Екатерина Каликинская - лауреат конкурса «Новая библиотека» (премия им. С.Т. Аксакова) 2023 года
Поскольку святитель Лука был очень сдержанным в проявлениях чувств, свидетельства об этом также немногочисленны. О своих родителях он писал с глубокой благодарностью и почтением, считая, что религиозность он унаследовал, скорее, от отца-католика, хотя и мать, Мария Дмитриевна, была глубоковерующей, придерживалась истового Православия, но ее отношения с Церковью были непростыми. Мать оставила глубокий след в душе сына, в архиерейском доме святителя до самой смерти хранился ее портрет. Возможно, от нее Валентин Феликсович унаследовал деятельное благочестие. Родные вспоминали, как в годы Первой мировой войны Мария Дмитриевна помогала раненым и обездоленным, как на кухне целыми ведрами кипятили молоко, чтобы накормить голодных.
В январе 1926 года между двумя ссылками, возвращаясь поездом из Красноярска в Ташкент через Черкассы, епископ Лука встречался с родителями и старшим братом (у него было два брата и две сестры), которых не видел более 10 лет. Матери в это время было 76 лет, отцу – 85. Владыка вместе с ними отслужил панихиду по своей умершей сестре Ольге, тяжело болевшей и безвременно скончавшейся. Возможно, по просьбе святителя его сын Валентин назвал свою единственную дочь Олей. Родителей он тогда видел в последний раз, но всегда помнил день их упокоения (даты были записаны на особом листочке) и, конечно, поминал в церкви.
С братьями, Владимиром и Павлом, и сестрой Викторией – его отношения всегда были ровными и хорошими. Когда братьев не стало, после войны он приютил у себя в Симферополе их овдовевших дочерей с маленькими детьми.
Единственной, горячо любимой женщиной в его жизни была жена Анна Васильевна, родившая ему 4 детей. Она скончалась от туберкулеза в Ташкенте в 1919 году, на кресте на ее могиле Валентин Феликсович своей рукой написал слова из Нагорной проповеди Христа: «Чистая сердцем, алчущая и жаждущая правды…» В семье правнучки святителя Татьяны Войно-Ясенец-кой хранится небольшая пастель, нарисованная им, – женская фигура в потоках света, – воспоминание о недолгом семейном счастье. Сыновья святителя Луки считали, что ее смерть изменила всю его жизнь. По чудесному знаку свыше, он оставил четверых осиротевших детей на попечение своей операционной сестры Софьи Сергеевны Белецкой, мужественно без колебаний принявшей этот крест. «Ее и детей выгнали из моей квартиры главного врача и поселили в небольшой каморке, где они могли поместиться только потому, что дети сделали нары и каморка стала двухэтажной. Однако Софью Сергеевну не выгнали со службы, она получала два червонца в месяц и на них кормилась с детьми», – писал святитель Лука в автобиографии, вспоминая «великие благодеяния, которые получали мои дети через Софью Сергеевну…»
Мать святителя Луки Мария Дмитриевна в молодости
Софья Сергеевна Белецкая воспитала детей святителя, никогда не претендуя на иную роль. В семье Валентина Валентиновича, младшего сына, который очень любил и почитал Софью Сергеевну, называл ее мамой, а его дети и внуки «бабой Соней», благоговейно хранят память о ней. На фотографиях – очень строгая, собранная женщина, всегда в черном, с глухими воротничками, полная благородства.
Софья Сергеевна Белецкая
Из своих детей святитель выделял старшего сына Михаила, к нему адресованы большинство писем, в которых святитель исповедовал свою веру, говорил о главном в своей жизни.
Сыновья святителя (справа налево) Михаил, Алексей и Валентин, дочь Елена
Когда в 1934 году потерпел катастрофу поезд, в котором ехал Михаил, отец, находившийся в это время на лечении в Москве, бросил все и отправился без промедления в Ленинград. Позднее это стало причиной потери зрения левого глаза.
Портрет архиепископа Луки, написанный его сыном Валентином
Все дети святителя Луки, став взрослыми, последовали по его пути в выборе профессии. Несмотря на все препятствия, которые им создавали даже при получении медицинского образования, Михаил, Алексей и Валентин стали докторами медицинских наук, дочь Елена – врачом-эпидемиологом. К сожалению, дети не разделяли веры отца, и можно только представить, какую боль причиняло святителю их неверие. Но он предоставлял им в этом вопросе полную свободу и относился к ним с большой любовью. Сыновья также очень уважали его, гордились его научными достижениями, помогали ему материально, зная, что все свое архиерейское жалованье он раздавал бедным и больным. Большой печалью святителя было и то, что многие его внуки также отошли от Церкви, на служение которой он положил свою жизнь. Только два мальчика и девочка, жившие с ним последние 15 лет в Крыму и, можно сказать, воспитанные им – в основном личным примером, выросли верующими людьми. Это были дети его племянниц Веры Владимировны Прозоровской и Нины Павловны Сидоркиной, которых он пригласил жить к себе в архиерейский дом, когда получил назначение в Симферополь и почувствовал, что ему уже трудно обходиться без помощи близких.
Святитель с родными
Один из них, Юрий Николаевич Сидоркин, художник-оформитель, оставил письменные воспоминания о «дедушке», как они называли святителя Луку. С Николаем Николаевичем Сидоркиным мы встречались в 2013 году, я записала небольшое интервью с ним. Пользуюсь случаем выразить ему глубокую благодарность и радость от знакомства с ним.
Интервью с Николаем Николаевичем Сидоркиным
– Николай Николаевич, Вы помните, как впервые оказались в доме святителя?
– Нас привезла в Симферополь Виктория Феликсовна, его сестра. После окончания войны мы из немецкого концлагеря вернулись с мамой и младшим братом Юриком домой, в Киев. Времена были трудные, мама осталась одна с двумя детьми, и когда Валентин Феликсович сообщил, что был бы рад видеть ее с детьми у себя, она очень обрадовалась. Но ее даже из Киева не выпустили, что-то проверяли, так что повезла нас тетя Витя, как мы ее называли. Она приехала с нами и своей дочкой Лелей.
Николай Николаевич Сидоркин, внучатый племянник святителя
Быт святителя в Крыму был очень скромным
А потом в конце лета они уехали в Киев, а мы с братом остались и прожили у дедушки до самой его смерти.
С нами еще жила Майя (Мария Дмитриевна), дочка Веры Владимировны, внучка брата его Владимира, она была немного старше меня. Он ее ласково называл «Марусенькой». Вот такая троица. Можно только удивиться доброте и терпению владыки Луки: принять в свой строгий дом такую по-детски беспокойную компанию!
Отец мамы – Павел Феликсович – был младшим братом Валентина Феликсовича, личностью незаурядной. Закончил юридический факультет Киевского университета и консерваторию по классу фортепиано. В годы Первой мировой войны получил чуть ли не все мыслимые военные награды, в 37 лет погиб в Гражданской войне, сражаясь на стороне красных. Так что Валентин Феликсович был для нас дедушкой. Взрослые посовещались и решили, что мы будем обращаться к дедушке на «ты». Встретил дедушка всю троицу очень приветливо. Помню в неярко освещенной комнате высокого седого человека в белом подряснике. Моего братика он погладил по голове и назвал «комариком» – Юрочка был очень худенький от истощения, маленького роста.
Святитель Лука на даче в Алуште
– Как Вы потом жили с ним, какие у Вас были обязанности?
– Как мальчик-подросток, я помогал дедушке во всех бытовых делах: провожал на прогулку по городу, потом к морю, старался быть при нем и прислуживал, помогал одеваться и раздеваться, сливал воду на голову при умывании. Мне было только десять лет (а Юрочке и вообще шесть), и помню, тяжелый кувшин с водой было трудно поднимать. Мы часто баловались, как все мальчишки. Конечно, порой и безобразничали, один раз игрались, а дедушка зашел к нам перед службой, а Юрик выскочил и облил его водой. Он сказал: «Скверный мальчишка!» – но и только. Хлопот с нами ему, конечно, было немало.
Я скоро выучился ездить на велосипеде и занимался этим с удовольствием. Летом снимали для владыки небольшую дачу в Алуште. И тогда кроме прогулки с дедушкой важное место занимало купание в море. В последние годы купался дедушка по утрам, а до того – утром и вечером. Плавал вдоль берега, на глубине, больше получаса. Не останавливала его ни холодная вода, градусов 15–16, когда подходили холодные течения, ни волнение на море. Меня он просил перед купанием измерять воду термометром. Не купался только тогда, когда вода становилась около 10 градусов.
Я брал раскладную скамеечку, туфли резиновые, полотенце, коврик и раскладывал по порядку на берегу. Потом дедушка входил в море, и вскоре только его белая шапочка была видна над волнами. Купался он даже в большие волны. Однажды стал выходить, и волна его опрокинула. Я бегаю вокруг, растерялся, не знаю, что делать, и вдруг раздался звучный голос: «Встань передо мной и руку подай!»
Святитель Лука у моря в Алуште
– Вы помните, как все было устроено в доме?
– Очень просто. В Симферополе он снимал весьма скромное помещение, на втором этаже епархиального дома на улице Госпитальной, 1. Большая комната около 25 метров, и приемная, и кабинет, и столовая. И совсем маленькая спальня – только кровать, тумбочка и умывальник. (На этой кровати он и скончался.) Посреди большой комнаты – стол метра два с половиной, на нем резное деревянное распятие католического образца, очень тонкой работы, две книги – Библия и Евангелие. Он ежедневно читал по главам из той и другой. Это были книги номер один. Он вообще не убирал их со стола. Даже во время обеда только отодвигал на уголок. Часть стола накрывалась скатертью, ведь комната служила также и столовой.
У торцовой стены небольшой письменный стол с фотографиями детей. За этим столом и писалась книга о «духе, душе и теле». Вдоль глухой стены – полки с книгами, над ними в овальной раме портрет матери. В углу аналой, лампада, иконы. Каждый день – какой-то святой, и у него был большой иконостас, он чтил всех, я думаю, не выделяя кого-то.
Титульный лист Библии, принадлежавшей святителю Луке
– Как проходил день владыки Луки?
– День начинался довольно рано, с умывания, потом долгая молитва, потом занимался делами по епархии, письма, газеты. До обеда, после обеда – отдых часа два, а вечером снова дела, занятия с секретарем – во всем необходимой, все знающей Евгенией Павловной. Она была немка, при немцах была переводчицей, в лагере провела около 10 лет. Когда Крым освободили, приехала в Севастополь, потом в Симферополь. Сначала ее тут принимали не очень ласково, дел ей было немного, ведь в 1946–1947 годах дедушка был еще крепкий, вполне самостоятельный, видел прилично. Тогда она «придумала себе дело» – записывать его проповеди. Благодаря ей эти бесценные проповеди сохранились. Она была удивительный человек!
Библия, с которой не расставался святитель Лука
Преданный, глубоко верующий, на редкость организованный и работоспособный.
На дому дедушка занимался и приемом больных – конечно, прием был бесплатный, о чем извещала табличка на двери. Вечером легкий ужин с чаем, пожелание спокойной ночи близким с неторопливым, прочувствованным благословением и уединение до утра. Молился дедушка всегда один, закрывшись в спальне, мы не знали, сколько времени провел он в молитвенном бдении. Так весь день проходил в трудах и заботах.
Святитель Лука среди прихожан храма в Крыму
– Каким он был архипастырем?
– К обязанностям своим относился неукоснительно и ревностно, служил каждую субботу и воскресенье, не говоря уже о праздниках. И регулярно совершал поездки по епархии. Время было послевоенное, по Крыму с его разбитыми дорогами добраться до дальних деревень был нелегко, но владыка хотел, чтобы архиерея видели не только в Симферополе. На стене висела карта Крыма, и крестами были отмечены приходы. Их было сначала много. Но пришло хрущевское время гонений, закрытия церквей. Свозили в сохранившиеся церкви, в канцелярию в том же доме – иконы, книги, предметы церковной утвари. Бывало дедушка говорил: «Опять всю ночь не спал из-за неприятностей с уполномоченным». А здоровье все слабело. Около 1956 года – полная слепота. И все же владыка продолжал исправлять службу
Святитель Лука проповедует в храме в Крыму
– Какие чувства Вы испытывали к нему?
– Почтение, благоговение, благодарность, любовь – как можно было иначе! В последние годы еще и страх за него. Я служил при нем иподиаконом и все время думал: вот упадет, и не удержу, не подхвачу… Служить ему уже было очень тяжело. Только вера в Господа давала силы выстоять. В конце службы, когда и у здоровых силы на исходе, владыка произносил проповедь с большим выражением и с блеском.
– Как он относился к властям?
– В 1946–1947 годах дедушка носил на рясе значок Сталинского лауреата, и его везде приглашали выступать, он был очень почитаем. Он всегда говорил, что сама суть советской власти – правильная, отмена чинов, сословий, это ему нравилось, и он это в душе поддерживал. Хотя он был совсем не из тех, кто подчинялся власти, отнюдь нет. Часто делал наоборот. Это был лев, сердце у него было смелое, гордое. Он никому не подчинялся, когда одобрял советскую власть. Но его очень угнетало гонение на Церковь, хотя он надеялся, что оно кончится, и надежда какая-то на это была в конце войны и после нее. Мне кажется, он всегда был патриотом России.
– А Вы сами, Ваша семья были верующими в эти годы?
– Моя мама была верующей с рождения, она родилась в Киеве, мы жили возле Софийского собора. Когда немцы отступали из Киева, они устраивали облавы и загоняли даже случайных людей, вот мы в одну из таких облав попали. Оказались в большом трудовом лагере на границе Польши и Германии, где было много чехов, поляков. И в лагере мы ходили в церковь – там была западная православная церковь, где нас с Юрой крестили.
У дедушки было страшное огорчение, что сыновья его неверующие. Его внук Алеша – студент, сын Михаила Валентиновича, пытался с ним спорить, говорил ему дерзко: как может быть семь дней творения? Это же ерунда! Сыновья владыки стали хорошими учеными, и он очень этому радовался, поздравлял их с научными успехами, считал, что они полностью оправдали его фамилию. Но их неверие было его болью.
Дети приезжали к нему нечасто. Они были занятые люди, у каждого своя работа, они были не свободны. Внучка Оленька, поскольку жила в Одессе, поближе, приезжала чаще. Он ее очень любил.
– А как он относился к другим людям?
– Очень доброжелательно, ровно. Дедушка всегда находил время для людей, которые хотели с ним поговорить. Я знаю, поскольку я его сопровождал и передавал такие просьбы. Помню, ко мне какой-то человек привязался: «Я гусаром служил и хочу поговорить с владыкой, потому что он помнит старину и сам дворянского происхождения». Я спросил дедушку – можно? Он сказал: «Пусть приходит». Он был открыт людям. Люди приходили к нему, чтобы его поприветствовать, задать какие-то наболевшие вопросы. И конечно, по поводу лечения.
Архиепископ Крымский Лука беседует с гостем
На дому он принимал много людей, занимали очередь. Была табличка с часами приема и надпись «бесплатно». С самыми разными болезнями шли к нему, не только с хирургическими, и он никому не отказывал. Дедушка был очень внимательный доктор, но строгий, сюсюкать ему не свойственно было. Ему сразу верили, потому что он еще был такой величественный человек, словно монумент двигался по набережной.
Я чувствовал, что он очень большой ученый, очень нужный людям, и мне было приятно, когда ему отдавали дань уважения. Местные профессора медицины – их именами теперь улицы названы, больницы – иногда приходили к нему, и это было для меня самое приятное: в такие минуты он был очень светским человеком, очень хорошо говорил, чудесно улыбался, здоровался за руку со всеми.
– Вас самого или родных он когда-нибудь лечил?
– Да. У меня была болезнь препротивная: с детства мучила невралгия лицевого нерва, такие сильные боли, что я лежал в темноте, когда начинались тошнота и эти боли. Дедушка решил, что сам будет меня лечить. Сказал мне, что будет делать укол через тройничный нерв через глаз. Тетя Витя говорила, что он ей делал такую процедуру. Но когда пришло время делать этот укол, я вышел в коридор и начал так плакать! Я был в ужасе, что в глаз иголкой полезут. И вдруг у меня все прошло. И потом больше уже болей не было.
Был еще чудесный случай. Мамочка моя заболела, у нее нашли опухоль груди, сказали, что саркома. И мама готовилась к концу, но приехала к нам в 1948 году. Дедушка осмотрел ее, прощупал и сказал, что ничего там нет. И в самом деле, оказалось – ничего. А мама была такой артистичной натурой, чувствительной, вместе с Любой Добржанской училась, они были подруги. И потом мамочка говорила: «Как хорошо – жить! Счастье уже просто дышать».
– А как владыка воспитывал Вас, внуков?
– В основном своим примером, своей жизнью, своей личностью. С дедушкой жить было и интересно, и ответственно очень. Я все старался делать как надо. Дедушка не был слишком снисходительным: когда Юрочка стал тетрадки прятать и из школы пришли на него жаловаться, то он поставил веточки в уголок вместо розог и сказал: вот, смотри, будут тут стоять, если ты снова провинишься. Но Юра уже, конечно, образумился и его не огорчал. Так что дедушке не пришлось применять это средство. Юра исправился, а я всегда учился хорошо.
Надпись святителя на обороте фото, подаренного Н.Н. Сидоркину
Мы были такое поколение – дети войны, которые много пережили. Все ходили под смертью, в оккупации. И голод многие перенесли страшный.
Тогда все Бога молили. Никаких насмешек над нами, верующими детьми, не было.
А учительница наша как-то сказала: «Вы знаете, что такое “спасибо”? Это “спаси Бог”.
Было столько погибших, убитых, не до насмешек!
В 1946–1947 годах было жаркое лето, и дедушка ходил с нами на Черновские камни. Там еще и дороги не было, но ему нужна была нагрузка. В 70 лет он был еще крепкий, старался ходить пешком побольше, когда было у него время. И нас, мальчишек, с собой брал. По дороге рассказывал Священное Писание. Не очень хорошо помню, что именно: про Иосифа и его братьев, о мучениях христиан за веру. Он сказал: «Вот мы идем, нам камешек попал в обувь, и больно идти, а представляете, что они испытывали, когда их мучили? Я в Мюнхене видел эти орудия пыток». А потом он распорядился, чтобы батюшка отец Сергий нас учил Священному писанию, мы с Юрой ходили к нему в избушку заниматься.
– Он рассказывая о своих тюрьмах, ссылках?
– Не часто, по ходу дела. Эти воспоминания записывались Евгенией Павловной.
– Кто из Войно-Ясенецких бывал у владыки в Симферополе и Алуште? С кем вы дружили?
– Все сыновья и дочь с детьми приезжали в Алушту, там была небольшая дача на море. С Алешей, сыном Михаила Валентиновича, мы соревновались в плавании, ездили вместе в заповедник. Мы с ним рыбу ловили. Если у него застревал крючок, я лез в воду доставать, так что мы были большими друзьями.
Младший сын святителя Валентин Валентинович Войно-Ясенецкий, доктор медицинских наук
С дядей Валей я общался, помню, он ходил на почту, я его провожал, и он рассказывал мне о строении Вселенной, о том, как звезды устроены, было очень интересно с ним. Валечка был такой славный, хороший. У Михаила Валентиновича я жил в Петрограде, когда из Симферополя приехал, в его квартире на Каменноостровском. Он подарил мне альбом с видами Переславля-Залесского. В 1991 году он уже плохо себя чувствовал. После того как попал в катастрофу поезда, у него нога болела всю жизнь, и он ходил в специальном ботинке. У него была прекрасная библиотека, громадные полки с книгами. Особенно мне нравился шеститомник Куприна, он говорит: «Бери, если хочешь». Я отказался, неудобно как-то.
Дядя Миша попросил меня поменять лампочку. Я понял тогда, насколько он беспомощен. Раньше был такой деятельный, энергичный, профессор, начальник: грозный, суровый, гром и молния. Все его боялись на работе. И вдруг – такой старичок…
С Еленой Валентиновной у нас не всегда было понимание. Приезжая, она сразу делалась хозяйкой в доме отца, мне устраивала страшный нагоняй, отчитывала меня. У меня в молодости было страстное увлечение волейболом: собирался целый стадиончик ребят, и однажды я не смог уйти оттуда, так что дедушка не пошел на купание. Елена Валентиновна так меня за это отругала, что до сих пор плакать хочется!
– Николай Николаевич, что изменилось, когда владыка Лука ослеп?
– Когда он стал слепнуть, он не жаловался. Когда зрение резко ухудшилось, приехал в Алушту и профессор Шевелев с бригадой от академика Филатова, и уже все было готово к операции. Но владыка долго молился и потом отказался делать операцию. И потом, полностью ослепнув, он продолжал служить. Тот, кто не знал, мог бы подумать, что дедушка все видит: настолько точно и безупречно он все выполнял.
Помню, как произносил он архиерейское возглашение: «Призри с небесе, Боже, и виждь, и посети виноград сей…» Этот возглас является символом обручения архиерея с паствой, после него архиерей выходит на солею. Дедушка выходил и останавливался в точности там, где нужно – будучи полностью слепым.
– Вы были со святителем Лукой до самой его смерти и помните его кончину?
– Да, пришло это страшное лето 1961 года. Ничто не предвещало несчастья. Здоровье его, конечно, было плохое, но все было как всегда, даже в конце мая начался разговор о переезде в Алушту. И вдруг температура у него подскочила выше 39 градусов! Весь горит дедушка, пить все время просит… Надеялись, что обойдется, но ему становилось все хуже и хуже. Доктора объявили, что безнадежен, вызвали детей. Приехали все – и Михаил, и Алексей, и Валентин, и Елена. Попрощаться. И недели не прошло, как скончался владыка. Он встретил свою смерть как христианин и мужественный человек. Все полагающиеся обряды, все было соблюдено. Сначала покойный находился в церкви святой Варвары, примыкавшей к дому.
Там была проделана дверь в алтарь, чтобы владыка мог, спустившись по лестнице, присутствовать на богослужении, когда он не мог служить в соборе. Потом гроб перенесли в собор, была заупокойная служба, множество людей приехало. Милиция пыталась им помешать: когда были поданы автобусы, оказалось, что проводы запрещены властями. Но процессия все же состоялась. Тысячи две пришли проводить владыку.
Могила святителя Луки на кладбище в Симферополе
Когда дедушка умер, я думал, что жизнь его кончилась, и очень скорбел об этом. Но прошли годы, и вот святитель Лука – великий целитель, исповедник, угодник Христов. Он так же служит, так же нужен, так же помогает людям, как и при жизни.
Воспоминания Юрия Николаевича Сидоркина6 Воспоминания написаны в 1996 году, их автор скончался в 2000 году. – Прим. авт.
1. Впервые я увидел В.Ф. в 1946 году. Был конец лета, стояла жара. Пока мы добрались с аэродрома до города, стемнело. После Киева узкие переулочки Симферополя с маленькими тротуарами в непроглядной тьме южной ночи показались необычным фантастическим миром. Улицы не освещались. Немногие счастливцы, вооруженные фонариками, двигались более уверенно. Мне было 6 лет. Я приехал с сестрой В.Ф., Викторией Феликсовной. Теперь мне предстояло жить в Симферополе. Отец моей матери, Павел Феликсович Войно-Ясенецкий, был младшим братом В.Ф. и Виктории Ф. Он погиб во время Гражданской войны. А наши послевоенные обстоятельства, имею в виду мать и брата, складывались настолько плохо, что мы с радостью приняли руку помощи от дедушки Валентина Феликсовича.
Увидел я его в тот же первый вечер. Мы вошли в неярко освещенную комнату. Из-за стола навстречу поднялся высокий седой человек в светлом подряснике. Лицо его сразу озарилось доброй улыбкой. Помню, он ласково погладил меня по голове, для чего ему надо было наклониться, поскольку я в свои 6 лет тянул не больше чем на 3–4 года. Война, оккупация, Германия, голодный послевоенный Киев… Но теперь было ощущение доброты и заботы.
От улыбки дедушки, его ласковых слов снялось ощущение тревоги, страха, приниженности. Других чувств в свои 6 лет я не знал.
2. Так началась моя жизнь в доме В.Ф. и продолжалась она до лета 1961 года, когда дедушки не стало. На протяжении этих 15 лет я видел дедушку практически каждый день. Вместе с братом (он играл главную роль, будучи на 4 года старше меня) мы сопровождали дедушку на прогулки.
Крыши и купол собора. Ю. Сидоркин
Выходили из дому (Курчатова, 1), далее в сторону городского сада, мимо десятой аптеки через Салгир, до конца улицы Шмидта и назад домой. Все это около часа. Потом, когда улица Шмидта стала более шумной, прогулки были перенесены за город, на 5-й километр Алуштинского шоссе. Ежедневная потребность в движении для поддержания активности, работоспособности сохранялась у В.Ф. до последнего года жизни. Когда ему было уже трудно далеко ходить, он приседал, держась за край стола в своем кабинете. Помню, он как-то вспоминал свое детство и юность в Киеве, как выучился ездить на велосипеде и ездил по квартире вокруг стола, часто сбивая руку о край стола. О себе дедушка рассказывал очень редко. Да и вообще говорил немного. Это не было замкнутостью или высокомерием. Дело было в другом. Видя дедушку иногда по нескольку часов в сутки, в самое разное время, я удивлялся его постоянной сосредоточенности. Трудно вспомнить моменты внутреннего отдыха, не говоря уже о расслабленности или – Боже упаси! – вялости. Постоянная одухотворенность от напряженной сосредоточенности до возвышенной вдохновенности. Хотя нет, все же были и моменты отдыха. Одно время на прогулках дедушка начал нам рассказывать, просто и понятно, Священное Писание. Наверное, такие вот моменты были для него отдыхом. Правда, это было, к сожалению, недолго. Видимо, в целях большей систематичности дедушка передал наши занятия одному священнику, и мы стали учить Закон Божий по гимназическому учебнику.
Небольшая картина, написанная Валентином Войно-Ясенецким в Кишиневе в 1895 году
Оборот картины
3. Говорить о характере В.Ф. в целом очень сложно. Думаю, любой, кто знал его лично, даже при самом небольшом общении, получал какое-то внутреннее ощущение значительности, неординарности, даже исключительности. Подобное можно представить, если высказываются необычные мысли, облеченные в оригинальные формы.
Сейчас, в наше странное и печальное время, мы к этому привыкли. Но у В.Ф. было совсем другое. В конце мая этого года мне довелось встретиться с профессором В.М. Ефетовым, зав. кафедрой онкологии. Зашел разговор о В.Ф., которого лечил отец Владимира Михайловича. Оказалось, что и сам В.М. слушал лекции В.Ф. в 1948 году в мединституте. Вот что он рассказал:
«Вошел в аудиторию высокий седой человек в рясе, его представили студентам. Он сел и спокойным тихим голосом, безо всяких сложных терминов, просто и понятно, хорошим русским языком изложил самую суть предмета».
4. О том, что дедушка в молодости хотел стать художником и учился этому, я узнал еще в детстве. Сколько себя помню в доме дедушки, всегда перед глазами небольшой пейзаж размером с альбомную страничку в черной рамке с золотым обрезом. Пейзаж писан маслом, изображено поле, точнее, луг начала лета (одуванчики еще желтые). Вдали синеет лес. Прямо перед нами раскидистый дубок, ближе к лесу – еще один. Голубое небо, прозрачная даль. Прохлада тени под дубом, множество одуванчиков. Тишина, простор, умиротворение. Живопись очень решительная, совершенно профессиональная, даже мастеровитая. Без зализывания и излишней детализации. В общем-то, это этюд с натуры, но точно найденный образ делает его картиной. В нижнем углу карандашом по сырой краске мелкая, но разборчивая подпись: «В. Ясенецкий», на оборотной стороне «1895 год, деревня Китаево».
Значит, дедушке было тогда 19 (18) лет. Это период, когда после окончания гимназии Валентин сдавал экзамен в Академию художеств, однако душевно метался, сомневался в правильности выбранного пути. Потом поездка в Мюнхен, учеба и опять сомнения. Все эти страдания выбора жизненного пути вдруг выльются в письме ко Льву Толстому в 1887 году. В этот период Толстой имел огромное влияние на Валентина. Он убежден – надо найти в жизни путь, который принесет максимальную пользу простым, бедным, страдающим людям. И он отказывается от устоявшейся мысли стать художником. Даже зная все, что было потом с В.Ф., понимая и принимая его выбор, все же очень грустно – каким прекрасным художником он мог стать! Сохранилось несколько альбомчиков с рисунками Валентина.
Прекрасные портретные зарисовки, отточенные мастерски наброски фигур крестьян, богомольцев. Зарисовки фрагментов картин Мюнхенской пинакотеки. Во всем твердость, уверенность, мастерство. А ведь за плечами была только Киевская рисовальная школа Мурашко, которую Валентин заканчивал одновременно с гимназией. Хочется еще вернуться к пейзажу с дубками. Деревня Китаево – ведь это то самое Китаево, в котором в середине XVIII века бывал замечательный философ, оригинальный и глубокий богослов Григорий Сковорода. Свое восхищение природой, Божьим творением он вкладывал в страстный религиозный восторг. Китаево поминается им как место совершенно особенное. Нет ли в этом особого знака? Проходит полтора века, и юный художник вдохновлен местом, в котором душа Григория.
5. Помню, довольно рано появилось у меня любопытство к дедушкиной библиотеке, особенно к книгам по философии. Почти все они были дореволюционного издания. Были тут и «Вехи», статьи Бердяева, Франка. Я не знал, что все это крамола, по понятиям «нашей идеологии». Дедушка заметил мой интерес и наказал начать с античной философии. Я так и сделал. В связи с ухудшением зрения часто приходилось читать дедушке вслух. Из этих чтений мне больше нравился Владимир Соловьев. Дедушка нередко к нему обращался. (В библиотеке был 7-томник Соловьева.) Когда дедушка писал новую проповедь (а он никогда не импровизировал, а тщательно готовил каждую проповедь), он вечером зачитывал ее своим домашним, пытаясь проверить впечатление. Просил обязательно высказываться, что понравилось, какие неясности. Помню, было мне лет 11–12 и в одной проповеди было упоминание о душевном и духовном. Различие показалось мне малопонятным. Я сказал об этом дедушке. Он стал терпеливо разъяснять. Немного у меня в сознании прояснилось, но главное – я понял, какая это сложная и глубокая тема. Когда дедушка написал свой труд о «духе, душе и теле», то я, далеко не все понимая, все же почувствовал – вот тема, которая будет мне всегда интересна. Троечастность строения мира – здесь логика и мистика. Но это и научно наиболее продуктивная идея. Кроме того, за ней огромная традиция от поздней античной философии через средневековье к выдающимся современным мыслителям.
Беседа в кабинете архиепископа Луки
6. Время, проведенное с В.Ф., было закатом его жизни. Возраст, болезни, физические немощи, слабость – все это было. Но была и необычайная духовная сосредоточенность, совершеннейшее отсутствие празднословия и праздномыслия. Кажется, любой человек должен хоть иногда позволять себе подобное, просто, наконец, для отдыха интеллекта, психической разгрузки. Поговорить на какие-то простые человеческие темы, выслушать нечто подобное от близких людей. Ничего этого не было у В. Ф. Однако это не было суровостью или нелюдимостью. Дедушка бывал необычайно приветлив и радушен, особенно это проявлялось, когда приходили знакомые медики. Но это и не был набор взаимной светской вежливости.
Архиепископ Лука во время службы
По содержанию разговор был серьезным общением специалистов высокого класса. Это сразу чувствовалось.
Владыка Лука с родными у новой ведомственной машины, третий справа – Коля Сидоркин
Но все же наиболее впечатляло, как дедушка вел службу. Для его возраста и состояния здоровья это была огромная нагрузка. Не один час простоять на ногах в тяжелом облачении, а летом в жару? Бывало, рубашка мокрая вся, хоть выжимай. Как он все это преодолевал? Чудо! Что-то сверхъестественное. Думаю, главное здесь было какое-то особое воодушевление, вдохновение. Иначе невозможно объяснить. В конце службы, когда у молодых и здоровых силы на исходе, дедушка произносит проповедь, да с таким выражением, подъемом духа, что заражает этим духовным энтузиазмом всю церковь. А церковь всегда была до отказа наполнена, особенно, когда ожидали проповедь.
Годами живя рядом с архиепископом Лукой, можно ли было перенять от него какие-то принципы? Их можно от человека перенять, когда сам живешь по принципам, то есть неким умозрительным расчисленным правилам. Здесь что-то другое было. Личность В.Ф. – это живое излияние духовности, активной, творческой, всепобеждающей. Это стихия, ей невозможно подражать или вывести из нее принципы. Разумеется, содержание такой духовности – это Евангелие, Священное Писание и все, что с этим связано. Главное – как это все переживалось, возвышенно, творчески, вдохновенно. Наверное, это и влияло на людей, этого они и ждали от него. То есть воздействие это нелогичное, скорее, иррациональное, тайна духовности воплощения Божьего в человеке.
7. Еще бы не осознавать дедушкину незаурядность! Сопровождаешь на прогулку, а он крупный, седой, величественный, какой-то отрешенный и невероятно монументальный в рясе с архиерейской панагией, с посохом. Тут уж осознаешь, когда все уставятся на него, а то вовсе, пораженные, замирают в немом удивлении. Что это? Кто это? Да как это возможно в наше советское время? Но ведь кто-то позволил? Нет… ничего не понимаем. Вот типичная реакция обывателя, привыкшего видеть то, о чем читают в газетах, видят в кино, а… такое? Нет, что-то тут не то. А ведь поп, в рясе среди бела дня, как ни в чем не бывало. А вокруг советские люди. Да ведь и дети, пионеры, да как же это так? Сейчас трудно представить отношение советской обывательской толпы ко всему непонятному, чуждому, непохожему, самостоятельному, независимому. Во многом, быть может, очень хорошие люди, они зверели, когда надо было кого-то гнать. А гнать надо было все, что не соответствовало. Непонятность происходящего в глазах обывателя замещалась легендой. А, это тот самый, в Кремль ездил, лечил Самого, в награду получил машину. Много таких историй ходило. В них и жалкая приниженность авторов, и восхищение, и попытка объяснить непонятное. Какой все же мы прошли путь от стадности к осознанию своего права быть личностями.
Источник
