«Культура» поговорила с главным научным сотрудником Музея А.С. Пушкина, академиком РАО, лауреатом Государственной премии РФ Натальей Михайловой
— Наталья Ивановна, не удивительно ли, что Пушкин остается объединяющим символом при всех властях — и в России, и в Советском Союзе. В 1937 году, который остался в народной памяти как год начала массовых репрессий, в СССР шли пышные торжества, приуроченные к столетию со дня смерти Пушкина. Так же торжественно чествовали эту дату и в русском зарубежье.
— Но в этот символ вкладывались разные понятия. Одно дело, когда Блок в 1921 году писал:
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
И совсем другое дело — сталинский юбилей. Всегда, именно потому, что это очень значимая фигура в культуре и в сознании народа, шел процесс не просто освоения, но присвоения Пушкина. «Мой Пушкин», — сказала Цветаева. Но ведь и Николай I, когда, вступая на царство, вернул Пушкина из ссылки, сделал такой красивый жест, — он тоже сказал после встречи с поэтом: «Теперь он мой».
— И объявил, что теперь сам будет его цензором.
— Верховным цензором, да, что для Пушкина обернулось гнетом двойной цензуры. Когда сегодня исследователи занимаются Николаем I и даже его вкладом в культуру, они почему-то забывают, что, конечно же, Пушкина из ссылки он вернул, но до конца жизни с Пушкина не был снят тайный надзор, и полиция вскрывала его письма к жене, что для Пушкина, конечно, было неприемлемо.
И во все времена маятник качался в разные стороны. В советское время Пушкин был другом декабристов, революционером, атеистом, а потом маятник качнулся — и Пушкин стал воцерковленным человеком, монархистом, и вообще все в его жизни стало представляться совсем по-другому. Но я думаю, что истина не там и не там.
Помню такой замечательный эпизод из советской эпохи. Я шла по экспозиции, навстречу мне — сотрудница, — в музей пришел проверяющий из райкома партии, чтобы узнать, как у нас поставлена атеистическая работа. Я ей сказала: «Не волнуйся, иди и везде говори, что был надзор духовный, Пушкин писал в Одессе, что берет уроки атеизма, покажи обязательно автографы «Сказки о попе и работнике его Балде», которая при жизни Пушкина не печаталась, покажи первое издание и не забудь сообщить, что когда мы говорим о смерти Пушкина, то всегда приводим слова Николая I: «Карамзин жил и умер как ангел, а Пушкина мы едва заставили умереть по-христиански».
Проверяющий остался недоволен, и мы с секретарем парторганизации, очаровательной женщиной, главным хранителем Ниной Сергеевной Нечаевой, которой, к сожалению, сейчас уже нет, — пришли с ним беседовать. Я объясняю: «Вы поймите, Пушкин был крещен, он, конечно же, ходил в храм, так или иначе отмечал церковные праздники. Зрелый Пушкин обращается к молитвам, к Библии, к Евангелию, его волнуют такие ценностные категории, как свобода совести (для него это было очень важно) и философские проблемы жизни и смерти». Молодой человек заметил: «Знаете, а вот в музее Толстого атеистическая пропаганда поставлена лучше». Я не выдержала и сказала: «А в музее Горького с этим совсем хорошо».
Я думаю, что нам надо следовать истине, искать истину. Когда я работала над монографией «Пушкин и ораторская культура его времени», мое внимание привлек Святитель Филарет, митрополит Московский и Коломенский. Мы знаем о диалоге Пушкина с митрополитом Филаретом, причиной которого стало пушкинское стихотворение, опубликованное впервые в альманахе «Северные цветы на 1830 год»:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
С этим пушкинским текстом митрополита Филарета познакомила его духовная дочь, близкий преданный друг Пушкина Елизавета Хитрово. Святитель откликнулся на пушкинское стихотворение, переиначив его текст: «Не напрасно, не случайно, жизнь от Бога нам дана». В свое время мне довелось обратить внимание на продолжение этого диалога.
Святитель Филарет был блистательный оратор, его речи вызывали слезы, их переписывали. Во время холеры 1830 года он говорил, что надобно «оставить забавы суетные, убивающие время, данное для делания добра». Святитель приветствовал Николая I, который приехал в холерную Москву. В своей речи церковный иерарх сказал, что его подвиг — это подвиг сердца. Эти мотивы есть и в стихотворении Пушкина «Герой», философском стихотворении, под которым он ставит дату приезда Николая I в холерную Москву. Пушкин вспоминает Наполеона, посетившего, согласно легенде, чумной госпиталь в Яффе, и восклицает:
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него? Тиран…
Это действительно очень интересный диалог. Когда мы открывали новую экспозицию «Пушкин и его эпоха», мы поместили портрет святителя Филарета в зале «Эпоха Пушкина». А потом в 2000 году открылась, наверное, самая дорогая для меня выставка: «Пушкин и Филарет, митрополит Московский и Коломенский». Она была уникальна и по материалу — к нам из Кремля прибыли венцы, которыми венчался Пушкин, и коронационное облачение Филарета, его посох, украшенный драгоценными камнями, а Всероссийский музей Пушкина прислал личные вещи поэта, жилет, цилиндр и трость. И это очень впечатляло, когда напротив коронационного облачения Филарета находились вещи Пушкина.
У Пушкина ведь есть замечательное стихотворение, посвященное Святителю Филарету:
В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.
Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал,
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.
В советское время иногда писали, что это дипломатическая уловка Пушкина, но на самом деле это не так, потому что в этом стихотворении Пушкин сумел создать потрясающе достоверный портрет первого церковного иерарха своей эпохи. Все это документируется воспоминаниями современников.
Сегодня для того, чтобы понимать тексты Пушкина, надо знать контекст его эпохи. У Пушкина есть стихотворение «Перед гробницею святой», имеется в виду гробница Кутузова. И там есть такие строки:
В твоем гробу восторг живет!
Он русский глас нам издает;
Он нам твердит о той године,
Когда народной веры глас
Воззвал к святой твоей седине:
«Иди, спасай!» Ты встал — и спас...
Нам на лекции говорили, что это плохие стихи Пушкина. Но дело в том, что это цитата из речи митрополита Филарета.
Святитель Филарет произносил надгробную речь на отпевании Кутузова, она так тронула сердца современников, что некоторые держали ее рядом со своей кроватью, ее учили наизусть. Там есть слова о том, что дух Кутузова живет в его гробу и не перестает ходить над головами полков наших. Надо это знать.
В пушкиноведении давно определилось направление в изучении Пушкина в широком контексте истории, культуры, литературы и быта его времени, потому что многое в его произведениях сегодня мы просто не понимаем. Современники понимали. Почему столь пристально к этому направлению не обращались великие пушкинисты? Думается, что в их время знание пушкинской эпохи еще не было утрачено. А теперь, конечно, всем этим надо заниматься.
— Наверное, вы, как исследователь, сделали немало открытий в пушкинских текстах.
— Мои любимые находки — это два имени, расшифрованные мной в романе «Евгений Онегин» и вошедшие в «Онегинскую энциклопедию». Посыл для выявления этих имен был такой. Дело в том, что со школьных лет я восхищаюсь периодической таблицей Менделеева. Это гениальная система, которая позволила в дальнейшем в пустые клеточки вставить новые элементы. Так вот для меня «Евгений Онегин» — тоже система. Там действуют свои системные законы.
Когда Пушкин описывает бал Лариных, он дает гостям, которые туда приезжают, говорящие фамилии. Скотинины — это фонвизинские персонажи, Буянов — персонаж поэмы Василия Львовича Пушкина «Опасный сосед». Сами за себя говорят имена Пустякова и Петушкова. Не есть не такие очевидные фигуры. Вот приехал со своей супругою дородной Панфил Харликов. Панфил — имя греческое, означает «всеми любимый». А что значит Харликов? Я считала, что если все имена говорящие, то это тоже должно что-то значить. Открыла толковый словарь Даля, друга Пушкина, и прочитала там: «харлить» — значит «жилить, отнимать неправдой чужое добро». Значит, к Лариным приехал «всем милый» жила, который отнимает чужое добро. Приехал и «отставной советник Флянов, тяжелый сплетник, старый плут, обжора, взяточник и шут». Флянов — что такое? Открываю толковый словарь Даля — ничего нет. Быть такого не может! Если у Пушкина так написано, что-то это значит. Дальше я соображаю, что кроме русского языка Пушкин замечательно знал французский. А по-французски Fla neur — это прогуливаться, бездельничать, фланировать. Значит, приехал отставной советник, бездельник Флянов, тяжелый сплетник. Все достроилось.
Заметим, присвоение Пушкина происходит и сейчас. Когда в пандемию на его портреты надевают маски, говорят о самоизоляции Пушкина в Болдине, это попытка в очередной раз присвоить поэта. Никакой самоизоляции в Болдине не было, это Пушкина изолировали, и он пытался из изоляции выбраться.
Поэта почитают, и это замечательно, но мне бы хотелось, чтобы его не только почитали, но и читали. Недавно мне выпала тяжелая участь — надо было для Временника Пушкинской комиссии написать некролог Виктору Семеновичу Листову, был такой известный пушкинист. Так вот его всегда волновало, что с 80-х годов интерес исследователей и читателей в значительной степени был ориентирован на бытовую сторону жизни Пушкина. Хотелось бы, чтобы на первом месте был Пушкин-художник, Пушкин-историк, Пушкин-философ. На мой взгляд, это очень важно.
— У вас как читателя есть любимое пушкинское стихотворение?
— У меня есть любимая поэма — «Медный всадник». Это высочайшее мастерство, у меня просто слезы на глаза навертываются, когда я читаю или слышу:
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо как Россия,
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия;
Вражду и плен старинный свой
Пусть волны финские забудут
И тщетной злобою не будут
Тревожить вечный сон Петра!
Я уже не говорю о значимости темы, она вызывает много споров. Как-то на Болдинской конференции, когда говорили о трагедии Евгения и о значимости Петра, я позволила себе пошутить и сказала, что знаю, как определить поэму «Медный всадник». Определить ее можно так: и Петр прав, и Евгения жалко.
— Когда появилась первая повесть Достоевского, Некрасов, прочитавший ее в рукописи, сказал Белинскому, что «новый Гоголь родился». Но за двести лет ни разу не было попытки объявить кого-либо «новым Пушкиным».
— В девятнадцатом веке пушкинская поэтическая традиция продолжалась, это и Лермонтов, который во многом стал наследником Пушкина, и в стихах, и в прозе, и Тютчев, который печатался еще в пушкинском «Современнике», и Фет, можно называть много имен. Второй Пушкин, честно говоря, просто не нужен, так же как не нужен второй Достоевский, второй Гоголь, избави Бог. Гоголь, кстати, тоже наследник Пушкина. Хотя и до Гоголя писали о маленьком человеке, крестьянки тоже любить умеют, но вот пушкинский «Станционный смотритель» стал предшественником гоголевских героев. Пушкина справедливо называют основоположником великой русской классической литературы.
— Пушкина называют еще и создателем русского литературного языка, так что мы все в какой-то степени его наследники.
— Что касается русского языка, мне очень грустно, когда я еду по Москве, и некоторые вывески, написанные на иностранном языке, я уже не понимаю. Зачем писать «Кофехауз», когда это просто кофейня? А то, что сделал Пушкин для русского языка, замечательно. Но это, наверное, очень длинный разговор, потому что надо бы вспомнить и о том, как Карамзин и писатели его круга вводили новые темы в русскую литературу, описывали чувства высокообразованного дворянина. Для того чтобы передать эти чувства, в русском языке не было необходимых слов, и тогда Карамзин создал эти слова по образцу французских и ввел их в русский язык. Мы же с вами не задумываемся над тем, что таких слов, как влияние, трогательный, интересный, в русском языке не было. Противником Карамзинского реформирования языка был адмирал Шишков — я отношусь к нему с глубоким уважением, это человек, который был достойным воином и по справедливости заслужил слова Пушкина:
Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа,
Он славен славою двенадцатого года.
Во время войны Шишков писал царские манифесты, и эти манифесты, по свидетельству одного из современников, «электрически действовали на всю Россию». Это действительно памятники ораторского искусства, прекрасные памятники. Мне адмирал Шишков мил еще и тем, что был детским писателем, и его стихи лепетали деточки во всех домах.
Одно из его детских стихотворений отразилось и в «Евгении Онегине». «Ягненок был резов, ягненка мать журила». Помните, в Пушкинском романе «ребенок был резов, но мил», и месье Лабе слегка бранил его за шалости.
Пушкин включил в литературный язык все регистры, в том числе просторечия, — не случайно он говорил, что русскому языку нужно учиться у московских просвирен. То есть он соединил все богатство русского языка, но сгармонировал это богатство.
Были замечательные критики и писатели, писавшие о значении Пушкина для России, не только Аполлон Григорьев, которого мы цитируем, говоря, что «Пушкин — наше все», и не только Достоевский с его «Пушкинской речью», хотя мне кажется, что она интересна в первую очередь тем, что это Достоевский, и мы проецируем сказанное на его великие романы.
Островский замечательно сказал, что Пушкиным восхищались и умнели, восхищаются и умнеют, что через Пушкина может поумнеть всякий, кто может поумнеть. И это тоже очень важно. Не только чувство красоты и гармонии, но и глубокие мысли. О жизни, о человеке, о ценностях, которые незыблемы. А еще феноменальность Пушкина в том, что в нашем сознании она неотделима от его личности и от его судьбы. Это удивительный человек, который был очень искренним и в любви, и в дружбе, и был верным в дружбе. Так что нам очень повезло, что он у нас есть.
— Гоголь считал, что Пушкин — это русский человек в развитии, что таким, как он, русский человек будет лет через двести. Но вот прошли эти двести лет, а русский человек не приблизился к Пушкину. Напротив, отдалился, и не всегда понимает пушкинские строки.
— Будем считать, что Гоголь погорячился. Гений всегда единственный. В конце нашей беседы расскажу вам одну историю.
Я действительный член Академии образования. Пару лет назад мой коллега решил обратиться к дамам-академикам, чтобы они рассказали о своем пути в науку, и издал сборник под названием «Родная душа». Мне, как всегда, было некогда, и я дала туда свой рассказ, который называется «Странное происшествие на Старой Басманной». Понятно, что такой рассказ могла написать только я, потому что речь шла о музее Василия Львовича Пушкина, который я создавала в его доме на Басманной. Краткое содержание такое. Осень, ночь, мне звонят на мобильный телефон домой из музея Василия Львовича: «У нас ЧП — отключили электричество и сигнализация не работает». Я вызываю такси и в ночи еду на Старую Басманную. Примерно за два дома машина заглохла, я под зонтом иду в знакомые ворота, ищу дверь — а ее нет. Я начинаю стучать в стену, с противоположной стороны открывается дверь, и там стоит мужик в исподнем со свечкой в руке: «Чего надо?» Я решительно его отпихиваю и иду в прихожую, а там все другое — нет нашей мебели красного дерева, стоит какой-то сундук с шинелькой, дрова лежат. Я иду дальше, в залу. Там тоже другая мебель, другие картинки, стоит стол-сороконожка, мужик кричит: «Куда прешь!»
Раздаются шаги, из гостиной выходит в халате, со свечкой в руках человек, которого я мгновенно узнаю по его портретам. «Что здесь происходит?» Я говорю: «Василий Львович, я не понимаю, я позвонила в дом-музей…» — «Тут никакого музея нет, я снимаю этот дом, и вообще что значит — вы позвонили?» — «Василий Львович, какой год сейчас?» — «Вестимо, двадцать шестой».
Тут из другой двери выходит его племянник, тоже со свечкой, и говорит: «Дядя, что здесь происходит?» — «Да вот, мон ами, говорят, что в двадцать первом веке здесь музей будет». Смеются. Решают со мной поужинать, и начинается увлекательный разговор. Меня интересуют белые пятна в пушкиноведении, а их интересует двадцать первый век. Оказалось, что мне, филологу, очень трудно объяснить, что такое электричество, самолет, машина, не говоря уже про интернет. Я говорю: «Александр Сергеевич, вы же писали: «Под водой пророем дерзостные своды», вот мы прорыли под землей, и поезда ходят, развозят людей». О поэзии идет разговор, Пушкину очень нравится молодой Бродский. Василий Львович умиляется дамам-поэтессам и спрашивает, что теперь носят. Потом спрашивает меня, я-то кто? Я говорю, что я доктор наук, профессор, академик, читаю лекции по девятнадцатому веку. Мне на это объясняют, что дамы лекций не читают, потом укладывают меня спать в кабинете.
Утром открываю глаза, думаю, что это сон. Но за окном девятнадцатый век, разносчики, извозчики. Звоню в колокольчик, прошу камердинера Игнатия заложить мне экипаж.
Доехали до Елоховского собора, я вылезаю, прошу меня подождать. Заворачиваю за угол — а там метро «Бауманская». Стою и думаю: что же мне делать? Вернуться в двадцать первый век или в дом Василия Львовича, где мне было так хорошо и интересно?
— Решили вернуться к нам, в наше беспокойное время.
— Что делать, там ведь дамам нельзя преподавать и заниматься научной работой. И кафедра в университете занята профессором Мерзляковым.
Татьяна Филиппова
