Сколько книг нужно прочитать перед посещением выставки картин? Почему без литературы невозможно связать Никаса Сафронова, рок-музыку, Гофмана и Гайдара – рассказал в интервью Кирилл Светляков – куратор выставки «Оттепель» в ЦДХ на Крымском валу.
– Вы – связанный с искусством человек. Вы читаете?
– Я читаю, но, правда, в последнее время все больше читаю по специальности, наверно, потому что на каждую выставку приходится собирать определённую библиотеку.
– То есть картины без книг тоже не существуют?
– Нет, не существуют. У любой выставки есть «логос». Конечно, есть мнение, что произведение само за себя говорит, но на самом деле при современном потоке информации человек вне контекста картину уже не считывает. Он ее воспринимает как одну из множества jpeg- картинок в Интернете.
Поэтому вопрос всегда в интерпретации. Выставка – это интерпретация. На разных выставках одна и та же работа может совсем по-разному выглядеть, звучать. И конечно, когда готовили выставку "Оттепель", я читал «оттепельную» литературу, и художественную в том числе. Например, пьесы Виктора Розова. Я вот даже не знаю – их, наверно, сейчас не читают, потому что смотрят фильмы, такие как "Шумный день", снятый по пьесе Розова,и фрагменты "Шумного дня" мы показываем в начале выставки. И современному человеку иногда проблемы отттепели могут показаться немножко наивными. Особенно сейчас, в потребительском обществе. Людям сложно рассказывать, что в 60-х думали о том, как быть свободными от вещей, и что это за смысл жизни. В "Шумном дне" как раз жена брата главного героя забарахляет весь дом мебелью... Причем главный герой — ученый — из-за того, что жена у него хочет заняться «престижным потреблением», вынужден много "халтурить", и наукой уже не занимается. И мама его в финале говорит вещи, которые уму непостижимы, о том, что ей грустно, что он ее сын, потому что он стал мещанином.
Оттепель не решила вопрос о том, где граница между необходимым потреблением и потреблением как смыслом жизни, способом реализации. Сейчас, например, потребление стало одним из способов самореализации, оно срастается с креативом. Все эти темы очень интересны, но их не понять, если не прочитать литературные произведения тех лет.
Под каждую выставку собирается огромная стопка книг, причем и по истории, и по литературе, и по истории искусства…
Работа над любой выставкой начинается с библиографии, с библиотеки, как в научной работе. Там ты ищешь всякие цитаты, идеи, которые владели умами людей того времени…
– Выставка начинается с книг — это интересно, я почему-то об этом не задумывалась. Что именно художественная литература может помочь понять картины.
– Художественная литература обязательна к прочтению, иначе непонятно иногда, о чем люди думали, потому что любое исследование — оно все-таки постфактум осуществляется, а живой язык эпохи очень важен.
И в литературных произведениях аккумулируется и формируется язык эпохи. И язык часто управляет нами, поэтому ряд идей рождаются непосредственно в процессе говорения. Авторы того времени, например, возвращаются к телеграфному стилю 20-х — короткому, лаконичному. Конечно, в оттепельных текстах много науки, много научных терминов. Писателям хочется демонстрировать то, что они в курсе самых разных процессов, отсюда терминология, которой даже поэты умудряются овладеть. Андрей Вознесенский, например, очень любил закручивать: синхрофазотрон рифмовать.
А язык любви? На выставке это очень важная тема, потому что художники оттепели пытаются говорить о том, о чем вообще не говорят, не потому что нельзя, а потому что сказать о чувствах — это сложно, и в фильме "Июльский дождь" люди очень много молчат. Оттепель работает с высвобождением через любовную тематику и хочет найти язык, но в результате высвобождается от языка, язык оказывается не нужным.
Например, на картине Пименова «Лирические стихи». Пименов вообще человек 20-х годов, и здесь все очень странно, потому что есть печатная машинка и название картины подсказывает, что это какая-то лирика, вот посмотрите на эту чашечку с авангардным орнаментом, здесь даже есть ирония, поскольку то, что делал «второй авангард» в 1960-х — это уже какая-то чашка кофе как возбудитель вдохновения, и здесь же висят женские колготки... Вот оттепель — она вся из этого, она состоит из приватного, из отсылок к авангарду, иногда из эротики, которая пробивалась и у Василия Аксенова, она пробивалась и у художников официальной сцены, и у модернистов, которые имеют отношение к неофициальному искусству.
И «Дом на набережной» Юрия Трифонова — замечательная вещь, я считаю, одна из самых важных для этой эпохи, но там тоже все упирается в то, что человек «обуржуазивается», «омещанивается» и превращается в нечеловека. Вот эта проблема, где грань между человеком и нечеловеком — это очень интересно именно для антропологии оттепели. Пропагандисты говорили, что человек оттепели свободен от вещей, потому что он о них не думает. Постепенно быт налаживается, и под человека подстраивается. Но получалось так, что только академик может себе позволить не думать о вещах, потому что у него все есть, и он может думать про авторскую песню или науку. Остальным приходилось превращаться в «доставальщиков», и сколько текстов в эпоху оттепели именно этому посвящены! Хотя вопрос очень важный: человек как раб вещи или вещь как продолжение человека, опредмечивание человека или очеловечивание вещей. Ведь человек должен все очеловечить, если у него это не получится, все начнет опредмечиваться, в том числе и он сам.
– А что вы сами любите читать, какие ваши любимые книги? Это обязательно должны быть книги об искусстве, или нет?
– Необязательно. Ну, конечно, как и с картинами, в разные периоды это очень разные книги. Потому что, скажем, есть люди, которые любят, вообще пьют стихи, дышат стихами и читают стихи постоянно. Я вот, например, не такой. У меня любовь к стихам проявляется периодически. Хотя есть стихи, которые я знаю наизусть, например, "Плавание" Бодлера в переводе Марины Цветаевой, это я перечитываю. Я очень люблю, скажем, Гайдара. Хотя я был немножко разочарован, когда Дмитрий Быков уже вовсю начал Гайдара пиарить, и я подумал, что я уже после Быкова так Гайдара не открою, но его можно открывать через искусство. И вот как раз здесь картины 30-х многое могут подсказать и еще добавить к тому, что он написал.
Кстати, как я проверяю для себя, на правильном ли я пути или нет в плавне предпочтений. Когда начинаешь читать о Гайдаре, выясняется, что у него любимый писатель — Гофман, а это единственный писатель, у которого я прочитал все, включая его дневники. Вот и оттепель здесь воспроизводит определенный романтический код, который сформирован еще в первой половине 19 века: художники и филистеры. Оттуда идет культ гениев, отсюда эти все противопоставления, которые сейчас кажутся уже натяжкой, потому что как сращиваются креатив и потребление, и потребление выдается за способ самореализации, вот так Кот Мурр превращается в Крейслера, у Крейслера начинает расти хвост, усы... Оттепель лишний раз доказывает, что эта эпоха — эпоха романтизма — еще не изжита, она еще существует. Хотя культ гениев крайне коммерциализирован, потому что уже в 20 веке гении работали на шоу-бизнес, и кому-то это удавалось, кто-то мог этому соответствовать, как Сальвадор Дали, а дальше уже Никас Сафронов, который уже такой гений без искусства, такой социальный гений, художник среди людей, и он воспроизводит этот романтический штамп художника — трясу головой, демонстрирую возбуждение — и больше-то и не надо ничего.
Рок-музыканты тоже трясут головой, они демонстрируют выход из себя. Это уже коммерциализация романтизма. Вот для чего литература и нужна. Без литературы ничего этого не понять. Нельзя связать без литературы Никаса Сафронова, рок-музыку, Гофмана, Гайдара и оттепель.
Литература — это то, что связывает, иногда неожиданно, самые разные вещи. Конечно, можно подучить какую-нибудь теорию, теорию модерна, теорию современности, но ничего при этом не понять. А это живая такая вещь, которая именно позволяет связывать. Я жалею, что я сейчас мало читаю литературу.
Хотя сейчас много читаю произведений Льва Толстого и статьи о нём. Мне кажется, что все-таки он что-то такое придумал, чего еще не осознали до конца, и то, что может быть какой-то очень серьезной альтернативой многим вещам, которые сейчас происходят.
– Что вы имеете в виду?
– В своих кураторских проектах я в основном занимался современным искусством. Современное искусство — вещь элитарная, она связана с очень узким кругом людей. Оно так мучается и тоскует по невниманию, ну так оно же всегда было ориентировано на элитарный круг. Оно хотело его разорвать в разные периоды. А Толстой был абсолютный «антиэлитист» в этом отношении. Хотя в рассуждениях об искусстве он доходил до отрицания искусства вообще: если искусство людей не объединяет, оно и не нужно вообще. Искусство — это повод общаться, это диалог, это не вещь, опять же. И поэтому, конечно, он дошел до противопоставления элитарности, элитарных форм высокого искусства, как он говорил, искусства для реализации своих мелких эгоистичных устремлений и искусства для народа. На самом деле, он нащупал очень важную проблему — отношения элитарного и массового искусства. Потому что есть искусство коммерциализированное, рассчитанное как раз на массу, на всех, но является ли оно искусством? В том-то и дело, может быть, Киркоров если бы встретил Толстого, сказал бы ему, что "так я же для людей все это делаю, ну смотри — люди плачут". А Толстой бы ему ответил: "нет, ты выражаешь свои мелочные, эгоистичные, ничтожные устремления».
– Но художник же всегда выражает свои какие-то устремления? Художник же всегда решает какие-то свои проблемы?
– А это вопрос, потому что художник может выражать вещи общего порядка, то есть общие эмоции, если они ему интересны. Это вопрос оттепельный, кстати, – где твой мирок и где проекция на большой мир. И оттепель открывает эту приватность, начиная даже с решения вопросов строительства массового жилья, потому что ты даришь людям приватность, вот она у них – отдельная квартира, маленькая. А дальше им с этой приватностью нужно как-то жить в большом мире. И вся оттепель, на самом деле — про это. Потому что все говорят о том, что да, вот у тебя есть твое "я", но обязательно всё людям, всё людям отдавай, всё лучшее в тебе, отдай всё. А дальше человек задается вопросом: ну хорошо, я готов отдать им все лучшее, за большие деньги, например.
– Что бы вы посоветовали обязательно всем прочитать?
– Очень много читать! Например, Оскар Уайльд «Портрет Дориана Грея» – это хорошо, но лучшее — это «Тюремная исповедь». Оскар Уайльд — это человек, у которого была эстетическая теория, и он разбирал отношения этики и эстетики. В 20 веке было очень много формализма в искусстве — интересовались формальными структурами разного рода, такими объективными, универсальными. То есть 20 век производил множества одинаковых – фанатов на концерте, солдат, спортсменов, участников всяких массовых действ.
А вот этика появилась в конце 20 века, и все, кто про этику, вдруг оказываются опять в центре внимания. Тут, конечно, и Толстого вспоминают, и Уайльда, писателей, которые из эстетики уперлись в этику. Причем не обязательно религиозного толка совсем. А такого, общечеловеческого.
А если говорить о книгах об искусстве, мне нравятся статьи Бодлера. И Пруст, кстати говоря. У него есть замечательный сборник "Против Сент-Бёва", это такой сборник статей о писателях, которых он любит и не любит. Я впервые у Пруста оценил, что можно великолепно писать даже о плохих писателях или писателях, которые тебе не нравятся и делать эстетические открытия.
– Тогда что для вас чтение?
– Ну как сказать... Вот сейчас модно чиститься, если языком пиара говорить, все чего-то у себя чистят… Так вот это прочищение мозгов возможно только через чтение.
Беседовала Юлия Мялькина
Фото: Алиса Власова
