«Зелёнка» - книга о человеке в современных локальных конфликтах»

- Сергей, «Зелёнка» - это не только «бриллиантовая зелень», «жидкость Новикова», которой мы в детстве, кажется, были покрыты с ног до головы, но и обиходное название северокавказских и среднеазиатских лесных массивов, в которых часто скрываются банды боевиков. Получается, название – с двойным смыслом?

- Да. С одной стороны, нечто тревожное, вечно грозящее если не смертью, то ранением и пленом, с другой стороны – нечто исцеляющее, в том числе тревогу.

- Почему – стихи? Разве не лучше было бы написать книгу пусть коротких, но рассказов? Они для современного читателя куда доходчивее.

- Понимаю.  Но природа моя такова, что проза во мне образуется чрезвычайно редко. У каждого свой набор средств для отображения действительности, и у меня он, так уж вышло, преимущественно стихотворный.

- Почему вы издали книгу только сейчас?

- Раньше точно бы не набралось и полусотни стихотворений: боялся ступать на эту территорию, опасаясь не «конкуренции» с военными поэтами, но личной неправды. Поэтому практически каждое стихотворение посылал друзьям, прошедшим разные известные и не совсем кампании, спрашивая – «похоже»? «правда»? «не слишком заумно»? Если они отвечали «да», дальше я уже не особенно волновался.

Так много времени на книгу ушло потому, что искал адекватного языка для выражения того, что в принципе не может быть выражено. Хрипы пробитых лёгких, страдальческий стон, рвущий барабанные перепонки визг, истерический плач – вот, как мне кажется, максимум того, что можно вынести с «галицийских кровавых полей».

Язык не образовывался; он то тонул в предшествующей традиции, то никак не мог образовать свою. Наверно, только в конце 2010-х гг. пришло понимание стиля. Особенно залихватски, в стиле «охотника за головами», выражаться точно не стоит: претенциозно. Я вообще против того, чтобы военнослужащих выставляли этакими сухопутными пиратами.

- А как их нужно показывать?

- Такими, какими они являются, без перехлёстов в удобную или «модную» сторону. Вспомним эволюцию образа в массовом сознании: в 1970-е армия и милиция – надежда и опора, но вот приходят 1980-е, и всё начинает переворачиваться с ног на голову. Судя по заголовкам прессы и телесюжетам, и в Афгане-то «неизвестно, чем занимались» («мы вас туда не посылали!»), а уж в 1990-е и того пуще: убийцы, садисты и воры, ожившие орудия, лишённые начатков разума. Представить, что этот «пресс-портрет», сформированный радио «Свобода» и другими либеральными СМИ, сделал с самосознанием «казённых людей», до сих пор немыслимо. Видимо, мало было прямых предательств со стороны высших эшелонов – надо было, чтобы собственные жёны и дети косились на отцов, чтобы родители кривили рты… впрочем, в народе-то, несмотря ни на какие радио, как раз понимали, кто такие их дети, мужья и отцы, и чем они занимаются.

Однако для каких-то подвижек в массовом сознании понадобились сотни жертв, принесённых на алтарь контртеррористической борьбы – вспомните Будённовск, Первомайское, Беслан, «Норд-Ост», сотни ежедневных операций по обезвреживанию бандподполья. И я не могу сказать, что престиж профессии сегодня полностью восстановлен: к нему постоянно подбавляют изрядные щепотки жареных фактов. Понятно, что никто не свят, но именно людей с оружием обсуждают с каким-то особенным сладострастием.

Не зная специфики, не соприкоснувшись со службами, нельзя делать однозначные выводы, и тем более верить «независимым средствам массовой информации». Они-то уж точно не станут следовать правде, потому что их научили играм куда более страшным: пропаганде. Незачем искать и намёка на истину.

- Вы упомянули о «конкуренции» с военными поэтами – она действительно существует?  

- В том-то и дело, что нет. Никакой конкуренции в поэзии, даже жанровой, быть не может. Фигуры её – самого разного роста, и лично мне без разницы, какое место на поэтическом поле я занимаю. Сделаться лучше хочется каждый день, но здесь от голого желания мало что зависит.

Современная «силовая» лирика пытается изъясниться со временем. Поиски не всегда увенчиваются успехом: иногда она выглядит смешно, патетически, старообразно, вызывает недоумение. Меня всегда смущало не столько её качество (уровня вечерних напевов под гитару), сколько то, что она недостаточно раскалена, пытается «давить на жалость», добивается понимания недостойными приёмами. Больше всего убивало то, что она пользуется примитивными приёмами вместо того, чтобы передавать ужас того, что человек – уже в двадцать первом столетии! – вынужден стрелять в другого человека. И что это – профессия, жизнь и судьба.

- В чём же правда?

- Для меня было огромной школой поиск достоверного стиля. Те, кто прочтут книжку, заметят, что в ней говорят на разные голоса, широк разброс типов, от рядового контрактника до командира полевой группы. От начала к концу видно, как медленно оставляет её героя романтический флёр. Все эти фигуры «прощания», «отъезда» - из далёкого уже двадцатого, если не девятнадцатого века. Никто на перронах и тем более на военных аэродромах «Прощание славянки» не играет, не рыдает, за вагонами не бежит, цветами не встречает. Вокруг нас – иное время, не сентиментальное, не склонное к проявлению чувств. Они в результате теснятся внутри… и спаиваются в человеке в какую-то кляксу.

- Почему вам оказалась так важна тема войны?

- Наверно, потому, что среди моих предков все служили, и это уже что-то генетическое (дед – кадровый, отец – военный инженер, по бабушке – военные моряки). Ну, и локальные вооружённые конфликты, как на территории РФ, так и за её пределами, миротворческие, полицейские, специальные и контртеррористические операции продолжаются. Кому-то они кажутся «тлеющими», но тем семьям, которые получают вместо кормильцев их тела, так не кажется, и никогда не казалось.

Огромное количество наших сверстников прошло через самые тягостные и бесконечные испытания. Кто-то погиб, кто-то ещё отходит от шока и ранений, кто-то внутренне сломлен, а кто-то продолжает ездить в «командировки», как ни в чём не бывало. И про них точно не скажешь – «повезло». То есть, конечно, повезло, что живы, но у каждого своя мера страдания, и каждый переносит её в соответствии с внутренним устройством.

- То есть, «Зелёнка» - книга о поколении?

- Я бы не хотел особенно героизировать своё поколение (масштаб событий – не Отечественная, как минимум), но сказать своё слово о тех, кто отдал жизнь и здоровье восстановлению мира на израненных окраинах бывшего СССР, да и в самой России, считал и считаю себя обязанным. Не знаю, откуда приходит это невидимое настояние, но когда во мне начинают звучать «армейские монологи», им противостоять куда невозможнее, чем наплывам «чистой лирики».

- Какова география книги?

- От Абхазии до Чеченской республики. Есть немного Осетии, немного Сирии, Украины, и даже Будапешта февраля 1945-го года: в стихотворении памяти деда я обращаюсь к теме Великой Отечественной.

- Почему, как вам кажется, мы никак не можем без конфликтов, и каждое поколение проходит свою череду стрельб, ранений, похорон?

- Я не мастак рассуждать о таких вещах, как «геополитика», но, видимо, положение России на континенте таково, что на неё постоянно зарятся соседи, и даже весьма отдалённые, и постоянно втравливают её в войны, из которых она потом выходит десятилетиями, если не веками. Не думаю, что здесь какая-то особенная вина нашего руководства: у него и выбора-то особенно нет. Вечно грозящую нам войну можно лишь оттянуть. Представляя себе, что было бы, если бы дед вернулся, я вижу совершенно другую семью. Без метки сиротства на внутренне искажённом лице. Сейчас я уже начинаю гадать, что выпадет поколению моего сына. Дай Бог, чтобы ничего, чтобы как-то там, в высших слоях, договорились хотя бы на двадцать лет мира, я уж не говорю – полвека… А то у нас что ни колено, то горе, незаживающие раны.

- В книге странная структура: заголовки стихотворений даны в скобках. Почему?

- Я использовал такой, как мне кажется, авторский приём, как «условные заголовки». Стихи живут и без них, но обозначить место, время, характер действия иногда стоит. И вот возникает чисто текстологическая коллизия: можно не обозначать, «и так понятно», но для людей со стороны не худо было бы обозначить «страну происхождения». Образ мысли армейского ли командира, сотрудника ли силовых структур таким, каким я его вижу, подразумевает непрерывный поток мысли – он одновременно и вспоминает, и реконструирует, и участвует в событиях.

- Вы работаете в Литинституте и в Издательском Совете Русской Православной Церкви. Отчего именно вы, гражданский человек, взялись за военную тематику?

- А отчего брался за военные песни Владимир Семёнович Высоцкий? Войну он пережил как её современник. И мы – современники Афганской, Приднестровской, Таджикской, Карабахской, Абхазской, двух Чеченских, Донбасской, Сирийской, Грузино-Осетинской. И всё это на фоне террористической войны против Москвы и других городов России.

Я часто пытался заткнуть себя, объясняя себе необходимость молчать тем, что есть куда более достойные люди. Но, плохо ли, хорошо, то, что зависит от меня, я сделал. «Зелёнка» - приношение и павшим, и живым. Надеюсь, она не вызовет у читателя неодолимой идиосинкразии.

Ссылка на книжку – здесь