
но в торговых делах
затрещали все скрепы и швы.
Ты сегодня простёрлась
в пределах своих полумёртвой,
рук не можешь поднять,
оторвать от земли головы.
И лежишь на спине
от Камчатки до Выборга немо,
грезишь прошлым, не видя,
что стало с тобой наяву.
И с великой тоскою
глядишь в беспредельное небо.
Всё уходит под ним,
кроме веры в его синеву.
Но даже в этом, написанном в состоянии отчаяния стихотворении вера в небо сохранялась. Но потом поэтическое настроение Юрия Михайловича стало меняться. В душе воскресла вера:
Пока в апреле лёд ломают реки
И к веткам возвращается листва,
Свидетельствую: в двадцать первом веке
Русь возродится с чистого листа.
Пока с деревьев опадают кроны
И Обь впадает в Обскую губу,
Свидетельствую: никакие джоны
Не затемнят Иванову судьбу.
Пока глаза поэта над стихами
Склоняются хоть где-то в тишине,
Свидетельствую: вселенское дыханье
не сдует нас под ноги сатане.
И вот одно из итоговых стихотворений книги «Душа моя, поднимем паруса!»:
ЗАКЛИНАНИЕ
Живу ожиданием нового взлёта
Усталого лебедя – нашей Руси.
Живу возрожденьем её из болота,
Живу возвращеньем законной оси.
За тысячелетье такая трясина
Связала впервые страну по рукам.
Не сдайся, Россия!
Воскресни, Россия!
Не дай затоптать себя в землю врагам!
Он хотел видеть Россию сильной, суверенной и одухотворённой, чтобы она любила искусству, классику («Где про Пушкина помнят, Рахманинов слышен и Моцарт…»), считал, что западная демократия совершенно не подходит России, призывал не бояться строгости в государстве: «Пусть вернётся сурового времени дух» и что «все напасти России с Запада, так устроена роза ветров».
Что касается Специальной военной операции, то он, родившийся в городке Сумской области Лебедине и навсегда покинувший родную землю в 1941-м году (немцы входили в Харьков с одной стороны, а он с родителями уезжали из другой части города), эвакуированный в Сибирь, поддерживал все шаги России ещё с 2014 года в стихах и в статьях (его статья об Украине даже получила специальный приз от журнала «Наш современник»):
Русские идут!
Глаза закрою —вижу, как Луганска
Горят глаза, как не сгибается Донецк…
Ну сколько можно Родине пугаться,
Что скажет ей Европа наконец!
Мы —русские, а русские не делят
Ни прав, ни выгод, ни чужой земли.
Не переводят кровные потери
Ни в доллары, ни в евро, ни в рубли.
Нам всё равно, широкий или узкий
Глаз у кого-то,
Был бы непохож
На прорезь для монеты.
Слово «русский»
Для нас не плоть, тем более не нож.
Не ново слышать: русский украинец,
Но в Судный час и неба, и полей
Есть русский немец, чех, француз, кубинец,
Есть русский африканец и еврей.
Идут на счёт последние недели
Для тех, кто поклоняется тельцу.
Как нас Отец между собой не делит,
Так мы верны Небесному Отцу.
Приходит время подлинной России,
Включил свои часы Последний Суд.
Бог пребывает в правде, а не в силе.
Смотри и слушай —
Русские идут!
- Как многие русские люди, после духовных исканий на Востоке (география Сибири располагала), Юрий Михайлович пришёл к Православию, и был этим счастлив, поскольку знал, что счастье даётся лишь трудом. Кому из великих русских святых он чаще всего молитвенно обращался, какие их подвиги восхищали его?
- Прежде всего, Сергий Радонежский, икона которого стояла у него на столе и которому он посвятил немало прекрасных строк. Он считал, что Сергий повлиял на формирование характера русской нации и государственности духовным участием в Куликовской битве. Ему были очень близки Серафим Саровский (его восхищал подвиг святого, связанный с долгим стоянием на камне), Иоанн Кронштадтский. Из современных священников он выделял Иоанна Ладожского, на смерть которого он откликнулся стихотворением. С удовольствием читал книгу отца Тихона Шевкунова «Несвятые святые», слушал проповеди и беседы Осипова по каналу «Спас».
- Кого в современной поэзии Юрий Михайлович особенно выделял, и из ровесников, и из более юного поколения?
- Отцу нравились поэты «кожиновского» круга – Кузнецов, Прасолов, Передреев, Решетов, Куняев, Соколов, Курдаков. Особенно близок ему был Николай Рубцов, он его часто перечитывал. Из современных московских и российских поэтов он ценил стихи Бориса Сиротина, с которым переписывался, Николая Зиновьева, Геннадия Иванова, Виктора Кирюшина, Александр Сенкевича. Из сибирских поэтов его поколения и чуть старше он выделял Елизавету Стюарт, Юрия Гордиенко, Василия Фёдорова, Александра Кухно, Александра Денисенко, Николая Шипилова. Совсем молодых он не очень хорошо знал, хотя всё время просил меня найти и переслать ему какие-то новые стихи. Тепло отзывался о Ваших стихах и стихах Алексея Шорохова. Из переводчиков ценил Владимира Левика, Владимира Микушевича, Григория Кружкова, Анатолия Гелескула. Из прозаиков очень ценил Астафьева, Распутина, Бондарева, Проханова, Лихоносова. Из критиков – Кожинова, Бондаренко, Аннинского.
- Как происходила работа Юрия Михайловича над последней прижизненной книгой «Муза и молитва», отмеченной Открытым конкурсом изданий «Просвещение через книгу»? Верно ли, что она длилась не одно десятилетие, и каково ее послание всем нам?
- К этой книге передов христианской поэзии народов мира мой отец шёл всю жизнь. Он тщательно готовился и набирался опыта, в том числе и духовного, через погружение в другие культуры и традиции. Некоторые говорили – зачем такой кружной путь, начал бы как православный человек сразу с переводов православно-христианской поэзии и этим бы ограничился. Но тут был совсем иной настрой – он хотел переложить всю мировую поэзию, насколько хватит сил и делал это вовсе не ради установления каких-либо рекордов, а для понимания истины. Если бы он сразу начал с христианской темы, он едва ли вернулся бы к нехристианским стихам, а вот после суфиев, индийцев, китайцев возврат к христианству куда более закономерен.
Но переводы европейской, исламской, индийской, китайской поэзии в его исполнении, это отнюдь не слепые блуждания и метания или примеривание поэтических масок, как делал тот же Бальмонт. Юрию Михайловичу с самого начала всё было ясно, и приоритеты, и духовный уровень поэтов каждой традиции и конфессии. Даже когда почти полвека назад он начал интересоваться вопросами религии и духа и проходил через изучение восточной мысли, он говорил своим друзьям и тогдашним единомышленникам, что без Христа Сергия Радонежского и Серафима Саровского прикасаться к Востоку в лучшем случае бесполезно, и плавно разошёлся с теми, кто думал по-другому. Он ведь и переводил мировую поэзию с христианских позиций, имея русский взгляд на вещи. Это очень точно заметил протодьякон Владимир Василик, полиглот, который писал предисловие к книге «Песни тысячелетий», где были переводы и переложения шумерских, вавилонских и древнеегипетских стихотворений: «Юрий Михайлович стремится христианизировать эту поэзию».
В 2021-м году он заново отредактировал и собрал в одну книгу «В поисках Рая» все свои русские стихи православной направленности. Одно из них:
ПАСХА
Смерть в этот день сменило чудо веры:
Отец сошёл к недвижному Ему.
И откатился камень от пещеры,
И хлынул Свет в могильную тюрьму.
Он встал, Он вышел к нам, не оглянулся
На тёмный вход в последний скорбный дом.
И смертный мир стеной за Ним замкнулся,
Бессмертный вспыхнул в нимбе золотом.
И шар земной стал для Него жилищем
В любой душе и в хижине любой,
И сделалась спасительною пищей
Для нас его незримая любовь.
Увы, мы эту пищу отложили
На многие столетия.
Отцу Небесному молились, но служили
Всё той же смерти, суете, тельцу.
Невидимый, Он ходит между нами,
Пытливо смотрит в каждые глаза:
Когда же в них зажжётся это Пламя,
Что движет Землю, Жизнь и Небеса?
Последние два-три года мой отец сосредоточился на этой теме полностью и сознательно шёл к Церкви и Православию. А зачем понадобились стихи других конфессий – католиков, протестантов, коптов, армян, англикан? Ю.М. Ключников объясняет свою позицию и стихами, и прозой. В стихотворении–эпиграфе к книге он пишет:
Я, признаюсь, хотел, чтобы строк этих светлых примеры
Помогли нам узреть сквозь потоки суждений и слов,
Что стихи, чей исток – Православия чистая вера,
Были ближе к Христу, ем творенья иных куполов.
Те, кто будут читать эту книгу внимательно, увидят на самом материале, что православная поэзия, по форме вполне сопоставимая со стихами других конфессий по духу ближе к древнему учению Христа с его простотой, безыскусностью и глубиной. Но и одновременно отцу хотелось собрать все христианские стихи под одним переплётом, чтобы те, кто будут изучать это глубоко, имели реальную антологию, которая поможет людям думать по-русски и чтить возможности русского языка, на котором можно переводить стихи о Боге. Послание, которое нам оставил поэт этой книгой, наверное, лучше всего запечатлено в последнем четверостишье эпиграфа, предваряющего сроки самих святых поэтов:
Пусть на русском и в рифму звучат их слова золотые,
Пусть запомнится подвиг их душ, обращённых к Христу,
Чтобы наши сердца наполняли заветы простые –
В Небо чаще смотреть и творить на земле красоту.
Я знаю, что отец был бы счастлив получить отличие конкурса «Просвещение через книгу». Будем верить, что он и на небе знает об этом посмертном награждении и сорадуется вместе с нами.
Беседовал Сергей Арутюнов
