Говорить о Бондареве – всё равно что смотреть на солнце, рано или поздно заболят глаза и придётся отвести взгляд. Солгать. Но лжи он вынести не мог никогда и ни в каком виде, и потому придётся втройне думать над каждым словом.
Тридцать с лишним лет и явной, и тайной опалы его – симптом нашей общей общественной болезни и слепоты, с которым пока не справляется ни один правдоискатель.
А правда проста: отклонение от великой исторической судьбы, подчинение страны чуждым интересам всегда, постоянно, неизменно оборачивается выплатой страшной цены за свободу и независимость. «Окопная правда», «лейтенантская проза» - только обозначение жанра, за которым стоял и будет стоять вопрос об этой цене. Стоя посреди новой войны, разве можно не задавать себе этих вопросов?
Семнадцатилетний в сорок первом, Бондарев прошёл всеми дорогами той войны, о которой до сих пор говорят вполголоса. Чем она была, и не сломала ли хребта всей нации, вопрос пока открытый. Русские мальчики, вырастающие на заклание, подобно князьям Борису и Глебу, готовы идти в пекло, и вот уже рождённые в новом веке и тысячелетии насмерть схлестнулись с точно такими же, но изуродованными антирусской идеологией. Но что есть она, и что есть Россия, наконец?
«Радужного впереди мало... Может, его вовсе нет» - говорит Бондарев в 1996-м году, когда уже вовсю трещит и грохает Первая Чеченская. Сквозь вал похоронок, перехлестнувший афганские потери и обрушившийся на тихие русские города и посёлки, различал он и сегодняшний день. В поздних его четырёх романах, почти не известных «широкому читателю», изданных с 1992-го по 2004-й, надрыв куда более страшный, чем в прозе 1950-1980-х гг.
В «Бермудском треугольнике» знаменитый художник Демидов отказывает американцу мистеру Хейту (англ. – «господин Ненависть») в продаже своей картины «Катастрофа» с такими словами:
«Именно ваша Америка, страна фальшивой бодрости и машинно-деловых роботов, – именно ваша страна паскудно разваливает Россию! И всякая наша предательская сволочь изнутри, пятая колонна, как вам известно!» - так, самым отчаянным противовесом «розовым иллюзиям» тогдашних властей определяется наше историческое место в мировых процессах. Если они «Анти-Россия», то мы – «Анти-Америка». Антиподы.
Посмотришь на лучшие голливудские образцы – чудо, что за люди. И умны, и проницательны, и сердечны, и способны на подвиг. Но даже сквозь все эти льстивые, что ли, автопортреты сквозит неприятие никакой иной правды, кроме своей. В само-упоении от «удачного бизнеса» (счастье американца – в состоятельности, в добытых деньгах, без этого ни один их фильм не имеет шанса) дерзнувшие объявить себя «четвёртым Римом» попирают весь остальной мир вместе с нами.
«Фальшивая бодрость» - а наша утренняя прохлада и свежесть физкультурных толп у стен древнего Кремля накануне сорок первого не была ли точно такой? «Машинно-деловые роботы» – кто они? Только ли дельцы с Уолл-Стрит, или обработанные на предмет личностных реакций миллионы и миллионы людей, утопленных в неприхотливом быте и лишённые любых средств влияния на ситуацию? Кто среди них обладает правотой, и куда из американской массовой культуры подевались мужественные и жертвенные мужские и женские лица? Откуда на землю, политую потом первопроходцев и фермеров, хлынул омерзительный пандемониум «ЛГБТ»? И есть ли нам дело до отделённых от нас мировым океаном беглецов от римско-католической власти?
Если мы всё ещё русские, то да, есть нам дело и до них.
Потому что они могут быть преддверием нас, нашим ужасающим будущим, когда цифровизация и глобализация подавит все мыслимые очаги сопротивления, и в том числе – в первую очередь – голос литературы, не пошедшей на поводу у палачей целой планеты.
***
Мы вот уже две тысячи невдалеке от Апокалипсиса. Его накат слышен всем чутко вслушивающимся в пространство и время. Недалёк день, когда чёрствость людская превысит человечность, и душа будет способна открыться лишь величайшему соблазну, чтобы погибнуть в нём. Но пока ещё близятся сроки, кричать о человеке, просить о человеке как биологическом виде и уникальном явлении, переставать нельзя.
Бондарев пытается разрешить коллизии «мира» «по-фронтовому», напрямик, и почти не терпит поражений. Сюжет «Бермудского треугольника» состоит в том, что могущественный сокурсник журналиста, выгнанного после октябрьских событий, входит в доверие к внуку знаменитого художника, а потом зверски расправляется с наследием его умершего деда. И внук мстит: из дедовского «Вальтера» подлец поражается насмерть, но и сам он получает «ранение, не совместимое с жизнью», и не известно, выживет ли. Как же, знаем, выучили: «открытый финал – приём, побуждающий задуматься…»
Это не Бондарев разошёлся со страной – это она с ним разошлась. И над святым солдатским братством подшучивала, а порой и глумилась – она, и боялась его – она, страна. Только грезилось некогда, что жизнь продолжится «по суровым по десантным законам», но самая страшная правда, видимо, заключается в том, что законы чести и долга, высокого служения – не для мира. Восприявшие их выбрасываются из жизни не просто регулярно, а автоматически. Мир не просто «живёт во зле», а предаётся злу сознательно и бессознательно, и правды в нём не найти ни солдату, ни мирному подвижнику и труженику. Вот и вся лейтенантская проза, вот и весь её смысл. Кто там говорит – «реабилитация, приучение к миру, снятие внутренней шинели?» - если приучение, то к приспособлению, нескончаемой подлости компромиссов с теми, с кем нельзя «миндальничать» ни минуты. Предательство, обозначенное Бондаревым духовной смертью и есть ограничитель, за который, как за флажки, заходить не рекомендуется. Разрушится человеческий смысл, и ничто уже не будет в радость. Завянет главное. И даже пессимистическое начало Бондарева не могло родиться из души слабой, надломленной, сдавшейся обстоятельствам.
«Кто они - в машинах? Куда спешат? Что они делают? О чем думают? Деньги, деньги, деньги?» - думает герой последнего его романа «Без милосердия», идущий по Москве «девяностых» пешком.
«В перенаселенной пустыне, которая на карте имела название «Москва», он мгновенно почувствовал дыхание душной тоски, как среди накаленных песков, едва он вышел из ресторана на Поварскую и в жидкой тени давно облетевших и осыпанных мелким снегом лип глотнул утренний воздух, насыщенный горькой теплотой выхлопных газов. Одиночество прижало его спиной к пустоте многолюдного тротуара, и вдруг с отчаянием он подумал, что он встретился с ней вот на этой Поварской в безнадежное время. И боясь неотступной горькой стесненности в горле, он стоял среди уличного ада, и чудилось ему, что его, еще живого в мертвой пустыне, и ее, которой уже не было на земле, окружало непроницаемое безмолвие всех навсегда ушедших времен» - фокус не отчаявшегося зрения, а нормального, человеческого. Глас вопиющего.
В иные годы (навсегда ушедшие времена) плескала в лицо надежда, и загоралась:
«Широко пахнуло в лицо огненным запахом несущейся с неба судьбы»
…Мы если что-то с тех пор забыли и предали, то отвагу предков, только и помогшую им пройти через полмира и встать у берегов Тихого океана. И сами измельчали, и нас так затуркали, что преспокойно отняли и веру, и вытекавший из неё быт, и возможность строить себе судьбу, как прикажет сердце.
***
Бондарев явился в русской литературе открывателем новой породы русского человека, наиболее ненавистной не только «коллективному Западу», но и всем стремящимся закабалить и обесчестить всех нас перед лицом истории. Не добродушного и улыбчивого простака, открытого настежь любым оскорблениям и поношениям, она выковала, а, после всех случившихся с нами вселенских драм, русского недоверчивого, прозорливого, насторожённого, видящего вглубь на три метра, если не на семь. Как лейтенант Орлов из «Батальонов…» – «надежный, злой, горячий, налитый жизнью до краев».
Вот почему и сам Бондарев стал опасен и нашей прессе, и телевидению: оптика юноши-лейтенанта не изменилась. Лакейство, воровство, подлость, испуг перед вышестоящими, ложь, коварство, предательство, низость он видел сразу же. Кому же нужен он был, настоянный на ветрах Великой Отечественной окопник, правдолюбец, не принявший грабителей земли, оборотней в погонах и без? Немедленная блокада, изоляция. Персона нон грата.
Горечь катастрофизма в нём – не старческая, увядающая, а молодая, пронзительная, как мята. Бондаревской горечью о судьбе страны не надышатся и будущие воители за лучшую долю.
***
Пришествие Бондарева в Церковь – то самое отдельное торжество, о котором бы, если бы не природная скрытность его, повествовать и повествовать.
Потянулась ниточка от снаряда, разворотившего бруствер прямо перед ним и не взорвавшегося. Спасли слова «Господи, спаси и сохрани!», инстинктивные, генетические, не выкрикнутые, а проговорённые, как тогда было принято, про себя.
«– С наступающим Рождеством Христовым! Смотрел по телевизору чудный фильм «Инокиня»! Какие просветленные лица монахинь! Хоть целуй всем руки. Растрогался до слез. Губы шептали: «Господи, помилуй нас и прости…» Мы, русские люди, заслуживаем прощения, ибо прошли неимоверные страдания» - свидетельство друга, Арцыбашева. За эту душевную ясность – и Патриаршая премия.
«В последние годы хожу в храм, вижу живое любопытство прихожан, разговариваю со священниками, людьми, которые занимаются самым важным в нашей стране делом – возвращением веры. Насколько им это удается – еще узнаем. Но то, что есть церковь и в нее можно прийти – это уже большая радость». Не «ломался» под время, а осознавал, причащался, вбирал.
***
Я вынес в заглавие его ответ на вопрос корреспондента, что его радует в жизни. «Утро, рассвет, звёздная ночь» - состояния природы, при которых человеческое зло, трусость и слабость, его рождающие, ещё будто бы не проявлено так явно, как при свете дня. И так понятен этот ответ метафорически, что туманится даже привычный образ бесконечно сурового фронтовика, судьи остатка двадцатого века и начала нового…
Теперь ему сто лет.
И можно предвидеть, как бы он отнёсся к будущему веку: честно проживший, ни единожды ни себе, ни людям не солгавший, он будет причислен к лику мучеников за правду уже по факту своего стремления к ней. Спокойно бы отнёсся, потому что всякую правду будущую он принимал как свою. Своя правда была им сказана так, что её расслышали. Правда вообще на земле одна: окопная. Другой не было и не будет.
Материал подготовил Сергей Арутюнов
