Стихи к людям с русским сознанием
— Для кого Вы пишете свои стихи?
— Я пишу (писала, по крайней мере) свои строчки для себя. Только для себя. Думаю, конечно, они адресованы людям с русским сознанием. «Русское сознание!», мне кажется, этими двумя словами все сказано.
Я чувствую, что людям нужна поэзия, но нужна поэзия не всякого рода, а только та, которая смогла зацепить их душу. А сейчас с читателем очень сложно. Или глупенький, в основном, читатель, либо такой, настоящий читатель, которого нужно днем с огнем искать. Поэтому я думаю, что мои книги пока обречены на лежание на каких-то издательских полках. Еще я совершенно не «рву когти», чтобы где-то напечататься. Это меня не интересует практически. Потому, что «Моим стихам, написанным так рано… — знаете эти строки у Марины Ивановны? — …настанет свой черед». Если они достойны того. Поэтому я спокойна. Нет видимого читателя — и не надо. Но какой-то таинник-читатель, конечно же, есть.
— Когда-то Гумилев писал о том, как «Солнце останавливали словом, словом разрушали города»… Может ли в наши дни слово поэта менять действительность, будущее, души?
— Мне кажется, это такой же проблемный путь, как у Церкви, как у маленького храма, который у меня недалеко за окном, — как-то бороться за души. Это у меня очень не быстро, не скоро, не просто, но совсем-то не бороться нельзя. Поэтому поэзия должна, конечно, существовать, должна присутствовать в жизни человека. Другое дело, какая насаждается сейчас поэзия… Она насаждается, действительно, буквально. Потому что все журналы, как-то обеспеченные финансами, отданы под какую-то странную, деструктивную часто (не говорю — всегда!) поэ- зию. А вот поэзия, идущая от души, от Слова, от слова того настоящего, нашего исконного, как Аввакум говорил: «Понеже люблю свой природный русский язык».
«Понеже люблю…». А любят ли они, те, которые пишут суконными словами? Я не уверена. Такими словами написано очень много километров. Я думаю, там как в мастерской кто-то такое делает, сконструированные такие конструкции. Я просто-напросто не вникаю во все это, я молю Бога, чтобы дал мне чувства еще видеть подлинное, чувствовать подлинно. Прошу Его, чтобы сердце не зачерствело, и душа моя не поколебалась. Верила бы во все хорошее, чистое, небесное, верила бы в чудо, которое к нам спускается с небес. Я молю, чтобы росточки, которые из меня иногда вырывались, не покинули меня, чтобы меня не покинула поэзия. Я не для кого-то пишу, а для себя. Она меня всегда спасала. И чтобы она еще немножко поспасала бы меня.
Жизнь тяжелая, крутая, тяжело в жизни, тяжело. А поэзия мне помогает и помогала. Хотя, сейчас я в том возрасте, когда писать стихи смешно. Что же делать? Продолжаю смешить публику.
— О чем сейчас важно сказать читателю?
— Я думаю, читателю важнее всего знать о словах русского языка. Это важнее всего. Мы их забываем. Прекрасные слова вышли из нашего обихода. Мы заменили их какими-то страшилками. Зачем нам это? Сберечь одно слово, найти ему место в строчке своей, я считаю моим достижением, когда я из нетей извлекаю слово, и оно появляется в моих стихах. Вот этого я пожелала бы: внимательнее, нежнее относиться к слову. Именно в слове наша былая слава. Именно в словаре русском черпали силу наши былые подвиги.
А когда сейчас мы уступили словесное поле незнамо чему, это наша беда. Не любим мы свой исконный язык. Кто-то любит свой исконный язык, а мы, русские люди, не любим. И те, кто очень любил его — они все ушли, уже почти все ушли.
Мало осталось.
Я бы хотела, чтобы наше правительство тоже любило наш язык. И поставило бы заслон тому, о чем я говорила. Заслон этому варварству, которое прет, языковому варварству, прежде всего… И хотела бы, чтобы обратили внимание сильные мира сего на то, что поэты чувствуют себя очень неважно. А ведь поэт, как канарейка, чувствует все, что впереди грядет. И поэтому она себя чувствуют очень неважно. Это говорит о нашем будущем. Сердце поэта может оборваться в любую секунду в наши дни. И обрывается, кстати говоря.
