В 2022 году в Издательстве ПСТГУ была опубликована коллективная монография «Понятие первенства. Истоки и контексты». В монографии авторы раскрывают античные корни понятия и описывают его бытование в последующих эпохах, уделяя особенное внимание церковным дискуссиям вокруг темы первенства.
О том, что сподвигло авторов на проведение этого исследования, об актуальности проблемы понимания первенства в современной церковной действительности, а также о научных планах авторов монографии ведущие подкаста «Флорилегий» диакон Евгений Лютько и Вячеслав Ячменик побеседовали с одним из авторов — священником Павлом Ермиловым
— Отец Павел, во введении Вы пишете, что работа была начата давно — в 2015 году, а также, что вы с коллегами не хотели спешить с публикацией и выводами, но появились какие-то причины, которые побудили вас издать ее сейчас. Речь идет именно о монографии «Понятие первенства»? Это она результат семилетней работы и некий промежуточный итог на пути к чему-то более фундаментальному?
— Совершенно верно, мы не хотели публиковаться так рано. Вышедшая книга содержит промежуточные наблюдения, но при всей промежуточности она подводит итог семилетнему периоду осмысления нами проблематики первенства, то есть это итог довольно длительной работы.
Сама идея большой книги о первенстве действительно возникла в 2015 году или даже чуть раньше, но к 2015 году такая книга была уже продумана, и дальше мы только прорабатывали те или иные части намеченной монографии. Могу сказать, что от этого плана мы все еще не отказались и, даст Бог, надеемся довести его до завершения — итогом должна стать большая обзорная работа по становлению и развитию проблематики первенства на всем двухтысячелетнем этапе церковной истории.
— В каком объеме изданная сейчас работа отражает первоначальный план?
— В очень малой части. У этой работы была своя цель: мы постарались в этой книге заявить основные идеи, предложить новый взгляд, новый подход к теме первенства, при этом не системно, а лишь выборочно обозначив самые важные, с нашей точки зрения, подходы и вехи. Собственно, основная идея выражена в названии книги — «истоки и контексты». Мы с коллегами показали контексты, которые стоит учитывать для лучшего понимания проблемы первенства.
— Интересно, почему в это время Вы решили обратиться к этой тематике? Сейчас мы видим разные пертурбации в мировом православии.
— Сейчас интерес к теме понятен, но книга, как я уже сказал, задумывалась в 2015 году, а первые публикации по теме первенства вышли у нас еще раньше — в 2014-м. История обращения к этому вопросу давняя: все началось с обсуждения проблематики первенства в стенах нашего университета в связи с обсуждением Равеннского документа. В феврале 2008 года было достопамятное для многих коллег заседание, на котором выступали протоиерей Валентин Асмус, протоиерей Димитрий Пашков, зачитывались некоторые подготовительные документы. На том заседании присутствовал Игорь Сергеевич Чичуров, который потом поделился с нами своими впечатлениями. То обсуждение, наверное, впервые побудило нас задуматься над этими проблемами. Но истоком этого интереса, конечно, стал Равеннский документ «Экклезиологические и канонические последствия сакраментальной природы Церкви: церковное единство, соборность и власть».
— Расскажите подробнее, что это за текст.
— Это достаточно проблемный документ 2007 года, который был принят международной комиссией по православно-католическому богословскому диалогу. Русская Церковь воздержалась от участия в обсуждении и подписании этого документа. Очень хорошо помню свое недоумение после знакомства с его текстом. Я совсем еще не разбирался в теме, но помню, что меня очень смутил этот текст, оставивший множество недоумений.
Мы потом обсуждали с коллегами и друзьями этот документ — у всех он вызвал какое-то странное чувство. Нам тогда очень захотелось разобраться, почему столь уважаемые люди, представители не только католической Церкви, но и православной, могут ставить свои подписи, то есть знак одобрения, под таким сомнительным текстом. С того времени мы стали интересоваться этой проблематикой, смотреть разные источники, читать исследования. Наш интерес в конце концов привел к запуску постоянного семинара, который первое время действовал на базе исторического факультета МГУ. Потом семинар с участием тех же людей на какое-то время стал «странствующим»: мы собирались в разных местах. Постепенно в рамках семинара стали появляться публикации, и в конце концов он «врос» в нашу лабораторию в качестве одной из секций.
Я сам этой темой начал заниматься после завершения диссертации, в 2011 году, так что за этой монографией стоит уже больше 10 лет анализа, размышлений, рассуждений над этой спорной проблематикой.
— Что именно смутило и заставило задуматься в Равеннском документе, ставшем триггером вашего интереса к теме?
— Основная идея Равеннского документа состоит в том, что институты первенства и синодальности пронизывают все уровни церковной структуры. В нем впервые на уровне официального документа констатируется существование трех уровней Церкви — местного, регионального и вселенского/универсального, а также заявляется, что на всех трех этих уровнях существуют институты синодальности и первенства. Для нас — тех, кто занимались тогда историей Церкви и догматическим богословием, – это звучало как какое-то новаторство. Нам было это непонятно, нас такому не учили, в книгах, которые мы читали, мы такого не видели и в текстах, которыми занимались, такого не наблюдали. А тут вдруг крупное сообщество богословов заявляет, что есть такая модель. Нам, конечно, захотелось разобраться, действительно ли это так и что это за институты синодальности и первенства на всех трех уровнях.
— Эта модель, описанная в Равеннском документе, кажется занимательной: по крайней мере, на первый взгляд, церковные организации с этой трехступенчатой структурой описываются здесь как какие-то транснациональные корпорации. Как бы Вы характеризовали тенденции, которые привели к возникновению такого взгляда на Церковь?
— Вообще, соотнесение церковной структуры и церковного устройства с государственными моделями или моделями организации светских коллективов — это довольно давнее упражнение. Оно уходит вглубь на столетия — по меньшей мере, ко времени Фомы Аквинского, эпохе концилиаризма, антиконциаризму и текстам периода Реформации, вплоть до XIX–XX века. Сопоставление политических и церковных моделей, гражданских и церковных сообществ — вполне продуктивный способ описания или осмысления церковной структуры, выявления взаимовлияния между моделями или каких-то общих закономерностей. Это вполне привычный инструмент работы в области экклезиологии, некий способ увидеть то, что не видно иначе. Но этот подход всегда оставляет какое-то сомнение, потому что слова Господа Иисуса Христа «Между вами да не будет так» (Мф. 20:26), как у царей и князей языческих, ослабляют попытки использования этих моделей и ограничивают нас в применении подобной логики.
Так что привлечение политических моделей к разговору о Церкви совершенно уместно и логично, но именно как соотнесение и попытка что-то увидеть, что-то сформулировать, что можно потом использовать в рамках экклезиологии. В этом нет ничего странного, ничего пугающего нас. Это перспективное и полезное упражнение, но, применяя его, нам нужно оставаться в каких-то скромных границах, помня, что Церковь не от мира сего и в ней действуют другие законы, иные закономерности.
Если вернуться к Равеннскому документу, то, мне кажется, в нем прослеживается другая идея — желание показать идущие из глубин самой церковной природы закономерности в устройстве Церкви. В этом есть позитивный посыл, который нам очень симпатичен, но напрашивается вопрос, насколько верно то, что институты первенства и соборности действительно соответствуют природе Церкви и укоренены в самых глубинных, метафизических основаниях церковного устройства, уходящих в сферу трансцендентного, в сферу божественного? Это как раз одна из тем, которые затрагиваются в нашей книге.
— В вашей монографии используется интересный исследовательский подход: в заглавии стоит понятие первенства и некоторые части книги написаны в жанре истории понятий. Очень интересно, куда вас завела история этого понятия, что вы считаете его истоком?
— Один из стимулов к написанию этой книги и одна из идей, которую мы очень хотели озвучить, состоит в необходимости поиска истоков понятия первенства. Нам казалось, что в современных дискуссиях и высказываниях по теме первенства в Церкви очень не хватает исследовательского интереса к тому, откуда взялось понятие первенства и каким путем оно вошло в церковный лексикон.
Как правило, авторы, которые занимаются этим вопросом, возводят понятие первенства к новозаветной традиции и очень просто решают поставленный вопрос: говорят, что первенство упоминается в Новом Завете и оттуда естественным путем перешло в богословие, в устройство Церкви и в христианские тексты.
Мы тоже задавались много лет вопросом — откуда это понятие? Начали разбирать источники и спонтанно обнаружили присутствие понятия первенства в интересующем нас значении во внецерковной сфере, причем еще в дохристианскую эпоху. Уже там существовали развитые институты первенства и само понятие активно использовалось, причем в похожих контекстах, в тех же ситуациях, в которых мы видим употребление этого понятия в дальнейшем, уже в христианской истории. Нам показалось это очень интересным.
Более того, наряду с использованием этого понятия в христианских текстах христианскими авторами, оно продолжало жить своей историей, своей логикой во внехристианском контексте. Вспоминаются, например, письма блаженного Августина, в одном из которых он упоминает первенствующих лиц города — «декурионов и принципалов», шествующих во главе торжественных процессий в честь языческих божеств. Августин четко противопоставляет то, чем он живет, то, что ему дорого, и этих людей, которые хранят свои традиции, — но как сотни лет назад они маршировали в свои праздники, так продолжают маршировать и дальше, хотя за окном уже совсем другая эпоха.
Выделение первенствующих лиц в общественной иерархии продолжало осуществляться и в рамках христианской империи на протяжении довольно долгого времени. Мы, например, с большим удивлением узнали, что представительные институты гражданских соборов, в которых участвовали первые лица городов, совершенно спокойно дожили до V века и что и в V веке они продолжали собираться и решать гражданские вопросы городского и регионального значения. Конечно, все это постепенно очищалось от ритуальной стороны — от отправления императорского культа и вообще всей культовой сферы, но институты первенства продолжали спокойно существовать.
Мы, как мне кажется, недооцениваем значение этих институтов и масштабы их возможностей. Ведь это были самые что ни на есть стихийные, исторически укорененные гражданские общественные институты, влияние которых было чрезвычайно велико. Например, именно городские советы и лидирующие горожане участвовали в избрании и низложении епископов, а также в решении других вопросов, непосредственным образом входящих в сферу интересов Церкви. Мы обычно даже не думаем на эту тему. В ходе своего исследования мы не только проследили функционирование институтов первенства вне церковной среды, но увидели гораздо больше, чем ожидали, а именно очевидный факт взаимовлияния систем церковного и гражданского представительства.
— Правильно понимаю, что 34-е апостольское правило просто встраивается в политическую логику?
— 34-е апостольское правило — уникальный текст, ключевой для нашей темы, так как это единственный канонический памятник, в котором присутствует слово с корнем «первый». Там, конечно, нет слова «первенство», но есть понятие «первый», применяемое по отношению к христианским епископам. Правило говорит, что епископы каждого региона (в этом тексте используется архаичное понятие «этнос») должны знать первого среди них и почитать его как главу. Дальше описываются взаимоотношения между епископами и говорится, что если эти взаимоотношения будут такими, как они сформулированы, то в таком случае будет «согласие» и прославится Бог — Отец, Сын и Святой Дух.
В рамках нашей части монографии мы с моим коллегой и соавтором предложили определенную гипотезу, интерпретацию этого правила и попытку его контекстуализации. При всем значении, которое это правило имеет в современных дискуссиях, оно считается не подлежащим исторической интерпретации — нередко приходится слышать мнение, что восстановить историю его происхождения очень затруднительно, корни его непонятны. Нам тоже, когда мы думали над этим правилом, оно не казалось таким уж очевидным. Тем не менее, перед нами стояла задача — реконструировать, но только не историю этого правила, а исторический контекст его появления. И вот когда мы осознали этот контекст, то вдруг — это было, знаете, как «эврика», некое озарение — в какой-то момент мы поняли, что 34-е правило вдруг становится понятным. Стало понятным, почему там употребляются именно такие слова, а не другие, как из одного следует другое. Это стало побочным эффектом наших исследований, но, так как нам нужен был определенный фокус, к которому можно было бы возводить наше рассуждение, мы выбрали 34-е правило в качестве опорной точки — для того, чтобы показать, что можно увидеть благодаря реконструированному нами контексту. Во вводной части нашей отдельной главы мы постарались показать то значение, которое этому правилу придается в современных экклезиологических построениях и в современном богословии.
Сам по себе этот текст важный, но мне кажется, что ему усваивается гипертрофированное место: его называют «краеугольным камнем богословия первенства» и выводят из него гораздо больше, чем есть в самом тексте, то есть воспринимают его как некую парадигму, продуманную и совершенную экклезиологическую модель, которую можно экстраполировать на разные уровни жизни Церкви: на местный, региональный и даже универсальный. С опорой на интерпретацию этого правила формулируются серьезные экклезиологические концепции. Мы попытались несколько понизить значение этого текста и показать, что при том понимании, которое мы предлагаем, он не может иметь в экклезиологии и вообще в богословии Церкви того значения, которое ему сейчас придают. Нам кажется, что этот текст можно рассматривать как свидетельство промежуточного этапа церковного правотворчества, как текст, где христианские авторы еще только пытались подбирать понятия. То есть это результат некоторого эксперимента над выражением определенных экклезиологических идей, и, как нам кажется, этот эксперимент был признан Церковью не вполне удачным. Придание сейчас преувеличенного значения этому промежуточному каноническому опыту нам представляется не очень убедительным. У этого текста, очевидно, есть свое место в истории, но это место еще надлежит определить. Мы, конечно, попытались что-то об этом сказать в рамках нашего текста, но вообще история интерпретации и рецепции этого правила в христианском богословии еще ожидает своего исследователя. Я буду очень рад, если такое панорамное исследование появится. И буду очень признателен тому, кто возьмется его сделать.
— Для православных людей, которые не занимаются специально изучением этой темы, слово «первенство» в церковно-политическом контексте, прежде всего, известно по выражению «первый среди равных». Не так давно появился вариант этого тезиса — «первый без равных». Скажите, пожалуйста, несколько слов об этих двух концептах и о их видении в свете приведенного Вами исследования.
— Это тоже очень большой вопрос. У нас пару лет назад была идея даже сделать книгу о формуле «первый среди равных», потому что генезис этой формулы оказался для нас несколько неожиданным. Надо сказать, что сама палитра таких формул не ограничивается названными Вами двумя вариантами. В одной из работ, посвященных современным политическим теориям, я встречал еще несколько модификаций этого сочетания, описывающих все возможные варианты, которые, к слову, применяются в современной политической теории. Это говорит о том, что эта формула — просто инструмент, способ описания, который можно по-разному использовать.
Известно, какое внимание уделяется этой формуле. Сейчас она воспринимается как наиболее правильное, соответствующее православной традиции и православному богословию, описание роли главенствующей фигуры в Церкви и отношений между предстоятелями.
Но между собой мы называем ее «летучим голландцем». Уже несколько лет мы пытаемся ответить на вопрос, откуда и в каком контексте она появилась, кто первый ее внес и чем руководствовался, но вынуждены признать невозможность прояснить это на данный момент. Концов этой формулы мы найти пока не смогли. Самым для нас неожиданное было то, что эта формула не употребляется в древних текстах — это любопытное наблюдение, к которому многие специалисты, как оказывается, были не готовы. Когда мы спрашивали коллег — медиевистов или антиковедов, откуда взялась эта формула, они уверенно говорили, что из римского права, но это не так.
Помню, я читал разные исторические статьи, в названии которых присутствовала интересующая нас формула, например, что-то про венецианских дожей как первых среди равных. Я ожидал, что смогу встретить случаи употребления этой формулы, но оказалось, что в тех источниках формула не использовалась. Потом, помню, нашел целую монографию, посвященную принципу «первого среди равных» в праве и в политической теории одного итальянского исследователя, но и он тоже возводит корни формулы к античной традиции, разумеется, без всяких ссылок на источники.
Мы в лаборатории поискали эту формулу с помощью доступных сейчас поисковых средств — посмотрели греческие и латинские памятники, но не нашли никакого следа. Более широкий поиск дал набор схожих формул, но постепенно стало понятно, что саму формулу и невозможно найти в таком виде, потому что в Античности и в языке первого тысячелетия она скорее бы присутствовала в форме primus inter aequales, то есть с использованием другого прилагательного, не pares. Присутствие слова «par» или «pares» в этой формуле уже указывает на ее довольно позднее и кроме того — западное происхождение, потому, естественно, мы и не нашли эквивалентов у греческих авторов.
Как я уже сказал, что-то похожее встречается. У нас есть выборка производных и сопутствующих формул. Понятно, что сам образ «первого среди кого-то» встроен в любой язык, в систему мышления человека — хоть современного, хоть древнего. Но «первый среди равных», притом еще и pares — это очень странная формула. То, что нам удавалось находить, было не ниже XVI века. Использование этой формулы легко прослеживается в XVI–XVII веках, и чаще всего она используется для описания отношений между пэрами.
Я как-то написал одному известному австралийскому исследователю британского парламентаризма, автору нескольких монографий, и спросил его, встречал ли он в многовековой истории парламентаризма эту формулу. Оказалось, что не встречал. Когда я спросил, а где тогда ее искать, на его взгляд? Он сказал: «Ищите в концилиаризме». Стали искать там — не нашли. Дальше прочли в одном исследовании, что ее употреблял Лютер, что она присутствует в Лейпцигском диспуте. Стали искать у Лютера — в нужном виде не нашли, лишь что-то похожее. Написали знакомым немецким протестантским теологам, специалистам по Реформации, спросили: встречали у реформатских авторов где-то эту формулу? — Нет.
Так что это действительно такой «летучий голландец». Везде, где я сам ее видел, она либо описывает отношения между пэрами, либо — и это самое интересное — положение римского епископа среди епископов католической Церкви. Такое ощущение, что эта формула исторически родилась в ходе внутризападной полемики о роли Римского епископа и в нее исходно вкладывались совсем другие смыслы, нежели те, которые мы сейчас пытаемся в нее вписать. Поэтому мне очень бы хотелось, чтобы появилось какое-то исследование, где были бы вскрыты и происхождение этой формулы, и те контексты, в которых она возникла. Был бы очень признателен тому, кто это сделает.
Мы не знаем, дойдут ли у нас до этого руки, но сама эта формула чрезвычайно интересна, и повторюсь: расхожее сейчас ощущение, что это некий церковный принцип, глубоко укорененный в традиции властных и невластных отношений, в иерархии равных, обманчиво. Эта формула — лишь удобный инструмент, способ описания отношений, причем необязательно отношений между христианскими епископами, но вообще отношений в каких-то коллективах, введенный в какой-то момент где-то в западной науке. Как я уже сказал, латинская форма этого сочетания указывает на ее западное происхождение. Она была, конечно, сформулирована людьми, которые мыслили на латинском языке. И я вообще не удивлюсь, если окажется, что ее ввели какие-нибудь юристы Нового времени и что она не имеет совсем никаких святоотеческих корней и тем более экклезиологических смыслов. Но в этом нет ничего страшного.
Нам еще предстоит осмыслить, насколько эта формула продуктивна, насколько она работает. Это перспектива наших дальнейших исследований, но, если кто-то это сделает за нас, будем только рады: сэкономим силы и средства и потратим их на те темы, которые разрабатываем сейчас.
— В работе показано, что манипуляция первенством является инструментом каких-то церковно-политических действий. Этой манипуляции в работе противопоставляется строгий научный разговор о первенстве. Из этого можно сделать вывод, что борьба борьбой, а богословие должно быть, условно говоря, вне политики. Как Вы прокомментируете это положение из Вашего введения? Действительно ли богословие отделено от церковной политики и если да, то почему, а если нет, то как оно должно встраиваться в нее, в Вашем представлении?
— Действительно хороший вопрос и очень масштабный. Трудно говорить о том, что богословие отделено от политики — оно всегда находится в рамках того, чем живут люди Церкви и всегда руководствуется интересами текущего момента. Но все-таки в богословии есть стремление к истине, к обретению какой-то опоры. Мы в богословии часто прячемся, зарываемся в него, пытаясь там утешиться, опереться на какие-то традиции, которыми живет Церковь в разные эпохи, при разной постановке проблем, при действии разных сил и факторов. Мы там хотим укрыться, ищем в богословии тишины, покоя, чего-то подлинного, настоящего, что перерастает все эти сиюминутные человеческие интересы и распри. Как кажется, нам этого очень не хватает сейчас. Богословие давно стало полем идейного противостояния, можно сказать, что оно давно инструментализировано, и очень много богословов сейчас занимаются церковной политикой. Создаются целые богословские системы для продвижения тех или иных взглядов, для обслуживания тех или иных интересов. Но мне кажется, так было всегда и, собственно говоря, противостояние латинского и греческого богословия является хорошим примером использования богословия как оружия. Это всегда было и всегда будет, но сейчас это действительно приобрело какой-то пугающий масштаб.
В рамках нашей книги нам хотелось предложить вернуться к строгости в употреблении понятий, к отказу от безответственного и даже манипулятивного использования тех или иных концепций. К сожалению, современная дискуссия о первенстве ушла настолько далеко, что люди вообще не задаются вопросами, откуда это, зачем это. Они просто продолжают катить этот ком куда-то — одни в одну сторону толкают, другие толкают его обратно, потом приходит кто-то и говорит: «давайте его потолкаем дальше вот туда». Вопросами, откуда вообще этот ком взялся, зачем его куда-то тащить, люди перестали заниматься. Мы как раз хотели предложить подумать над тем, что происходит, как вдруг это понятие стало тем, чем оно стало сейчас, почему оно обросло смыслами, которых мы не видели в нем раньше.
Поэтому, конечно, наше исследование — это определенная позиция, попытка выйти из современного тупика. При этом я прекрасно понимаю, что очень трудно заниматься чистым богословием и быть неангажированным исследователем. Это немногим удается, но это возможно: если заниматься искренне, честно богословием, то даже если допускаешь какие-то ошибки и увлекаешься чем-то, со временем ты это понимаешь, можешь признать ошибку, отказаться от чего-то, что-то пересмотреть. И этому очень много примеров. В той же теме первенства есть несколько очень интересных, показательных линий. У меня когда-то был проект статьи про «три разочарования». Я хотел написать об известных богословах, церковных деятелях, которые были увлечены моделями первенства, а потом пересмотрели свои взгляды и публично заявили, что они ошибались и что-то неправильно понимали. Я имею в виду, прежде всего, митрополита Антония (Храповицкого), протопресвитера Александра Шмемена и протопресвитера Иоанна Мейндорфа, которые втроем прошли один и тот же путь.
Мне кажется, что трудно освободить богословие от небогословских интересов, но какая-то искренность, возможность метанойи, покаяния всегда оставляет пространство для того, чтобы что-то пересмотреть и признать. И часто понимание, что ты был в чем-то неправ, что ты попался в какую-то ловушку, гораздо более ценно, чем многие трактаты, тексты, исследования с огромным научным аппаратом и грандиозным пафосом, которым все это сопровождается. Богословы — тоже люди, вот мы и идем путем всех людей.
— Отец Павел, мы начали разговор с истории формирования этой книги, параллельно с которой формировалось и научное сообщество. Мне кажется, это очень важная тема. Нужно говорить о том, что большие научные заявления сейчас возможны только в рамках крупных научных коллективов. Как понимаю, эта книга должна открыть целую серию публикаций? Расскажите, пожалуйста, как дальше она будет развиваться и кто будет эту серию делать.
— Вы совершенно правы в том, что эпоха богословов-одиночек и вообще ученых-одиночек осталась безнадежно позади. Хотя понятно, что есть призыв «Духа не угашайте!» (1 Фес. 5:19). Я помню мой очень давний разговор с протоиереем Николаем Озолиным-старшим. Мы как-то говорили с ним в Париже о разных сложных вопросах и дискуссиях, которые тогда велись в русском богословии. Когда я сказал, что в Москве некая группа богословов довольно решительно выступила с какой-то позицией, не воспринимая той критики, которую они считали непрофессиональной, он меня слушал, слушал, а потом чуть не со слезами на глазах сказал: «Но как же так, но есть же Дух Святой?! Он же может и через простецов, и через неподготовленных людей что-то открыть». Для меня этот образ растрогавшегося отца Николая очень ценен: понятно, что при помощи Божией и один человек может сделать больше, чем огромное сообщество профессионалов, поэтому, конечно, труд одиночек не нужно исключать.
Но, безусловно, современный способ занятия наукой и современный научный ландшафт очень затрудняют возможность индивидуальной исследовательской траектории. Это трудно в силу колоссальных объемов данных и колоссальных возможностей, которые получили сейчас исследователи: я имею в виду прежде всего широкий доступ к литературе и источникам, появление совершенно непредставимых ранее поисковых средств. Когда мы писали свои дипломные и кандидатские работы, у нас еще не было такого инструментария. Постоянно усложняются научные проекты и повышаются требования к научному высказыванию — в таких условиях преимущество оказывается именно за научными коллективами. Понимание этого и было одной из побудительных причин формирования нашей лаборатории, причем она выросла из уже действовавших коллективов. Объединение усилий многих людей, и главное — по-разному мыслящих — очень продуктивно.
Наша лаборатория еще молодая, ей всего пять лет. Книга о первенстве стала первой большой работой, которая вышла в рамках деятельности лаборатории и с ее логотипом. Монография, как ожидается, откроет собой серию публикаций. Уже готовятся две следующие книги. Надеюсь, что они выйдут в следующем году по тем проектам, которые сейчас ведутся нашими исследовательскими группами.
У нас очень большие планы на будущее: мы планируем к 2025 году выпустить большую коллективную монографию (возможно, даже в двух томах), посвященную институту церковного собора. 2025 год — эпохальная дата, будет вспоминаться 1700-летие Первого Вселенского собора. Известно, что в 1925 году, сто лет назад, 1600-летие этого собора собирались отметить проведением Вселенского собора в Иерусалиме. Понятно, что к новой юбилейной дате будут выходить значимые проекты и реализовываться какие-то эпохальные замыслы. Предполагаю, что в 2025 году мы увидим что-то особенное, что сейчас даже не можем ожидать и предугадать.
В рамках нашей книжной серии мы постепенно выпустим книги по всем темам, которыми сейчас занимаемся: первенство, собор, епископ, священник, император. Очень надеюсь, что сможем подготовить книгу, посвященную разным аспектам института епископата. Естественно, должна появиться книга, посвященная священству, и мы планируем книгу, посвященную императору как церковной фигуре, роли и месту государственной власти (прежде всего, монархической) в жизни Церкви и ее структуре. Естественно, что кроме книг серии будут и промежуточные издания, завершающие отдельные научные проекты, которые мы реализуем.
Также у нас в планах выпуск книги под рабочим названием «Первенство-2». Хотим сделать вторую книгу, тоже по принципу коллективной монографии. В ней мы закроем те лакуны, которые уже очевидны в первой книге, и продолжим исследование темы. Когда эта книга появится, пока трудно предугадать. Вполне возможно, что это будет так же спонтанно, как появилась первая книга: как-то мы пришли с коллегами на работу, пили кофе и вдруг решили, что нельзя больше тянуть — надо что-то написать, что-то сказать. Так родилась наша многостраничная книга. Возможно, что и «Первенство-2» родится как-нибудь так же — какой-то звонок, встреча, случай или просто просьба: «Напишите же уже продолжение, давно назрело!»
— Благодарим отца Павла за беседу!
Страница монографии «Понятие первенства. Истоки и контексты» на сайте издательства ПСТГУ
Беседовали диакон Евгений Лютько и Вячеслав Ячменик
