Поколению, которое пришло в мир в Советском Союзе в 1950-1960-х годы, в середине жизни досталась нелёгкая ноша: войти в эпоху перемен, разрушивших огромное пространство родной страны, расколовших её, взмутивших отравой неприязни взаимную терпимость многонационального разнообразия, распыливших целые роды, поправших труды и память предков. Ушёл былой идеологический, экономический, трудовой, социальный, бытовой, нравственный уклад. Привычная триада «мир, труд, май» сменилась «чёрным октябрём», ознаменованным расстрелом парламента, локальными конфликтами, торгашеским духом, безработицей-безденежьем и кредитным рабством. То, что грядёт впереди, оптимизма не вызывает: историческая перспектива страны неясна, неопределённость судьбы детей тревожит...
Писатель Василий Киляков – именно из этого поколения.
Известен он читающей публике, прежде всего, как прекрасный прозаик, создатель повестей и рассказов, опубликованных в журнальной периодике и собранных в книгу «Посылка из Америки». Узнаваем как автор, который с болью пишет о гибнущей русской деревне, о тоске городского человека по распадающемуся крестьянскому обиходу и уходящим в небытие родовым корням, об утрате современником нравственных ориентиров. Привлекают внимание читателя и содержательные, полные точных наблюдений и зрелых умозаключений киляковские эссе, литературно-критические работы, лично окрашенные «Записки пожившего человека» – свидетельства эпохи.
Острота мировосприятия, неравнодушие к народным бедам, умение увидеть, понять самое важное и из случайных, на первый взгляд, деталей создать достоверный и западающий в душу образ – вот что характерно для творчества писателя. За воплощёнными им художественными явлениями всегда стоит личность автора – и она по-христиански милосердна, внутренне чиста и добра. Именно эти особенности творческого характера обусловили то, что самое сокровенное, не до конца высказанное, дорогое – доверено Киляковым лирической стихии.
В его поэтическую книгу «От истока к устью» вошли избранные стихотворения разных лет. Три её раздела – «По дороге неторной, ковыльной», «Неповторимое», «Дар и Вечность» – соответствуют хронологии жизненных событий автора лишь отчасти. Каждый из разделов оказывается напоён своими тематическими источниками. Первый – впечатлениями странствий по «поселенью вольному – России», детскими воспоминаниями, благодарным ощущением «бытийности – в теле», полном сил, новизной встреч и поисками своего места в мире. Но в таком раздольном, многокрасочном живом окоёме уже настигает лирического героя тоска по подлинности и ранняя усталость: раздражают дураки и дороги, мучает предательство и боль утрат, тяготит бессмысленность усилий и конечность человеческой жизни. Он, обретая в родном доме «чувство одиночества и Бога», понимает, что впереди ждёт путь иной, который, скорее всего, окажется нелёгок и призовёт к действию «по ту сторону собственных сил».
Фигура лирического героя привлекательна: он не боится брать на себя ответственность за принимаемые решения, готов к взаимодействию с миром и даже к упрямому противостоянию ему. Но прежде необходимо сосредоточиться на главном, сблизить духовные горизонты, проявить и уточнить пока ещё размытые собственные внутренние очертания. Через ошибки, падения и потери придёт желание «стяжать дух мирен», потребность определить свои сердечные скрепы и точки опоры в земном бытии, воспитать в себе умение молиться и дарить радость другим. Только так обретается «душа, что теплее воска».
Этот выбор всегда индивидуален, неповторим, рождён уникальным опытом. И личные обретения – любовь к жене, нежное и бережное отношение к детям – дадут силы продолжать движение в самых трудных обстоятельствах. Таким смыслом наполнены стремительные, изменчивые воды второго раздела книги, названного «Неповторимое».
Имя третьего – «Дар и Вечность» – говорит само за себя. Здесь поэт – свидетель времени, поднимающий, возвышающий душу над суетой мира, оценивающий и собственные поступки, и происходящее на земле с точки зрения христианина, чья жизнь устремлена в Небеса. В материальном мире, следуя законам земного притяжения, река прокладывает русло от истока к устью сверху вниз, от возвышенности спускаясь в долину, вбирая притоки, становясь более полноводной, спокойной – до той поры, пока не сольётся с морским простором. Но путь духовной реки – а именно он определяет интонацию поэтической книги Василия Килякова – парадоксально направлен снизу – вверх и стремится к той дальней высокой линии горизонта, которая может лишь чудиться, угадываться в самом начале. Но именно с нею, в конце концов, и сливается он в своей наполненности зрелым чувством, пережитым опытом, главным смыслом земного бытия. Не с раздольной ширью водной глади, не с мерным звуком океанской волны – а с величием непостижимого Творца видимого и невидимого мира.
Уже в первом разделе намечен этот «вертикальный вектор» осознающей себя души героя. Когда, вглядываясь в ночную тьму, он ощущает необъятность бездны, с которой оказывается лицом к лицу:
А там, в мирах иных полей
так мрачно облака теснятся,
что хочется к земле прижаться,
как в детстве – к матери своей.
Когда недоумённо вопрошает: «О каком-таком мире – и здесь, и нигде – твоё сердце мечтает, мечтает?..». Когда в момент сосредоточенного погружения в чтение, в область подлинного литературного слова – вдруг чувствует, «как от туч ледяная луна – душа освобождается от тела».
Когда доверительно и просто признаётся «тёзке-васильку»: «Как ты, я в землю врос навеки, а тянет – к Небесам».
И, наконец, когда оказывается готов к выходу из зоны душевного равновесия, которая ассоциируется у автора с миром детства и юности, с «берёзовой рощей заречья»:
Не вернусь я сюда,
я уйду по дороге неторной, ковыльной –
в Небеса,
где смиренье, любовь
и печаль.
Подлинная поэзия всегда связана с потаённой жизнью сердца, она одновременно и созерцательна, и самоуглублённа. Но приходят смутные времена – и знакомый с детства мир прощается с гармонией тишины и покоя. И оказывается, что душа поэта мучительно зависима от приходящих извне образов, от грядущих новшеств и уязвима перед сторонними воздействиями: она трепещет в потоке событий, как обнажённый нерв, если творческий человек честен перед своим даром. И, видя крушение многих человеческих судеб в переломные моменты истории, остро ощущая скоротечность жизни, её хрупкость под напором наступающего хаоса, поэт вопиет о милосердии, как библейский Иов. И не перестаёт вопрошать – и себя самого, и вечные Небеса – об Истине, о смысле свершающихся потрясений, даже по ту сторону собственных сил...
* * *
Кричит испуганная птица.
Ночь распахнулась, как крыло,
и на уснувшее село
холодный лунный свет ложится.
Я, очарованный луной,
смотрю на дальнее светило.
И вдруг очнулся: что за сила!
И что за бездна надо мной!
А там, в мирах иных полей
так мрачно облака теснятся,
что хочется к земле прижаться,
как в детстве – к матери своей.
НОЧНОЕ
Река дышала, словно вечность.
Звенели жабы до утра,
ругая жизни быстротечность
и пламя моего костра.
Река плескала и дремала,
и девки пели на току...
Семья лосей переплывала
в восходе плоскую Оку.
Лось плыл и шевелил ноздрями,
хрипел, костра глотая дым,
и даже звёзды егерями
застыли, улыбаясь им.
Потом на берег первозданный
все выбрались –
и затрубил
сохатый дико и гортанно
в избытке грозных, дерзких сил.
* * *
На сеновале поселился я
и здесь живу на свежем, душном сене.
Корова да баран – вот вся моя семья,
а вместо тюфячка – котомка на полене...
Раскосый взгляд двух щелей надо мной –
в них Неба вечность...
Всё замкнулось.
Дождём холодным и весной
душа, как пашня к семени, проснулась.
И жизнь сама – как яблоневый сад:
вчера прозрачен, завтра – бел и розов...
Дед трёт виски и курит самосад.
И курица клюёт, гребёт в навозе...
А бабка Поля гонит самогон,
над вешним садом – чад от барды,
и на крыльце играют в карты
мальчишки, как гусары: на патрон!
ВСЁ ЖИВОЕ
Дождь пробежал – грибной, нечастый.
Играет пескарями брод,
и, как овец печальный пастырь,
пасёт три тучи небосвод...
Я в лес нырнул, я стал невидим – зелень!
Кромсает небо пахарь-самолёт...
Встаёт заря – как петушиный гребень,
и самолёт – как клюв, её клюёт!
ПАМЯТНЫЙ ПОКОС
Извечной грусти полон зов кукушки,
и шапки пламени, и писк ольхи в костре,
и кислый квас из оловянной кружки,
и дальний окрик дружных косарей...
Как в этой зорьке ветрено и зябко!
Всё больше дел, всё меньше – сил и слов.
И долгий-долгий взгляд кухарки с тряпкой,
и сладкий пар вскипающих котлов...
Совхозные за речкою покосы,
и жеребёнка с маткой росный бег...
Кухарка – девочка.
Мы счастливы и босы.
И долог день,
как век.
* * *
Как хорошо в горячий летний день,
пережидая полдень косовицы,
у старых ив найти густую тень
и на траву устало опуститься.
Зной безнадёжно ровен и глубок,
но тем отрадней из прохладной чащи
смотреть на зыбкий марева поток,
текучим хрусталём кипящий.
Кузнечиков песчаный звон
то скупо-сух,
то так прозрачно-тонок...
И в небе, кажется, поёт не жаворо́нок,
а летний зной поёт.
И клонит в сон...
* * *
Край корявый мой, край мой древний,
где в дождях – паутины грибниц...
Я хотел бы уехать в деревню,
я устал от людей и больниц.
Чтоб опять мне по горло – туманы,
чтобы небо – лазурь со стекла,
чтобы бойкий петух горланил,
и заря на ладонь легла.
Чтобы в лодке рыбачьей – течи,
чтобы реку туман ласкал...
Что ж ещё в этой жизни беречь нам,
как не запах ржаного куска?
Налетай, огольцы и плотвицы!..
Мякиш я разомну-раскрошу,
родниковой святой водицы
вместе с солнцем черпнуть поспешу.
* * *
Вновь сирень плеснула в подоконник,
вновь я жить хочу!
Под луной широк и светел конник –
хоть на нём ночуй.
Хоть ложись к окну – мечтай на звёзды,
по-мальчишьи, в дым...
Ветер пьёт сиреневые гроздья,
трогает гряды.
Тихо входит в душу ужас бездны:
«Беспределен мир?!»
Небо надо мною – омут звездный
с чернотою дыр!..
Крест иконным ликам – от порога!
Дома как в гостях:
чувство одиночества и Бога...
И вселенский страх!
* * *
Ночь! Такая звезды́нь – не до сна!
Тёплый ветер углей не потушит...
И сиреневая тишина
бездной Божьей упала в душу.
Догорает дорожный постой,
захрапев, стригунок встрепенулся...
Тонкий месяц над рыжей рекой,
как ребёнок, во сне потянулся.
* * *
Я бы век промолчал здесь,
в берёзовой роще заречья:
словно вновь я вернулся на землю,
как будто бы жил уже здесь...
Всё по-новому ясно,
и понятнее – всё человечье,
и теплее молитва,
и святая – любовь, а не месть.
Песню льёт жаворонок,
и пробуют голос кукушки...
Сколько здесь я дышу?
Полчаса? Или час?
Или день? Или век?
И берёз золотые, с поклоном, верхушки
протянулись к небесной,
бездонной для всех синеве.
Как случилось,
что жизнь прокатилась бесследно, не пыльно?..
Слишком рано, так рано в туманы окуталась даль!
Не вернусь я сюда,
я уйду по дороге неторной, ковыльной –
в Небеса,
где смиренье, любовь
и печаль.
Материал подготовила Римма Лютая
