Поздравив лауреатов Патриаршей литературной премии, невозможно забыть о тех, кто стоял с ними плечом к плечу в коротком списке: все они – братья по оружию – русскому языку, и все хотят одного – просвещения нашего народа. Посему наш цикл интервью с номинантами мы открываем беседой с человеком, на которого всегда рассчитывали и надеялись, и который нас никогда и ни в чём не подводил.
Номинант десятого, юбилейного сезона Патриаршей литературной премии им. святых равноапостольных Кирилла и Мефодия Василий Дворцов – о том, что осталось «за кадром», но составляет его, кадра, основную суть
- Здравствуйте, Василий Владимирович. Вот и лето пришло…чем вы обуреваемы в эти дни, какой идеей и каким её письменным воплощением, а заодно – какими заботами о Союзе писателей России? В какие дальние поездки собираетесь?
- Здравствуйте, Сергей Сергеевич! Столь значимое ныне пожелание – здравствуйте. Сходу и сразу три вопроса? Ответ на первый: заканчиваю большую статью о фантастике. О богоотрицании как литературном каноне, письменно фиксируемом от Аристофана и до Ефремова и Лукъяненко. Рабочее название «Стойкое отрицание нестойкой реальности». Много по ходу работы сделано открытий и для самого себя. По второму вопросу: Союз писателей России – живой организм, каждое утро и каждый вечер заваливают проблемами, которые и предречь трудно. Зато радости и успехи планируются – и нарабатываются. Третье: на энном году жизни в столице с её масштабными заботами и вселенскими хлопотами, раскрыл для себя литературный – и художественный, и музыкальный мир Подмосковья. Пушкин и Аксаков, Лермонтов, Лажечников, Достоевский, Майков, Тютчев, Чехов, Пришвин, Маяковский, Тряпкин – это писатели, а ещё ведь Чайковский, Бородин и Свиридов, Васнецов и Герасимов! Просто потрясающая концентрированность, неохватная насыщенность культурной историей, историческими именами, событиями, точками силы.
- Мир уже в который раз на нашей памяти претерпел изменения, на сей раз – от странной и убийственной хвори. Что вам кажется в ней? «Последние» ли это времена, или ещё довольно далеко до них, и почему? Можете ли вы назвать свой взгляд на грядущие годы «оптимистичным» хотя бы в малой степени?
- В Евангелии от Матфея Господь умудрял: «Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец: ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам; всё же это – начало болезней». Когда началась эта вакханалия с вирусом, думал: ладно, пройдёт некое время, и можно будет сделать выводы – кто, от чего, почему… Однако прошёл год, уже и паника спала, и пик массовых заболеваний пройден, но множащаяся статистика ничего не вырисовывает. Одно ясно – беда не сплотила, как это должно было быть в по-беде, и как бывало, а, наоборот, растревожила, даже развела людей. Это, пожалуй, самое знаковое, указывающее, что мы только при «начале болезней».
Вообще же, для родившегося и живущего на земле, все его времена «последние». Читаем перед сном: «Владыко Человеколюбче, неужели мне одр сей гроб будет, или еще окаянную мою душу просветиши днем?». Каждый наш день для нас – последний. С пониманием ответственности: минуты к своей жизни не добавим, сколько бы витаминов и микроэлементов не потребляли, как бы не береглись от стрессов и перетрудов. И в этом даже не страх, а священный ужас за бессмысленные растраты своих «последних» времён, растраты каждого твоего-моего дня. Но, по правде-то, жизнь вечна. И наш оптимизм вечен – Христос воскресе!
- И ещё вопрос о времени: каким оказался для вас духовный опыт этих месяцев? Какие новые книги сначала забрезжили для вас в вынужденном уединении, а затем обрели плоть и кровь? Бывали ли периоды немоты, растерянности, и если бывали, то кто (или что) устремился к вам на помощь, какая мысль или человек?
- Да, коронобесие застало врасплох, в ленной расслабленности. Вроде знаешь, что мир хрупок, что в любой момент всё возможно, но … не готов пока, не до того. И бах – карантин! По улицам ползут полицейские машины с мегафонами: «сидеть дома». Насколько карантин? Родные по всей стране, за тысячи километров мама, жена, дети – кто где. И вот нас разделили… Чем кому, и как, если что случится, помочь? Слава Богу, дано нам творчество. Оно оправдывает многое невозможное.
Только «хворь» уже не месяцы, уже более года. Двадцатый год прошёл для меня под стягом Ермака. Поэма-то написана давно, вроде как и принята общественно, даже оперой стала, но столкновения-бодания с историками-современниками, упорно продолжающими только материалистическое толкование прошлого России и мира, потребовало публицистического объяснения – почему Ермак именно народно-православный, а не какой-либо иной герой. И поскольку сиюминутная реальность продолжилась ограничениями с масками и перчатками, то, поневоле творчески пребывая во временах иных, завершил давнюю задумку по исследованию мистической природы власти – написал историческую пьесу «Феодор Козмич» – о сутевых смыслах духовного подвига Государя Александра Павловича. А в этом двадцать первом написана повесть «1943. Ковчег».
- Василий Владимирович, вы часто блестяще рассуждаете о Руси и древней, но более всего – современной. О её пути в мире. О миссии. Что было во всём этом уже предсказано, и кем, и что только предстоит угадать о ближайших десятилетиях? Угадываете ли вы что-то из грядущего в настоящем?
- Миссия наша одна: Русь святая храни веру Православную. В несвятой Руси Православие беззащитно. Святость – и личная, и Отечества – идеал, который должен быть поставлен перед каждым русским (русские – это и великороссы с малороссами, сибирские и казанские татары, коми и ханты, армяне и буряты, мы же не о крови, о духе). Этот идеал святости должен быть разъяснён, выписан, впечатлен в каждого. Идеал, к которому каждый волен стремиться или отрицаться, но каждый должен о нём знать, его представлять. Ведь так оно и было: Четьи-Минеи были самой читаемой книгой, да все истинно народные герои – Илья Муромец, князь Александр, Ермак, Суворов – кто даже не прославлен, всё одно, явно устремлён к святости. Необходимо ввести в школьную программу беседы Мотовилова с Серафимом Саровским о смысле жизни. Свобода, она ведь только в нравственном выборе, ни в чём ином. И для такого выбора человек должен чётко представлять – к чему ведёт его своеволие.
О современной России и будущем мира. В пьесе «Феодор Козмич» одна из героинь говорит о появлении духовных наследников предпотопных нефилимов – детей падших ангелов и женщин из каинова рода. Алчные, как смерть, пустые нутром гиганты, пожирающие всё и всех. Сегодня они олигархи. «Безнравственного не насытишь», и новые нефилимы глотают всё – леса, реки, недра, горы, саму землю, людей. Друг друга. Страшно, очень страшно, но оглянитесь: кому, если не России, наказано вступиться за нравственность, кто, если не русские, выйдет против сегодняшних голиафов? Кому дано остановить несправедливость, пожирающую всё? Неужели радикальным исламистам?.. Мир сегодня страшен, но нам надо бояться не земного. С нас ведь Бог спрашивает за доверенный нам талант Православия.
- Некогда вы сказали: «За пределами литературы цивилизации нет. Ибо там нет ничего человеческого. Только звериное, стихийное, демоническое». Сентенция резкая, правдивая. Вопрос только в терминологии: нет цивилизации или всё-таки культуры? Культура в основном добра, или, скажем так, устремлена всё-таки к благу, а вот цивилизация… её плоды мы видим по телевизору, например. Цивилизация устремлена даже не к накоплению богатств, а к «отжиму» средств у бедных к богатым. И какая такой цивилизации литература?
- И болезни описуемы, и лекарства. И подлость, и святость. И смерть, и воскрешение, и муки, и любовь – вселенная до всех своих пределов описуема. Культура – преображение человека, цивилизация – преображение мира, и я имел ввиду: всё, что есть сам человек и мир, человека окружающий, человеком познаваемый и преображаемый – всё в литературе. При том, что литература, настоящая, с большой буквы Литература – творение умного сердца. Ну, а мы-то с Вами знаем: умнОе сердце – врата к святости. Правда, опять же знаем, что врата эти – игольное ушко.
- На какие, как вам кажется, из уже пережитых Россией лет походят двадцатые годы двадцать первого века?
- Смуты рубежей всех веков, как и пёстрые революции «шестидесятых», в нравственном плане удивительно схожи, потому предсказуемо повторимы. Приливы и отливы или качания маятника. Но, уже всем, даже бестолковым, явно: нынешняя смута затянулась. При том, что время ускоряется, личное время человека набирает скорость, личная жизнь летит и пролетает, но период социальной, гражданской невнятности, расхлябанности, государственной невнятности, давно уже национально убийственной – если смотреть на статистику вымирания русского населения, длится и длится, и длится. Внутри часов российской истории какие-то механизмы прокручиваются, зубцы не совпадают, и куранты никак не могут двинуть стрелку.
- В современной России всего намешано. С одной стороны, можно каждый день надеяться, с другой – отчаиваться, смотря какой «информационный фон» тебе выпадет. А не считаете ли вы, что все эти тревожные колебания – от того, что окончательно во благо Христово мы всё ещё не уверовали, и часто колеблемся, и потому одолеваемы теми самыми демоническими проявлениями нашей же сути и природы?
- Подобное лепится к подобному, окно души есть око, и «информационный фон» внутрь нас есмь. А то, что во благо Христово мы, современные жители России, не уверовали, совершенно с Вами согласен. Но «ещё» ли? Читаем же плачи церковных моралистов двенадцатого века, шестнадцатого, девятнадцатого. Тут ещё проблема – в том, что есть «мы», то есть, в том, насколько «мы» с «едиными усты и сердцем»? Я и, например, Греф – не «мы». Или Арутюнов и Чубайс. Можно ли назвать «мы» десять праведников и остальных содомлян? Хотя, наверное, «мы» может составляться и из противоположностей, если одни любят Христа, другие Его боятся, боятся Его Суда. Но все верят.
- Многие и многие из нас, россиян, сегодня противятся извечному рецепту спасения: молитве, посту и покаянию. Не верят, что так и только так что-то может наладиться и устроиться. Что бы вы сказали «верующим по праздникам»?
- Россияне, станьте русскими! Вот собраны мы в единой стране единой историей неслучайно, не бессмысленно, и эта страна и эта история должны стать личными – лично переживаемыми, лично чувствуемыми. Через них всё происходящее вокруг, даже самое мелкое, самое интимное, раскрывает свои смыслы. Почему русский человек – славянин ли, угр, тюрок, почему русский человек был сотворён Православием? Зачем? Это и есть главное мерило себе и миру – зачем? «Дней лет наших – семьдесят лет, а при большей крепости – восемьдесят лет; и самая лучшая пора их – труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим» – и зачем нам эти годы?! Зачем нам русские годы в России?
«Верующий по праздникам» не умеет жить в покаянии. «Верующе по праздникам» своими непроснувшимися умом и сердцем не ведают, что покаяние – не сеанс психотерапии, приносящий эмоциональную разрядку, освобождающий от мук совести, а это труд, каждодневный труд в семьдесят, а при большей крепости в восемьдесят лет неустанного собственного преображения. Покаяние не в отдельно взятых проступках и словах – оно осознание своей нелюбви ко Христу. Страшно подумать: пятидневной – кроме субботы-воскресенья, нелюбви. Не русское это.
- Как сегодня обстоят, на ваш взгляд, дела с отечественной словесностью? Раскола на литературу отчизнолюбивую и отчизноненавидящую, видимо, в ближайшее время преодолеть не удастся… да и зачем, если кто-то исключительно «сознательно» выбирает второе как явный источник обогащения. А в тенденциях, рукописях, что вы читаете в основном у молодых – отображение традиции или анти-традиции?
- Раскол этот от Каина и Авеля, так что по человеческим меркам – вечен. И нами непреодолим никогда: чужебесие – болезнь духовная, убеждениями не излечивается. Когда одержимому духом злобы своё, ближнее в пространстве и времени, кажется ужасным, видится отвратительным, его душащим, а вот чужое, дальнее – иная страна, иной народ или исторический период из прошлого или будущего – восхитительным, тоскливо желанным, сколько с ним не дискутируй, какие доводы не приводи, бес-полезно. Спор с демоном через человека, подчинившегося ему, по силам только святым. Мы можем лишь молиться за такового. А ведь Родина каждому даётся как возможность вернуться в рай, богосотрудничеством сотворив доверенную нам землю раем.
Прошлый год был годом юбилея Великой Победы. Понятно, на конкурсах, которые я жюрил, многие рассказы и стихи были по теме. И вот проза озадачила: то и дело, в разных вариациях, но упорно-тенденциозно продавливался сюжет с «добрым фашистом». Молодые и начинающие с искренним восхищением писали о том, как некий немецкий солдат угощает русского ребёнка конфеткой или галеткой. Да, были случаи с «конфеткой», может, и сотни случаев, но кто убил десять миллионов русских детей бомбами, голодом, пытками?.. Когда тенденция достаточно чётко обозначилась, то обнажила вражию работу с нашей творческой и нетворческой молодёжью (проклятая теория заговора, но… кстати, Вы обращали внимание: неверующие говорят о врагах, верующие – о враге?). Реализм, в отличие от натурализма, несёт в себе понимание иерархии мира, в реализме есть место всему, но не всё всему равно. В том числе, в выборе сюжета: если ты и правда писатель, если тебе дан талант создавать художественные образы, то есть, ты не обречён отчаянно эпатировать публику ради привлечения внимания патологиями и уродствами, то твоё – типическое. Чем больше талант и мастерство – тем более типическое, которое ты, только ты, как никто другой, можешь увидеть ново.
В общем, возмущение вражьей успешностью взбурлило. И написалась давно вынашиваемая повесть о Великой Отечественной. Фабула – глубокий рейд советской разведруппы, позволила показать ряд картин реальной оккупации. Не фантазий по подрассказкам русофобского «нового взгляда на историю», а привлечением документальных фактов, воспоминаний очевидцев. Ну, и собственных свидетельств страданий мирного населения в «горячих точках». Что – лично пережитое сопереживание - особо необходимо писателю, берущемуся за тему.
Это фабула, а сюжет в разрешении нравственной дилеммы главным героем – дьяконом-солдатом, поставленным перед выбором – убить врага, утеряв сан, которого так желал, к которому долго шёл. Или не убить – и сделать бессмыслицей смерть своих товарищей.
- С какими словами вы бы обратились к читателям писателей круга Патриаршей литературной премии, к чему бы призвали их, а от чего предостерегли?
- Дорогие отцы, братья и сестры, учите своих детей и внуков читать художественную литературу! Правильно читать. Учите их наслаждаться красотой родной речи, её напевной музыкальностью, её живописностью с неисчётностью оттенков отражения мыслей и чувств, изображения самых высоких идей и ослепительно чистых переживаний. Учите пониманию того, что величайшая, всепобеждающая сила русской литературы в её целомудрии, в её нераздельной триаде красоты-мудрости-добра.
Предостерёг бы от поисков «духовной литературы», вообще «духовного искусства». Такового не существует – искусства душевны: они соединение ума и эмоций, их объект воздействия – мысли и чувства, а порой и только лишь чувства. Художественная литература, в высших своих явлениях, доводящих читателя до катарсиса, возводящая до братолюбия и богоискательства, бывает одухотворена, но никак не духовна. «Духовная литература» – для христиан оксюморон, к сожалению, занозой вошедший, вросший в церковную жизнь. Рядом с иконами-ковриками, иконами-блюдцами.
Беседовал Сергей Арутюнов
